"МЭ" Суббота" | 07.09.02 | Обратно

«Писатель, как кислая капуста, должен быть под гнетом»

Он пишет мало, редко, короткие повести. Только что издательство «Вагриус» выпустило его избранное «Записки гробокопателя»…

- Сергей, большинство твоих вещей документальны, а потому спрашиваю не о том, что ты сейчас пишешь, а о том, что тебя сейчас интересует в окружающей действительности?

- Вообрази себе, я являюсь сейчас попечителем Можайской воспитательной колонии. Вот как все получилось. Однажды мы сидели с Люсей Улицкой, пили чай и сплетничали о жизни. Я сетовал на то, что жить стало скучно, что многое обветшало, устарело, надоело. А она отвечает: шел бы ты, Сережа, в какую-нибудь воспитательную колонию; то есть она и раньше мне это советовала, но я как-то не очень прислушивался. А тут вдруг вспомнил, что в пятнадцати километрах от моей дачи находится как раз Можайская воспитательная колония. Я поехал к мэру Можайска, сказал, кто я такой, сказал, что хочу в тюрьму к детям, сам толком не знаю, для чего, но, во всяком случае, расскажу им о литературе-культуре, пригоню интересных людей – писателей, артистов, привезу книги бесплатно. Так я и стал членом попечительского совета.

Начальником в колонии – очень интересный дядька – полковник Шатохин, тюремщик новейшей формации. Не держиморда, не угнетатель Солженицына, а человек, который понимает, что если тюрьму не открыть, то она всех нас съест, убьет, заразит сифилисом и так далее. На сегодняшний день в российских тюрьмах и лагерях сидят миллион двести тысяч человек, а преступность растет и растет.

«Пушкин был малоизвестный поэт и прозаик»

Сначала я решил вести у пацанов литературную студию. Но фокус не удался. Моя клиентура грамоте-то тихо знает, а не то что самим писать. Кто маму с папой ножичком зарезал, кто товарища утопил, времени на учебу особенно и не было. Тогда я несколько сменил пластинку, стал им рассказывать о жизни, ну и о литературе, конечно, привозить интересных людей. Вот ездил к ним недавно Валерий Золотухин, пел им песни, пацанам понравилось. Ездили к ним поэты. Несколько библиотек прислали тьму-тьмущую книг. А они не знают, что с книгами делать. Я им говорю: книга - бесплатное приобретение всего жизненного опыта, кайфа, разума. Я им говорю: вот вам портки классные из Норвегии прислали, а вы возьмите за выучку носить всегда в боковом кармане книжицу и, как нечего делать, не дурака валяйте, а откройте и почитайте ее. И еще я придумываю всякий раз предисловие для книги и особую характеристику автора. Ну, скажем: «Пушкин Александр Сергеевич был малоизвестным поэтом и прозаиком». «Нет! – кричат они, - он известный был, знаменитый!» - и радуются своей осведомленности, могут даже потом прочитать…

Но самая интересная акция вот какая. Я поехал в Новый Оскол в колонию к девчонкам. Там тоже командует полковничиха продвинутая, опять не держиморда. Опять понимает, что тюрьму нужно держать открытой. И вот я предложил девчонкам написать письма моим пацанам. Чтобы у них началась переписка. Закон вообще-то запрещает переписку осужденных с осужденными, но мои начальники – начальники новой формации. Недавно по обмену опытом ездили в Норвегию и в Швецию. Вот и пошли мне навстречу. За два часа девки написали сто писем. И эти письма мы раздали пацанам. Пацаны их буквально рвали из рук. Я их предупредил: «Вы, пацаны, поаккуратней будьте. А то напишете какую-нибудь поганку, и не ответят вам больше девки…» И вот они стали переписываться. Если что-то выйдет из этой переписки, то ведь могут, сказал я пацанам, и мои друганы-журналисты заинтересоваться, опубликуют, может быть, письма…

Больше всего колонии, конечно, деньги нужны. Вот на Западе богатый человек перво-наперво торопится отмусолить деньги какой-нибудь тюрьме-колонии, а у нас не хотят. Ни за что. Я двоих своих друзей богатых возил, они посмотрели, пообещали, но так ничего и не дали…

«Мама мне велела стать писателем»

- Сергей, сколько ты занимаешься колонией?

- Четыре месяца.

- Мало для повести. Значит, пишешь что-то другое?

- Господи, неужели кому-то еще интересно говорить о литературе?! Я ведь писателем стал не по доброй воле, меня мама заставила. Она стала меня укорять, что я никак диплом в Литинституте защитить не могу. «Ты, - говорит, - наверное, у меня идиот…» – «Да не идиот я, мама!» – «Нет, наверное, все-таки идиот». Я брал два раза академический отпуск в Литинституте, а диплом написать не мог. Да меня в Литинститут устроили по блату, на переводчика с татарского. А я и не учился, прогулял и пропил все время. Мама приехала ко мне и говорит, что будет у меня жить, пока я диплом не напишу. О чем? Да, говорит, пиши прозу. Прозу? Я прозу никогда не писал! А она – ты ведь на кладбище работал, вот и напиши об этом. Я написал. Через десять лет опубликовал. И стал знаменитым. Но меня, повторяю, не влекла, как Гагарина, с детства высота, я так от мамы хотел отбрехаться, чтобы она меня не трогала…

- Так что же ты все-таки сейчас пишешь?

- Я написал очередную самостоятельную главу своего любимого автобиографического романа «Коридор» – «На подлодке золотой». Роман я пишу уже лет двадцать пять. Там участвуют мои деды, прадеды, пращуры, мама с папой, сестры, братья чуть ли не под своими фамилиями и именами. Семейная хроника. Не для славы и не для денег.

- А что же для денег и славы?

- Ничего. Невозможно. Хотя все-таки пишу. Вот пять лет назад вернулся я откуда-то из-за границы и приехал к маме на дачу – продуктов подвез, сыновье почтение выказал. Двигатель не выключаю, тороплюсь в Москву. Мама мне в Москву не велит ехать, а опять велит сесть в деревне и что-нибудь написать, куда, говорит, тебе, дураку, торопиться. Я заартачился, у нас с мамой был договор, что я должен три раза опубликоваться в «Новом мире», стать знаменитым, и тогда я свободен. Так я все сделал, как договаривались, и имею право жить, как хочу. Отстань, говорю, мама, я все выполнил. А она: я тебе сейчас чайку заведу, щи у меня вкусные, может, все-таки завтра поедешь? А то и вовсе останешься, вынешь машинку пишущую, старушку-мать порадуешь какой-никакой повестушкой?

Тут нужно заметить, что писать я умею, а выдумывать не могу. И мама мне всегда придумывала и темы и названия. Она мне присоветовала написать про Израиль. А что тут нового скажешь? Уж все понаписали про Израиль, уж все знают, что антисемитизм отвратителен, а израильтяне - доблестные бойцы. А мама на это – а ты, говорит, отправь в Израиль не самого себя, а нашего соседа по даче Владимира Ивановича Меркулова, плотника-пьяницу. Сосед – мракобес, упертый, упрямый с самомнением, все как положено, антисемит, естественно. Как его в Израиль зашлешь? А ты придумай, говорит мама, чтобы он на заработки туда поехал, затяни его туда, и само все пойдет. Я и затянул. Написал повестуху «Тахана мерказит», отдал мамане, она и отпустила меня в Москву…

«Прозы нет, литературной жизни нет»

- Ты много читаешь?

- Читаю все. Все толстые журналы. От корки до корки. Мемуары, исторические статьи, литературоведческие исследования – блистательные публикации. А прозы настоящей нет. Литературной жизни нет. Даже сплетен о писателях настоящих нет. Не интересны никому писатели.

- А киношники?

- Киношники! Включаю телевизор, и Никита Сергеевич Михалков сообщает мне, что на его фильм «Сибирский цирюльник» люди на года вперед записываются в очередь за билетами. Смотрю тут же, что в кинотеатре «Мир» возле моей квартиры аккурат идет тот самый фильм. Побежал я и купил билеты. Повезло. Приходим вечером с женой в кино и считаем: в зале ровно сорок восемь человек. Жена моя сорок седьмая, я - сорок восьмой. А зал - полторы тысячи мест. Вот и все про кино.

- А Муратова, Герман?

- Ранние их фильмы люблю, обожаю, а нынешние мне не по силам. Возьму кассету, сяду перед экраном, вроде бы и хочу смотреть, а у самого спина начинает болеть, не болела ведь, а начинает болеть или того хуже – чесаться, и вспоминаешь, что сосед звал ведь на шашлыки, а фильм идет, а тут еще думаешь, чего это жена обещала чаю принести, а не несет, а фильм продолжается…

- Давай посплетничаем. Как ты относишься к Радзинскому? Сначала все его захваливали, теперь объявили, что он создает историю для домохозяек…

- Только что прочел его потрясающую книгу о Сталине. Он выполнил работу, которую весь мир ждал от Александра Исаевича Солженицына… А сделал ее Радзинский. Удача не только в накопленном материале, удача в созданном образе живого человека. Не просто вероломного узколобого Сатаны, но гения зла космического масштаба. Очень человечного. Полнокровного. Теплокровного. К нему можно прикоснуться. Такого не было. Блистательная работа, читается как какой-нибудь любовный роман…

- Кто тебе нравится из телеведущих? Андрей Максимов?

- Очень. Он делает тяжелейшую, внимательную работу. Знает про своего оппонента-собеседника все на свете, не подкалывает его при этом по–подлому, не оскорбляет, а ведет кропотливую беседу так, что это интересно миллионам. Хотел бы побывать у него в передаче… У вас в Эстонии был прекрасный ведущий Урмас Отт, он был как бы легковесом, но только как бы, а на самом деле работал классно и глубоко.

- Ты Александру Маринину читал?

- Слушай, она замечательно дает интервью, интересно говорит, она мне очень понравилась как подполковник милиции. Я схватил ее книги, попробовал читать. И… не получается. Не в кассу.

-А Донцову читал? Юденич? Дашкову?

- Не могу.

- А Акунина читал?

- Не могу.

- Ну что ты заладил – не могу, не могу!

- Не могу! Зачем Акунин пишет на языке девятнадцатого века, когда в девятнадцатом как раз веке были мужички, которые умели не худо писать? Успех бешеный. Что-то явно интеллигентное чует мидлкласс в книжке Акунина и берет ее за семьдесят рублев. И экранизацию Акунина он будет смотреть – ведь не порнушка, не голая задница, перед старушкой-мамой не стыдно, а как у людей – сидит Фандорин, курит, может сказать что-нибудь из словаря Даля, может, значит, так: «Благоволите выслушать, милостивый государь…». Он коллежский асессор, аксессуар, то-се… А вот у меня не получилось его прочесть…

- А Сорокин с Виктором Ерофеевым? А?

- Не успеваю утереть блевотину. «Говорящее влагалище». Рассказ Виктора Ерофеева. Ништяк? А я блюю. «Говнососка». Опять ништяк? А я опять блюю. Похавали говно, труповиной закусили убойной третьедневошней, хорошо? Я не верю, что их кто-то читает, Сорокина и Виктора Ерофеева, но принято их покупать. И у нас, и на Западе. Ну зачем западный человек, которому работать надо, кредит за дом выплачивать, сына в университете обучать, психоаналитику жены платить, станет читать про то, как лучше говно хавать?! Зачем ему этот располневший Мефистофель Сорокин, скидывающий козлам халтуру, которой они только и достойны, и хитрый, умный, расчетливый Ерофеев? А покупать все равно принято.

- Пелевин…

- Читать не могу. Но слова как-то складно выстроены, многим нравится…

- А вот Лимонова судят…

- Ой нельзя ему на зоне оказаться с ее законами. Там ему придется ответить за «Эдичку», там его живо опустят и положат у параши! Жаль, он ведь одаренный писатель и совсем не тот, за кого себя выдает. А все почему? Детство на окраине, в Харькове. Глаза плохо видят, ножки короткие, на подхвате у шпаны, сам шпаной не влезаешь, такой подсосок у шпаны, денег нету, девок нету. Потом все девки его кидали. Что будешь делать? Не хочешь, а пойдешь с бубей, чтобы как-то о себе заявить. Он поэтому и подался в большевики, какие-то автоматы купил…

- Евтушенко вернулся на родину, чтобы еще раз как-то охватить ее умом, взвесить – только уже не в килограммах, а в фунтах…

- На творческий вечер было не попасть. Тьма ветеранов-шестидесятников явилась.

«Есть территория, нет страны»

- Сергей, что происходит, по-твоему, сейчас в России?

- В России есть территория, есть народонаселение, нет страны, нет нации… Мне легче сказать, что происходит в Эстонии, чем то, что происходит в России. В Эстонии есть, конечно, проблемы, но они разрешатся сами собой: пятьсот тысяч русских погоды не делают, их никто не будет обижать, их дети выучат эстонский язык и станут эстонскими гражданами первого сорта, а родители просто умрут потихоньку… Эстонцу, как и любому нормальному северному человеку, постоянно хочется выпить, но он не пьет. Ему хочется разгуляться, но он хранит верность своей жене. Потому что ему нужно работать, ему хорошо платят, он работой дорожит, он к весне хочет купить третью машину в семью, его дети зимой поедут кататься на лыжах в Финляндию. А а с похмелья какая работа? А измены требуют и выпивки, и денег. Нет, он не будет. Правда, из-за сдержанности поползет вверх кривая суицидов, но это проблема любой развитой страны, ничего не поделаешь…

- А в России сохранилась традиция полноценных гулянок?

- Для полноценной гулянки необходимо соблюдение некоторых условий. Первое – абсолютная безнадежность. Второе – абсолютная безмятежность. Третье - нищета. Все равны, любовь бескорыстна, в портвейн все укладывается. Идет гулянка по всей территории страны, прекращать гулянку не нужно, поскольку ничем не нужно заниматься. Результатов твоих занятий не будет видно никогда… Сейчас важнейшие компоненты веселой жизни утрачены. Безнадежность уже не полная. Что-то можно поделать, деньги заработать. Значит, не лишено смысла быть с трезвой головой, пригодится. Нет и безмятежности: мозги заняты тем, как сбить копейку, как прокормиться. Да и нищета уже не та – она стала агрессивной, она уже не всеобщая бедность, которая не задевает чувства собственного достоинства, самоуважения, уже не общий фон, уже не норма, теперь, если ты бедный, – ты козел. Даже вот Колька или Петька выкупил грузовик и ездит, зарабатывает на нем, а ты, кандидат технических наук, ничего не выкупил, козел. Значит, я себя не уважаю, а если я себя не уважаю, то никакая пьянка-веселка не пойдет. Барышня тебе не уступит. Барышни – народ четкий, коли от тебя исходит флюида самоунижения, неуверенности, то барышня ни за что не уступит. С какой стати? А богатые? И богатым не до веселки. Богатые боятся дефолта, боятся, что их застрелят, богатые очень много работают в банке, на тренажерах не занимаются и у них проблемы в интимной сфере. Кончилась гулянка на Руси. Совсем кончилась. Реальный ущерб от отсутствия интереса к противоположному полу – недорождаемость в миллион человек. Гулянки, как я уже говорил, нет. В законные отношения никто не вступает, зачем? А вдруг она забеременеет? Лишний рот! Мануфактура потребуется, везде расход, а кайфу мало. Нет, сексу конец!

- А «Говорящее влагалище» – глас вопиющего в пустыне?

- Именно! Русь смурная ходит. Все друг другу завидуют, ненавидят, не притулились в капиталистической атмосфере, не умеют пока. Все коряво, провинциально, грубо. Нет, все-таки литературе русской хорошо было развиваться в условиях цензуры. Нужен гнет, нужно ощущение ратоборчества, что ты мессия, спасаешь человечество, страдаешь. Русскому писателю, как кислой капусте, нужен гнет, чтобы хорошо получалось. Как замечательно писать, когда ты запрещен, когда тебя не издают, а все про тебя шу-шу-шу, да шу-шу-шу…

- Вот и потянулись писатели к тюрьмам… К гнету…

Елена СКУЛЬСКАЯ