погода
Сегодня, как и всегда, хорошая погода.




Netinfo

interfax

SMI

TV+

Chas

фонд россияне

List100

| архив |

"МЭ" Суббота" | 02.11.02 | Обратно

Сергей АСТАХОВ: «Непростые времена наступили для художников»

С понедельника в кинотеатре Coca-cola Plaza будет демонстрироваться фильм режиссера Эльмо Нюганена «Имена на мраморной доске», снятый по роману Альберта Кивикаса, находившемуся под запретом властей с 40-го года до обретения Эстонией независимости.

Предваряя выход фильма в прокат, о нем подробно рассказывали средства массовой информации, более того, успели предложить шесть вариантов перевода его названия на русский язык. Суть, конечно, не в тонкостях стиля, а в том, что это запутывает зрителя.

«Лично для меня название не суть, для меня суть то, что эта картина является памятником тем событиям, о которых она повествует», - сказал известный российский оператор Сергей Астахов, снимавший эту киноленту. Мы хорошо знаем его фильмы «Про уродов и людей», «Брат», «Брат-2», «Война». На таллиннскую премьеру картины «Имена на мраморной доске» Сергей Астахов приехал прямо со съемок фильма «Бедный Павел», в котором роль императора Павла I играет актер Виктор Сухоруков. Но разговор наш, конечно, начался с картины «Имена на мраморной доске».

Замысел показался убедительным

- Когда мне предложили снимать эту картину, я, естественно, попросил сценарий. Прочитав его, понял, что можно снять картину абсолютно пропагандистскую, а можно сделать хорошее кино, потому что здесь есть живые люди, ребятишки, которые в переломное для своей страны время решали для себя проблему: встать на ее защиту или не встать и как себя повести в рамках принятого решения.

- И согласились?

- Сразу ответ не дал: хотелось поговорить с режиссером. Выслушав объяснение, что это Эльмо Нюганен, известный театральный режиссер, ответил, что я не театральный критик и для меня важен человек, который предполагает это сделать. Когда мы познакомились, я понял, что сделать можно иначе, чем делают другие. Словом, проблема решилась в нашем разговоре – я согласился. Нормальная схема.

- На площадке вам не мешало, что Нюганен – театральный режиссер?

- Совершенно не мешало. Прежде всего, я чувствовал, что пользуюсь у него авторитетом, он доверил нам с художником выбор чисто кинематографических выразительных средств, какие-то вещи предлагал сам, накачивал этими нюансами актеров. В фильме есть эпизод на хуторе, когда парень приходит к девушке, они сидят, листают альбом со старыми фотографиями – и он впитывает ее запах. И это заметно на экране, и интересно, потому что – живые люди, так же, как те, которых потом убьют. Вот он придет, а они все зарезаны. А до этого парень говорил: «Я боюсь смерти, я не хочу умирать». Для нас были очень важны человеческие проявления, именно через них хотелось найти какую-то убедительность, показать абсурдность происходящего.

- На ваш взгляд, хорошая получилась картина?

- С учетом той задачи, которая была определена, с учетом возможностей ее решения, полагаю, да. Это попытка сделать национальный, патриотический фильм, не прибегая к лобовой пропаганде. Мне действительно показался убедительным авторский замысел – на переломном историческом рубеже пропустить человеческий выбор через судьбы молодых ребят. Думаю, не все удалось. Начнем с того, что это на самом деле сложно, хотя бы потому, что и тема очень щекотливая, и существует такой фактор, как субъективное восприятие: у каждого есть свой жизненный опыт, который так или иначе на него влияет. Сейчас ведь миновали те времена, когда с помощью одной картины, допустим, «Александр Невский», можно было патриотически настроить миллионы людей… Могу сказать, что «Имена на мраморной доске» – фильм, сделанный честно: мы старались. Вы можете возразить, мол, убедительная позиция. Но, с другой стороны, это все, что можно сказать, потому что фильм будет говорить сам за себя. Он может не понравиться никому, что будет подозрительно. Или понравится всем, что более подозрительно. К нему должны отнестись по-разному. Во всяком случае, там нет уничижительного отношения к России и нет какого-то эстонского ура-патриотизма. Вспомним хотя бы, как финский офицер парирует вопрос: «А чо вы нам не помогаете?» - «А как вам помогать, когда вы жопу не можете поднять от своей жены, если приходите и говорите: пока не дадут сапоги, я не пойду». Это разговор нормальный! И это черта национального характера. Понравится это эстонской публике? Не знаю. Но знаю, что твердить, будто бы у эстонцев все хорошо, было бы неправильно. Поэтому, конечно, интересно, как картину примут зрители.


«Мне интересно, когда есть позиция»

- Вы ведь не первый раз войну снимаете?

- По большому счету, первый. Если считать фильм Балабанова «Война», то там она совсем другая, очень жестокая, и картина несет в себе совсем другую задачу. Другое дело, стоит ли показывать весь этот кошмар. Думаю, что да. Обывателя надо время от времени макать в таз с дерьмом для того, чтобы он понимал: все в жизни не так радужно. Ведь действительно, эта проблема – в данном случае чеченская – колоссальная, и ее надо решать. Понятно, что фильм не решит ее никак, он может только как-то влиять на общественное мнение, хотя формировать его сегодня очень сложно. Повторю, в 30-е годы все было иначе: написали в газете – поверил, а если не поверил – не проверишь. Нынче непростые времена наступили для художников: постоянно рискуешь быть непонятым или наткнуться на альтернативное мнение. В этом смысле «Имена на мраморной доске» - картина уравновешенная, а «Война» влечет за собой массу разных позиций. С ними можно соглашаться, не соглашаться, у меня тоже есть своя позиция, но я же не буду декларировать ее как основную. В чем-то она совпадает с задачами государства. Но вообще я не большой любитель рассуждать на политические темы и стараюсь их избегать, хотя бы потому, что я маленькая «микроба», которая ничего не решает, но при этом не очень хочется лишний раз ощущать себя в роли «микробы». По счастью, мы сейчас живем в такое время, когда можно говорить все, что угодно. Но, с другой стороны, я прекрасно понимаю: все, что угодно, я могу говорить, но толку от этого никакого. А на картину «Война» согласился потому, что пригласил Балабанов - я все его картины снимал, кроме «Замка». У Балабанова есть своя позиция. Вообще интересно, когда она есть, когда можно работать душой, когда фильм рождает понимание или отрицание, но – так или иначе – рождает. А делать красивые картинки – во-первых, просто, во-вторых, неинтересно. Поэтому я почти не снимаю рекламу и клипы.


Уникальность кинодокумента

- У вас всегда это получается – работать душой?

- Во всяком случае, всегда стараюсь. Я снимал не только игровые картины, документальные тоже, примерно 50 на 50. Документальные картины снимал, в основном, для англичан, у которых развита мощная индустрия производства документального кино. С ними снял трехчасовую ленту о Николае Втором «Последний царь», картину о создании российской ядерной бомбы, которую на самом деле изобрел не Курчатов, а американцы. Она была передана нам через наших шпионов, и в Кремле сидели переводчицы, а всем руководил Берия. Туда приходил Курчатов, переписывал перевод – и первая бомба была просто воссоздана винт в винт. Более того, даже винты были не метрические, как было принято в России, а дюймовые, американские. Даже резьбы не тронули, настолько было слепое копирование. Потом эта промышленность зажила сама, но факт есть факт. Я снимал разведчиков, которые все это делали, снимал инженера Меркина, с которым Курчатов за девять месяцев построил в степи под Челябинском первый ядерный реактор. Построить за девять месяцев колоссальное сооружение глубиной 52 метра в землю – это был подвиг! К чему я это рассказываю? К тому, что снимал большое количество документальных картин с весьма интересной тематикой. В 96-м году меня назвали лучшим оператором Англии в документальном кино, за картину про приговоренного к смерти преступника, который влюбил в себя женщину-следователя и пытался бежать. Надо сказать, этот сын чеченца и кореянки был не совсем обычным преступником, он изображал из себя что-то вроде Робин Гуда, полагая справедливым то, что отбирает добро у тех, кто сам его награбил. Снимал его с перерывами в общей сложности в течение двух с половиной лет: в самом начале он был настоящим красавцем, а к финалу – такой тощенький, с тоненькой шейкой, больной - и очень боялся смерти.

Эту тему англичанам принес я, но на самом деле с другой мыслью, потому что меня больше интересовала девушка-следователь…

- Она еще жива?

- Она жива, сейчас уже на свободе. Ей дали семь лет. Вот она вызывала у меня больший интерес, потому что ее поступок был хуже самоубийства: следовательница взяла из дела пистолет и принесла возлюбенному, в надежде, что он совершит побег, а потом вернет оружие, и она положит на место - словом, все будет шито-крыто. Для следователя по особо важным делам Прокуратуры СССР это было просто за гранью всего! Меня очень интересовала именно ее психология, но, к сожалению, в кино это отошло на второй план.

- Был ведь такой игровой фильм – «Тюремный роман».

- Да, очень слабый...


Всех нас сближают человеческие проявления

- Вы одинаково успешно работаете с русскими, с англичанами, с эстонцами. Благодаря высокому профессионализму?

- Прежде всего, я работаю по 20 часов в сутки и считаю, что это положительное качество. Более того, всегда очень внимательно отношусь к чисто человеческим проявлениям, которые, по большому счету, и сближают людей разных национальностей. Я родился в большой русской семье, старший сын, нас пятеро, все младшие – девчонки. И для меня вот это понимание проблем другого, оно как бы в крови. Не то, чтобы заслуга родителей, хотя не без этого: мать была образованнейшим человеком, учительница русского языка и литературы старой школы, а отец по образованию как раз никто, но он был чрезвычайно добрый, удивительно тактичный человек, который все неприятности переваривал в себе и никогда не приносил беды другим. У меня сохранилось воспоминание, которое каждый раз вводит в шок. Когда он умер, я приехал ночью на похороны. До 11 утра бушевала страшная метель, было просто непонятно, как гроб выносить, а выносят у нас обычно в районе двенадцати. И неожиданно просветлело небо, стало абсолютно голубое, мы похоронили нашего несчастного отца, за пять километров до кладбища все село вышло к дороге его проводить – и в три часа все снова замело. Вот что это такое? Я неверующий, он был некрещеный - вот как это понять? До сих пор слезы наворачиваются. Отец никогда никому не сделал зла. Никогда! Для меня это есть некий критерий, и в своих общениях всегда пытаюсь влезть в шкуру другого, чтобы его понять. И в общении с Эльмо Нюганеном меньше всего думал о том, какие национальные черты он несет, меня это не волнует. Мы внимательно относимся друг к другу, и это стало способом преодоления каких-то проблем. И потом, я всегда отвечал за свои слова, это всегда ценится, независимо от национальности, от чего-то другого. Я лично сам это очень ценю.


Беседу вела
Элла АГРАНОВСКАЯ