Я обязан сделать этот фильм

Не так давно в Таллинне побывал известный документалист Алексей Шипулин, в свое время окончивший филфак Тартуского университета, а затем ВГИК. Теперь это наш человек в российском кино.

— Алексей, ситуация с вами получается несколько странная: с одной стороны, вы нынче в Таллинне как бы гость московский, но в каталогах различных кинофестивалей значитесь как режиссер эстонский.

— Ничего странного в этом не вижу. Паспорт у меня эстонский, в Таллинне живут сейчас мои близкие. А кино границ не имеет, потому странами производства моих фильмов могут быть и Россия, и Германии, и Эстония. Весь вопрос в том, где нахожу деньги для фильмов. Есть и еще одно немаловажное обстоятельство. Скажем, на какой-то фестиваль заявляется сразу несколько картин из России, и я понимаю, что в этом случае буду только одним из нескольких российских режиссеров, представленных на нем, а то и вовсе не возьмут в программу из-за перебора фильмов от одной страны. А когда представляю Эстонию, проблем не возникает.

— Хорошо помню, какое впечатление произвела несколько лет назад ваша документальная картина «Серый воронок, кому он нужен?», которую посмотрел в Пярну на антропологическом фестивале Марка Соосаара. Она о сельском милиционере из российской глубинки, очень смешная, курьезная, и герой ее удивительно живой, святой и грешный вместе...

— Считается, что фестивальная жизнь документального фильма длится всего два года, приблизительно столько он может ездить по фестивалям. Потом снимаешь новое кино, и все начинается сначала. А с «Воронком» произошла вещь необычная. Буквально год назад я получил за него приз Нью-Йоркского фестиваля за лучший зарубежный документальный фильм, и закрытие фестиваля было назначено как раз на 11 сентября. Так что в тот страшный день я как раз был в Нью-Йорке. Но вспоминать о нем особенно не тянет.

— Тогда давайте о вашей последней работе, фильме «Казань-Москва-Казань». Его я тоже видел, он о «челноках», которые мотаются за товаром туда-сюда, чем и живут. И рассказывается об этих людях достаточно спокойно, без социального надрыва.

— На самом деле я не считаю эту картину полностью своей, она не выросла из меня, из моего сердца, из того, что меня волнует. Тут был заказ, и его сделали отнюдь не сами «челноки». Сценарий получил государственную поддержку, был государством профинансирован, а сегодня мечта любого режиссера снимать не на видео, а на пленку, тут совершенно другие принципы. Тем более, что возможность снять на пленку я получил после многих лет работы с видео. Так что согласился сразу, без колебаний. У меня было только одно условие: сразу сказал, что рынка снимать не буду. Двое суток мы с камерой честно простояли в засаде, наблюдая, извините, за этим вертепом, и я понял: рынок — не для меня, не интересен он мне. И тогда я начал искать героев будущей картины. Понял, что все может получиться, когда нашел девочку. С одной стороны, как бы брошенную, потому что мама вынуждена все время перемещаться между пунктами А и Б. А с другой — она оказалась существом очаровательным: ходит в художественную школу, чудно рисует, но главное, живет уже в другом времени, в другом, нормальном, как ей кажется, обществе. А поколение ее мамы, наше поколение, все еще продолжает существовать словно бы по инерции суеты советских времен. Дочка же уже понимает, что, возможно, сможет жить по-другому. И старается объяснить это матери. Кстати, когда Казанская студия хроникальных фильмов подписала со мной, эстонским гражданином, договор на производство этой картины, в Госкино России пошли документы, подтверждающие мое иностранное гражданство, и там сказали: нам своих поддерживать надо, поэтому поставить свою фамилию в титры картины я не мог и подписался татарской фамилией, стал Шипаулиным...

— Сейчас вы заняты проектом, связанным непосредственно с Эстонией. Предвосхищать события — дело не самое благодарное, но и тема, к которой обратились, тоже достаточно непроста, нетрадиционна и драматична.

— Мне всегда хотелось делать кино о конкретных, определенных людях, а тут я снимал о своих таллиннских друзьях, супружеской паре, врачах, людях неординарных. Они-то и внешне не выглядели подходящими друг другу, не говоря уже о той фантасмагории, что происходила в их жизни. У обоих брак не был первым, у каждого до встречи были свои дети, свои собаки, и когда оказались вместе, то дом превратился, мягко говоря, в Содом и Гоморру: пятеро детей, потом родилась еще девочка, две собаки, и они счастливо целуются среди всего этого бедлама. Мы начали снимать, я два месяца неотступно следовал за ними, они уже привыкли к этому, есть такой термин «привычная камера», когда люди уже не обращают внимания ни на снимающего, ни на камеру, отсюда на экране очень высокая степень доверия, которого так трудно бывает добиться. И вдруг случилась трагедия, один из героев ушел из жизни. Там очень сложная история, о ней писали в газетах, мнения разделились.

Материал для картины был практически снят, но теперь прошло уже полтора года, и все это время я думал о финале, о той точке, что надо поставить, точке, где бы сошлись воедино все мнения. Но при этом важно было решить: имею ли право сказать обо всем, что знаю. И если скажу, то как? Теперь, через полтора года, я уверен, что должен сказать всю правду, я уже знаю те слова и то изобразительное решение, которые помогут вывести картину на уровень обобщения. Сейчас приехал сделать небольшие досъемки. Я обязан закончить этот фильм хотя бы ради тех людей, о которых в нем рассказал.

Виталий АНДРЕЕВ