Дальняя разминка

Мало кто знает, что автор и создатель популярной телеигры «Что? Где? Когда?» Владимир Ворошилов учился в Таллинне, в Таллиннском художественном институте.

О нем самом, о защите его диплома вспоминает профессор Борис БЕРНШТЕЙН. Сегодняшние молодые с трудом могут представить себе тогдашнюю атмосферу, царившую в официальных кругах, «руководивших» искусством... Полностью эта глава его воспоминаний будет опубликована в журнале «Таллинн».

Володя Ворошилов был в одной из первых русских групп, которым я преподавал длинные курсы истории искусства и эстетики.

За долгие годы преподавания мне попадались студенты самого разного характера и качества. Иных я не смогу вспомнить даже под пыткой. Были одаренные художественно, и это хорошо, но мне, не только критику, но историку и теоретику, интересны были еще и умники. Таких за все годы было не много, их-то я помню. Володя был одним из умных и способных, все вместе. И специальность он выбрал самую интеллектуальную: театральную декорацию - сценографию, если по-нынешнему - где одной живописью не обойтись. Вид занятий был по мерке личности.

Трудно вспомнить его курсовые работы - прошло почти полвека, не требуйте от меня невозможного. Хорошо хоть, что я помню его дипломную работу и скандал, сопровождавший ее защиту.

Он представил на защиту эскизы декораций и костюмов к спектаклю по пьесе Оливера Голдсмита «Ночь ошибок». В те времена уже это было вызовом - хрущевская оттепель растопила только кромку ледника. Западная пьеса, восемнадцатый век - все это выглядело сомнительно и пахло намеренным уходом от актуальных проблем советской современности, не говоря уж об интеллигентском снобизме.

Для наибольшей объективности оценок, исключения жульничества и приписок (в чем подозревался каждый советской гражданин и каждая институция, и не зря) государственную комиссию по приему государственных экзаменов и защите дипломных работ в государственных институтах должен был возглавлять посторонний авторитетный художник или ученый. В тот год, когда Володя Ворошилов защищал диплом, небо послало нам из Москвы скульптора С.Алешина, фигуру нешуточную, он участвовал еще в исполнении ленинского плана монументальной пропаганды в восемнадцатом-девятнадцатом годах, был упомянут во всех историях советского искусства и мог считаться сакральным объектом.

Итак, защита.

Расставив для обозрения стенды с эскизами и макеты декораций, Володя, как и полагалось, рассказал о своем понимании пьесы, о видении будущего спектакля и о процессе работы над дипломом. Я должен напомнить, что в те времена истолковывать старинные пьесы на современный манер было не принято, декорации и предметная среда должны были отвечать духу и стилю эпохи, а актерам полагалось выходить на сцену одетыми, это, во-первых, и даже одетыми по моде того времени, к которому действие было отнесено автором. Сценограф должен был разбираться в этих вещах - и в своей вводной речи Володя показал, что разбирается превосходно. Но говоря о костюмах, он допустил неосторожность. Что касается костюмов, сказал он, то я пересмотрел много материала, но когда я открыл альбомы с репродукциями Хогарта, я нашел там все, что нужно. Для верности, однако, он напомнил, что Хогарт был современником Голдсмита. Я же, тоже для верности, напомню, что Уильям Хогарт - один из величайших английских мастеров XVIII века и что в его картинах и гравюрах, нередко сатирических, развернута единственная в своей достоверности картина нравов тогдашней Англии.

После дипломника, как полагается, выступили руководитель и рецензент; оба высоко оценили работу. И тогда поднялся для выступления сам председатель государственной комиссии, знаменитый скульптор, чей проект памятника Карлу Марксу был удостоен критических замечаний самого Ильича. В этом месте своих слов у меня не хватает; я буду заимствовать: вид Алешина был ужасен, он был как Божия гроза.

«Что же это такое! - загремел он. - Дипломник выполнил эскизы маслом! А кто ввел эту моду - писать театральные эскизы не темперой, а маслом? (В этом месте была выдержана трагическая пауза.) Художник-импрессионист Коровин, сурово осужденный советской общественностью! (Еще одна театральная пауза.) Как теперь по таким эскизам будут исполнять декорации?!» (Риторическая пауза…) Зал скептически замер. Художник-импрессионист Коровин, заодно с остальными импрессионистами, уже переставал быть идеологическим пугалом, а в Эстонии - и подавно. Кроме того, эскизы декораций делаются не для технических исполнителей, а для фиксации общей пластической концепции спектакля; исполнители же в эскизы не смотрят, а получают специальные подробно проработанные образцы.

Первое, что пришло мне в голову, не имело касательства ни к какому направлению в истории искусства. Чтобы объяснить эту догадку сегодня, требуется еще одно отступление: я должен буду опубликовать некое известие, несмотря на сомнения, которые меня при этом одолевают. Дело в том, что, ну, как бы это сказать поделикатней, ну, словом, вот так - в студенческие годы фамилия Володи была не Ворошилов, а Калманович, вот. Студент Владимир Калманович. В Эстонии в те годы - а поступал он к нам году в 1953-м или 1954-м - носителей такой фамилии принимали в государственные учебные заведения, было, было такое. А героическую фамилию на «ов» он взял к концу учения; если я верно помню, это была фамилия жены.

Если кто-либо собирается задним числом осудить Калмановича за то, что он стал Ворошиловым, то на мою поддержку он рассчитывать не должен - способы борьбы с абсурдным и беспощадным режимом были столь же разнообразны, как были разнообразны цели. Я полагаю, если еврейский юноша ставил себе цель выжить и реализовать себя, то это само по себе уже было вызовом власти, которая в отношении него ставила себе противоположную цель.

Но бьют, как известно, не по паспорту. В бумагах написано Ворошилов, а лицом чистый Калманович, да и поведением тоже - таковы примерно были мои предположения о причинах гнева исторического скульптора.

Между тем председатель госкомиссии продолжал громить.

- Вот, дипломник поленился, не захотел изучить эпоху, костюмы, как полагается… Доверился какому-то художнику! Тут мне говорят, что это знаменитый художник. Много нынче знаменитых развелось…

Это было, конечно, смешно: Алешин публично сел в лужу. Но и не смешно тоже. На бумаге не воспроизвести интонационную кривую последней фразы, вельможно–пренебрежительно–брюзгливо-брезгливую, с повышением голоса и растянутым ударением на первый слог - мнооога нынче… - настоящих-то знаменитых мы знаем, небось, сами оттуда.

Нелепость и безграмотность обвинений, мерзкое барство, а пуще всего - очевидная жидоедская подоплека Алешинской выходки придали мне духу. Я оказался не один, за Володю заступился его руководитель, еще кто-то стал возражать… Володя в ритуальном заключительном слове тоже огрызался. Словом, как говорили в те времена, «был дан отпор», и госкомиссия «не пошла на поводу» у председателя.

Володя успешно защитился, получил диплом и уехал в Москву. Мы потеряли его из виду.

… Нигде более сознание иного бытия не бывает столь острым, как на театре; неудивительно, что игру «Что? Где? Когда?» придумал человек насквозь театральный, а особый поворот ей придал человек, насквозь интеллектуальный. Гессе рассказал, сколько жизни требуется, чтобы стать Магистром игры. Владимир Ворошилов явил себя народу уже готовым Магистром; как он себя готовил - я не знаю. Но, более того, он явил себя даже и не магистром, а кем-то бесконечно большим: богом Игры. Он был ее создателем - и присвоил себе атрибуты творца.

Тут все было продумано и доведено до последней шлифовки. В отличие от других историй творения Владимир Ворошилов сотворил совершенный мир. Это было столь же блистательно, как и опасно, поскольку его невозможно было улучшить…