Каждое дерево сопротивляется урагану по-своему

С профессором Тартуского университета, обозревателем газеты Postimees Рейном Вейдеманном беседует Татьяна ОПЕКИНА.

— Давным-давно, когда человек был маленьким, а планета большой, на том или ином расстоянии друг от друга жили разъединенные народы. И возникли у них разные языки, разные традиции, разный образ жизни. Но люди не сидели на одном месте, они искали новые земли, воевали, уничтожая себе подобных. И кто, кроме историков, помнит теперь про хеттов, парфян, ассирийцев... Шли годы, века и тысячелетия, цивилизация набирала силу. Планета стала маленькой, а человек большим. Появился язык международного общения. Интернетом опоясан весь мир, все пишут одинаковыми ручками, восхищаются одними кумирами, обсуждают одни и те же проблемы. Угрожает ли этот процесс глобализации национальным культурам? Если говорить о Китае с его 1600-миллионным населением, то, конечно, не угрожает. А если говорить о культуре малочисленного народа? Конкретно об эстонской культуре?

– Такой вопрос, конечно же, правомерен. И прежде всего я смотрю на эту проблему с точки зрения количества носителей культуры. Сколько нас, эстонцев, живет сегодня на этой земле? И сколько нас будет через тридцать, сорок, пятьдесят лет? 700-800 тысяч? Больше? Или, не дай Бог, меньше?

— Рассуждая о судьбах эстонской культуры, национально ориентированные политики в преддверии недавних выборов в Рийгикогу еще и еще говорили о том, как сильно пострадала она за полвека советской власти. Это действительно так? Ведь функционировали школы, вузы, театры, издавались и переводились на другие языки книги, снимались кинофильмы и т.д.?

– В сороковые и пятидесятые годы эстонская культура, безусловно, пострадала. Ведь значительная часть культурной элиты – две трети, а то и больше – вынуждена была покинуть свою родину, а часть оставшихся была репрессирована. Когда к середине 60-х годов подросло новое поколение, выяснилась любопытная вещь: эстонская культура оказалась культурой локальной, не прививающейся на другой почве, в условиях диаспоры. Мой коллега, известный литературовед Яан Ундуск подчеркивает, что феномен эстонской культуры состоит в том, что она произрастает только здесь, на эстонской почве, и попытки культивировать ее где-то еще до сих пор оказывались безуспешными.

— Опасно ли для эстонской культуры и эстонского языка как ее фундамента постоянное проживание здесь, в Эстонии, представителей иных культур, иных языков?

– Не опасно. Ведь эстонская культура родилась как перевод, если пользоваться термином моего учителя Юрия Михайловича Лотмана. Согласно его теории, эстонская культура питалась из многих источников, ибо контактна и восприимчива. В свое время она много взяла из культуры немецкой, особенно из немецкого романтизма. В начале ХХ века огромную роль здесь начала играть русская культура, особенно русская литература, русский модернизм. А в 30-е годы появилось английское и скандинавское влияние, а значит, и соответствующее заимствование.

— Колыбель эстонской культуры — село, хуторской образ жизни. Но за последнее десятилетие здесь произошли большие перемены. Село уже не то. И люди не те. А многие в поисках заработка и вовсе переехали в город. Не переместилась ли вслед за ними в город и культурная традиция? Не преобладает ли сейчас городская культура?

– Вы правы. И с этим связаны мои страхи. До сих пор были известны три волны урбанизации. Первая имела место в начале ХХ века. Вторая волна относится к тридцатым годам. Эстонская культура тогда заметно урбанизировалась, но литература все-таки продолжала подпитываться энергией села. Достаточно вспомнить произведения Антона Хансена Таммсааре, в частности его «Нового Нечистого из преисподней». Третья волна урбанизации приходится уже на советское время – 50-е годы. Тогда люди убегали в города, не принимая насаждаемые на селе порядки. Города стали обрастать пригородами – Нымме при Таллинне, Таммелинн – при Тарту. Возникла своеобразная культура пригорода, дававшая пищу для литературы. Боюсь, что однажды вся наша жизнь сосредоточится только в city. И что тогда будет? Отчуждение от той почвы, на которой выросли три-четыре поколения эстонцев? Но утрата связи со своими корнями, со своей почвой, как мы знаем, не проходит безнаказанно. Возьмем самую молодую эстонскую прозу. Или поэзию. Это, в основном, городская проза. И городская поэзия. Матс Траат – единственный, кто пишет эпопею об эстонском селе, чем-то напоминающую знаменитую эпопею Антона Хансена Таммсааре. Там символом Эстонии стало Варгамяэ, здесь – Паланумяэ.

— Чтобы не отрываться от своей почвы, сохраниться во времени, надо законсервироваться, укрыться от иных ветров, иных влияний. Так сделали мормоны, так поступили староверы. Они остались верны себе, но и пожертвовали многим, оказавшись в стороне от прогресса, цивилизации. Геополитическое положение Эстонии вряд ли это позволяет. Да и сами эстонцы имеют вкус к переменам, к цивилизации.

– Эстонский народ вполне можно назвать модернистским. Ведь это очень молодой народ. И культура его молода, если сравнивать с теми же греками, итальянцами, немцами или англичанами. Притом эстонская культура тесно связана с национальной идентичностью. Как же сохранить эту культуру страны ветров (Густав Суйтс так и называл Эстонию – Tuulemaa)? Пока существуют образование и научная деятельность на эстонском языке, есть надежда, что наша культура, наша идентичность сохранятся. С другой стороны, нам очень важно осознать, что как народ, страна, государство мы являемся чистейшими маргиналами. По существу сила нашей культуры, жизнеспособность ее состоит именно в маргинальности. Знаю, что этот термин чаще всего употребляется в негативном смысле. Но маргинальность можно воспринимать и позитивно как нечто, находящееся на грани, на стыке, посреди. Как не то и не другое. Как посредничество. О Густаве Суйтсе я уже упомянул. Но вот и Эмиль Тоде (Тыну Ыннепалу) назвал свой роман «Piiririik» – «Пограничная страна»...

— Воспринимая влияние извне, культура многое приобретает. Но ведь и теряет тоже...

– Конечно. Культура – это переводной процесс. Все зависит от мотивации, цели, статуса культуры. И все это вписывается в политический процесс тоже. Ведь в советские времена эстонская культура была своеобразной contra-культурой, культурой сопротивления. А сейчас мы различаем три ее вида. Один – самовыражение, другой – явление коммерческое и третий – развлекательное. Увы, со стороны государства эта третья – развлекательная – функция иногда воспринимается как наиважнейшая. Сравните: в газетах культурная информация печатается обычно на последних полосах, да и в бюджете культура проходит отнюдь не первой строкой.

— Эстонский язык в статусе государственного, университеты, учебная литература, театры, музеи, певческие праздники... Все это стоит денег. И немалых. Культура вообще дорогое удовольствие, содержать ее нелегко. Большое, сильное и богатое государство может себе это позволить. А маленькое и бедное? Как ему поступать? Надо чем-то жертвовать? От чего-то отказываться?

– Конечно, культура – дорогая вещь. Но без эстонской культуры не было бы и эстонской государственности, не говоря уже о нации, которая возникла на культурной почве. Это отличает нас от некоторых других наций, к примеру, французов или немцев. Если эстонское государство однажды решит, что культура – роскошь и без нее можно обойтись, то, поверьте, что и этого государства тоже не станет. К счастью, у нас есть фонд «Капитал культуры». Но вот что касается последнего бюджета, особенно раздела финансирования культурной инфраструктуры, то там обнаруживаются довольно опасные тенденции. Государство сильно рискует, если действительно считает эстонскую культуру чем-то второстепенным.

— А народ? Готов ли он чем-то жертвовать ради культуры?

– Если речь идет о сохранении нашей науки, образования, особенно бесплатного высшего образования, народ готов на многое. Собственно, это показали последние опросы: 70-80 процентов налогоплательщиков согласны, что налоговую систему необходимо изменить в сторону солидарности.

— Все политические силы Эстонии, соперничающие друг с другом за право отстаивать интересы как можно большего количества избирателей, солидарны в том, что надо принимать все возможные меры к тому, чтобы улучшить нерадостную демографическую ситуацию. Ведь если нет носителей культуры, нет и самой культуры, а есть только ее памятники...

– Очень не хотелось бы, чтобы такое будущее постигло эстонцев. Но давайте вспомним: эстонское национальное пробуждение началось в 60-е годы девятнадцатого века, тогда нас было где-то 800-850 тысяч. Тем не менее возникла и развивалась интенсивная культурная жизнь. Правда, ситуация была совсем иной, не было индустриализации, технологической революции, информационного бума. В демографическом плане мы, наверное, должны смириться с тем, что малочисленны, что нас меньше миллиона. Но у нас есть все возможности сохраниться как жизнеспособное человеческое сообщество. И тут немаловажную роль будут играть другие народности, живущие в Эстонии. Конечно, миссия государства при этом – наиважнейшая. Надо поддерживать культуру, то есть издание книг, функционирование театров, художественных галерей, домов культуры в маленьких центрах и т.д.

— Сегодняшняя Эстония в своем политико-экономическом развитии ориентируется на модель Северных стран — Финляндии, Швеции, Норвегии. И если внутри глобального процесса унификации культуры, несомненно, сохранятся европейская, китайская, индийская, тихоокеанская и другие цивилизации, внутри европейской цивилизации, наверное, найдется ниша как для Северных стран в целом, так и для Эстонии в частности? Ведь у них так много общего...

– Но и разного. Да, культура унифицируется, и каждый, кто появится у нас с Востока, Юга или Запада, найдет здесь что-то близкое для себя и знакомое. Но и что-то иное, незнакомое. Именно эту нишу (знакомое – незнакомое), я думаю, займут Эстония и Латвия. (Не включаю Литву по причине ее тесной связи с католичеством.) Хотя – давайте это подчеркнем – эстонская культура в первую очередь нужна нам самим, ибо она и есть то самое интегрирующее звено, которое цементирует наше общество, олицетворяет, поддерживает эстонскую идентичность.

— Китайцы говорят: каждое дерево сопротивляется урагану по-своему. Как сопротивляются процессу глобализации эстонцы? Ведь можно суетиться, впадать в истерику. А можно жить, как живется, не думая об этой опасности. Ведь живет же человек, строя планы, и мечтая, и надеясь, хотя знает, что не вечен...

– Этот последний вариант характерен, наверное, для очень многих. И для эстонцев тоже. Каждая эстонская семья страстно желает гарантировать своим детям хорошие возможности для того, чтобы они были лучше, чтобы им было лучше. Старшее поколение оказалось сегодня в тяжелейшей ситуации, хотя именно оно было той основной силой, которая привела Эстонию к независимости. Но оно, это поколение, не агрессивно, оно связано с молодежью и желает ей добра. И это – гарантия сохранения существования Эстонии как Эстонии.

— Спасибо за беседу.