Французская невеста киргизского жениха

«Санжыру», короткометражную 35-минутную картину, «короткий метр», как принято говорить нынче, я встречал в программах нескольких кинофестивалей. В минувшем году она даже номинировалась на «Оскар» от России, хотя и снята киргизским режиссером Нурбеком Эгеном. Название фильму дало имя ее главного героя, пятилетнего Санжыры, в жизни которого наступает, прямо скажем, очень ответственный день: его ожидает традиционный обряд обрезания. Разумеется, мальчик счастлив, горд, но и встревожен немало. А все взрослые вокруг готовятся к празднованию нешуточного события. И кажется, одна только бабушка понимает, что происходит в душе внука.

— Нурбек, что ни говорите, а когда речь идет о людях, вышедших из краев, именовавшихся когда-то среднеазиатскими советскими республиками, то все вроде понимают, что и цивилизация древнейшая, и культура высочайшая, но слишком уж непривычно звучат слова аул, кишлак, аил, другая планета словно...

— Я тоже мальчик из аила. Когда родился, родители учились, и сорока дней от роду отдали меня бабушке с дедушкой. Вырос я неподалеку от границы с Китаем, на высоте три тысячи метров. Бабушка меня очень любила, часто вспоминаю трогательное обстоятельство детства. В октябре ночи у нас становятся уже холодными, но начинать топить печь еще рано, и бабушка перед моим утренним пробуждением согревала собственным телом одежду, которую, проснувшись, я должен был на себя надеть. А в кино бабушка с дедушкой меня долго не пускали. До него было три километра, и они опасались, что во время сеанса усну, все уйдут, меня не заметят, и я там так на ночь и останусь. Но в 10 или 11 лет я взбунтовался: почему все ходят в кино, а я нет? И тогда дед купил мне лошадь, и на свой первый киносеанс я отправился на собственном транспорте. Причем кинотеатр был летний, и с лошади мне велено было не слезать, если усну — сама привезет. Но внутрь меня с нею, разумеется, не пустили.

Когда у меня что-то не клеится, всегда вспоминаю детство. Между прочим, свой первый фильм я привозил к нам в аил, и там сильно удивились, что их Нурбек такое делает. А того аила сейчас уже нет, люди спустились жить в долину.

— Из этой истории про кино на лошади мог бы получиться, наверное, замечательный сюжет.

— Вообще-то я поначалу обижался, когда про меня писали как про мальчика, прямиком с гор спустившегося в Москву. На самом деле я действительно не говорил по-русски, приехав в Москву учиться семь лет назад, разве что знал, как сказать «хлеб» или «вода». Но привез с собой рассказ, он был на киргизском языке, его перевели на русский, и когда Хотиненко, мой будущий педагог, его прочитал, то сказал, что если я готов учиться, то препятствий к этому нет. Эту историю он до сих пор вспоминает и любит рассказывать, когда приходит на премьеры моих фильмов. К тому же, в отличие от нынешних ста моих килограммов, в то время я весил только шестьдесят. Но, конечно же, тогда мне очень повезло.

— А в Москву, кроме собственных шестидесяти килограммов, вы что еще привезли? Я не про пожитки, а про мироощущение, что ли...

— В шестом классе меня перевели на учебу в лицей с экономическим уклоном, и хотя учился неплохо, понял, что экономиста и ученого человека из меня не получится. Родители очень переживали, у них был повод огорчаться за меня и тогда, когда я ушел с актерского факультета Института искусств у нас в Бишкеке, плохим актером тоже быть не хотелось. Мне кажется, что все проблемы у человека начинаются, когда он занимается не своим делом.

— Мне очень понравился финал вашего «Санжыры»: по неспокойной воде горного ручья куда-то в неизвестность дрейфует разношенный башмак. Вы сами себя не чувствуете иногда плывущим по воле волн?

— Это очень неожиданный и интересный поворот... Нередко сейчас чувствую себя гостем и дома, и здесь. Вы понимаете, о чем я, и теперь сразу даже не готов ответить на такой вопрос. Но в конце концов и в искусстве то же самое, уже аксиома, что оно проблем не решает, а только их ставит. А я для себя и вопроса не ставлю, просто стараюсь со своим кино приблизиться к правде, а здесь каждый находит то, что считает нужным.

— Обычно молодые режиссеры в начале пути не устают твердить: Тарковский, Антониони, Кислевский, снимают «под Тарковского», стараются такой же кадр выстроить...

— Вы, наверное, видели, как в музеях молодые художники копируют полотна великих мастеров. Подобные упражнения и нам во ВГИКе давали: при оригинальной фонограмме снять на видео план той же длины, построить тот же ракурс, как в какой-то великой ленте. Я два года сдавал это задание, пытался скопировать знаменитый проход Мазины в финале «Ночей Кабирии» Феллини, и в конце концов повторил его один в один. И артистка у меня то плакала, то улыбалась, и люди ей шли навстречу или обгоняли, все, словом, как положено, а удовлетворения не получил никакого. Сделал, и ладно, галочкой отметился. Так что творчество больших мастеров — это только своего рода учебник мастерства, еще Тарковский говорил, что все начинается с подражания, чье-то влияние может быть огромным, но ведь потом снимать, как Феллини или Куросава, которого тоже люблю, все равно не смогу, просто не получится.

— Свой первый приз вы получили на вгиковском фестивале «Святая Анна» за короткометражку «На день старше», и была она про любовь.

— Там мальчишка был влюблен в девочку соседскую, а она, конечно, постарше, и у нее парень есть, на этой почве и конфликт. Но меня-то интересовал не любовный треугольник, а мир подростка, когда в нем просыпается что-то пока незнакомое, неведомое. Местом действия картины стал обыкновенный подъезд, я с фильмом много ездил. Но скажу честно, что больше всего рад призу, который однажды вручили не мне, а оператору нашей картины. Это был сугубо операторский фестиваль, уже быть замеченным на нем честь, а тут — третий приз.

— Обычно успех на фестивале становится для режиссера своего рода стартовой площадкой, сразу возникают предложения, заманчивые проекты.

— Все так, но эти предложения иногда могут быть сугубо эгоистичными. Какой-нибудь бизнесмен, предположим, загорелся желанием увидеть на экране любовную историю своей молодости, как он девушку любил, а их разлучили. Но это ведь не имеет никакого отношения к тому, что тебе хочется снимать, диалога не возникает, я еще не встретил продюсера, который пошел бы на то, чтобы дать режиссеру шанс, чтобы откликнулся на идею, сценарий. Мне предлагали дать 150 тысяч долларов на картину про молодого боксера, 20-летнего парня, который получает травму и потом по доброте свой начинает подпадать под влияние самых разных людей, даже священником становится. Но кончается все плохо. При том, что диалоги были написаны ужасно, а некоторые ситуации не выдерживали никакой критики, сама идея сценария меня заинтересовала, сам герой был интересен, мой сверстник, из которого другие могут лепить все что угодно. Это типично для времени, когда образование не в чести и заниматься чем угодно, не затрачивая души, становится обыденностью. Не только для России, но и для моей страны это оборачивается большими потерями. Так что тема в сценарии имелась, но когда я заговорил о необходимых переделках, все сразу кончилось. Поэтому буду лучше, как «Санжыру», продолжать снимать за семь тысяч.

— Не будет преувеличением сказать, что о своей Киргизии вы сегодня рассказали во всем мире, даже на «Оскар» номинировались. Вы на родине человек известный?

— Один год, правда, только на пятом курсе, я получал стипендию от президента Акаева, несколько раз его администрация поддерживала мои поездки на фестивали, в киношных кругах меня дома знают, а то, что в мире сейчас набирает силу мода на кино из Киргизии и Ирана, это не секрет. Но дома тем не менее моя «Санжыра» большого восторга не вызвала, там обиделись, что картину на «Оскар» представляла Россия.

— До сих пор вашими главными героями почти всегда были мальчишки. С ними будет связан и следующий проект?

— Не совсем, и будет он называться «Сундук предков». Когда у нас в Киргизии рождается ребенок, родители сразу начинают копить на его свадьбу, традиция такая. А тут парень уезжает в Москву, встречает там француженку и хочет на ней жениться. Но за благословением все равно надо ехать к родителям, и свадьбу надо играть дома. Ее и играют в доме двоюродного брата, играют долго, неделю, и все происходящее зритель наблюдает как бы глазами невесты, той самой девушки из Франции.

— Есть новые русские, новые эстонцы, а новые киргизы есть?

— Думаю, что нет ни русских новых, ни эстонцев, ни киргизов. Просто есть новое поколение, новые идеи, новое понимание успеха и счастья.

— Раз так, то вам чего сегодня до полного счастья не хватает?

— Сил, наверное, беречь то, что имею. Приходится разрываться, зарабатывая деньги, ролики снимать рекламные. Потому что надо помогать родителям, семье, у меня еще два брата, сестра. Но то, что все они есть, — уже счастье.

Николай ХРУСТАЛЕВ