"Молодежь Эстонии" | 03.10.03 | Обратно

«Сколько лет ты в Эстонии прожил...»

Воспоминания о Юрии Дмитриевиче Шумакове

Михаил ШАПОВАЛОВ,
член Союза писателей России,
член Эстонского Северянинского общества культуры

Михаил Шаповалов в Таллинне.

Летом 1968 года я впервые увидел Эстонию. Выпала необременительная командировка в Отепя – чудный край лесов и озер. На обратном пути возник Тарту, помню ратушу, университет, внушительный бюст Барклая де Толли на постаменте. В Таллинне бродил по Вышгороду, смотрел на море в лучах солнца, заходил в безлюдные и прохладные храмы. Ожившей страницей исторического романа, старинной гравюрой смотрелся архитектурный ансамбль города... По дороге в аэропорт в уютном магазинчике купил костюм «с искрой», который потом долго и с удовольствием носил. В самолете, перебирая в памяти впечатления, подумал: «Хорошо бы сюда вернуться, побывать еще...» И желание это сбылось через два с небольшим года.

Но обо всем по порядку.

Выпускник Литературного института, я в начале 1970-х гг. работал в критико-библиографическом журнале «В мире книг». Писал рецензии и статьи, но главным делом своей жизни считал поэзию, печатал стихи в «Смене», «Юности», «Молодой гвардии», «Сельской молодежи» и других изданиях. Чтобы узнать судьбу очередной стихотворной подборки, я однажды отправился в «Молодую гвардию».

Был час обеденного перерыва, и сотрудники журнала отсутствовали. Перед закрытой дверью по толстому паласу прогуливался туда-сюда в ожидании некий гражданин. Он походил на мистера Пиквика: лыс, красные пухлые щечки и соответствующее сложение. Бросив на меня из-под кустистых бровей добродушный взгляд, «Пиквик» спросил:

– Если не секрет, вы к кому?

Я еще не решил для себя, уйти или нет. Ответил с неохотой:

– В отдел поэзии. – И продолжил автоматически: – А вы?

– А я в критику...

Завязался, хочешь не хочешь, разговор.

– У вас статья?

– Нет, мемуары.

Он сказал не «воспоминания», а «мемуары», что прозвучало несколько вычурно.

– О ком же?

– А вот о Бунине.

Стоп! Это решительно ни на что не походило. Мой собеседник еще не стар... Бунин уехал из России в двадцатом... Я насторожился:

– Как? Вы встречались с Иваном Алексеевичем?

– Да, встречался, – ответил он просто.

– Когда же? – не без иронии спросил я.

– В мае тридцать восьмого в Эстонии.

От этих слов все встало на свои места. Вот оно что! Нельзя было упустить шанс услышать новое о любимом писателе.

– Расскажите!..

– Может быть, мы сначала друг другу представимся? – он откровенно улыбался.

Так я познакомился с Юрием Дмитриевичем Шумаковым. Знакомство, несмотря на разницу лет, переросло в дружбу, и наше общение прервала лишь вновь возникшая государственная граница между Россией и Эстонской Республикой.

Мы просидели тогда более часа в холле редакции. Почувствовав во мне лицо, в Бунине заинтересованное, литературу любящее, Юрий Дмитриевич рассказывал откровенно о былом, сыпал именами и фактами. Мы обменялись адресами. Между Москвой и Таллинном запульсировали наши письма.

По осени наши отпуска с женой совпали, и мы решили съездить в Таллинн. Дали предварительную телеграмму Юрию Дмитриевичу...

«Пещерное жилье», о котором Юрий Дмитриевич не раз упоминал в письмах, состояло из невзрачной комнаты с печкой и широкой деревянной кровати. Окна выходили на футбольное поле. Между полем и домом высокая железная сетка. Мяч то и дело бил в сетку, дотемна слышны были возбужденные крики игроков.

Юрий Дмитриевич любил Таллинн и знал его еще с 30-х годов. Это был его город. Нам он устроил «литературную прогулку».

Перед зданием, где в середине XIX века размещалась Инженерная команда, на старинной улице Уус Юрий Дмитриевич рассказал нам о посещении Федором Достоевским брата Михаила, который числился кондуктором 2-го класса:

– Таллинн и некоторые его обитатели произвели на Достоевского сильное впечатление. Пастор Хун из храма святого Олая, врач Винклер, барон Майдель прошли через горнило творческого воображения, чтобы стать соответственно: великим инквизитором в «Братьях Карамазовых», доктором Рутеншпицем в «Двойнике», бароном Вурмгельмом в «Игроке», – Юрий Дмитриевич говорил, все более воодушевляясь. – Вы видели рисунки Достоевского на полях его рукописей? Перо Федора Михайловича начертало ревельские башни, шпили храмов, узорные переплеты окон... Исследователи творчества Достоевского находят в самом построении его романов готическую стрельчатость.

У Дома Братства черноголовых, где в 1940 году отмечалось 35-летие литературной деятельности Игоря Северянина, наш cicerone сказал:

– Я присутствовал... Это было триумфально. Как он читал!..

Вечером на «чашку чая» нас пригласил Дмитрий Львович, имеющий в одном бараке с сыном комнату, но с другого крыльца. Невысокий, худой, с хохолком надо лбом, он напоминал Суворова. Он встал при нашем появлении, поклонился моей жене, пожал мне руку. Это был представитель русской интеллигенции, учтивый, внимательный, остроумный.

Ни словом не обмолвясь о своих немощах, Дмитрий Львович вспоминал молодые годы, Петроград, встречи с Куприным и Леонидом Андреевым.

– Дмитрий Львович и сам писатель, – подал реплику Юрий Дмитриевич. – Взгляните, это будет вам небезынтересно.

Складной кусок картона. Оказывается, членский билет Петроградского союза писателей. Выдан Шумакову Д.Л. Подпись председателя: Ф.Сологуб. Ниже еще одна подпись: Н.Гумилев.

– Да-а, – только и мог сказать я, – какие имена!..

В один из последующих дней Юрий Дмитриевич заказал такси. И вчетвером мы отправились на Александро-Невское кладбище. Навестили могилы Шумаковых, постояли у могилы Игоря Северянина.

Был Юрий Дмитриевич человеком православным. В Никольском храме пал он на колени перед распятием, горячо молясь. Благодарил Господа, что остался жив, пройдя через советские лагеря. (Как шутил он порой в беседе, «антракт на восемь лет».)

Вернулись в Москву. Возобновилась наша переписка.

Радея о великом писателе (его слова), Юрий Дмитриевич сомневался: что можно, чего нельзя писать о Бунине. Готов был к худшему: отказу в публикации, предвидел неизбежное – вычеркивания и сокращения. Мне он разрешил полную свободу в редактуре. Материал о Бунине (автор назвал его этюдом) вдвое превышал все возможные объемы «В мире книг». Следом пришла статья «Первая любовь Бунина», которую предлагалось «вмонтировать» в этюд, если из него выбросят посещение Буниным Карловой мызы, усадьбы Фаддея Булгарина. Но обошлось. Я сохранил главное в материале, а «наверху» к нему не стали придираться.

Этюд Юрия Шумакова «Бунин – книжник» («В мире книг», 10, 1970) хорошо смотрелся на развороте и принес автору и редакции хвалебные отзывы.

Публикация в столичном журнале, имеющем тираж 85 000 и рассылаемом по всем городам, поддержала Юрия Дмитриевича в год кончины отца. Имя его не то чтобы прогремело, но уж точно прозвучало для читателей просвещенных. А я стал в Москве кем-то вроде литературного агента Юрия Шумакова. Понятно, вполне добровольно. Мне за себя просить всегда было труднее, чем за кого-то, кого я считаю достойным. По просьбе Юрия Дмитриевича я отнес его рукописи в «Сельскую молодежь», «Дружбу народов», альманах «Поэзия»...

Еще будучи в Таллинне, я говорил Юрию Дмитриевичу: «Пишите книгу воспоминаний! Статьи, этюды, рецензии – все это хорошо, но они лишь помогают «держаться на плаву». Надо заявить о себе авторской книгой! У вас залежи материалов...»

Между тем, на полку рядом с книгой стихов Шумакова «Вне» (Тарту, 1935) я поставил другую книгу Шумакова «Густав Суйтс» (Избранные переводы, Тарту, 1934). Обе книги с автографами.

Кончался юбилейный бунинский год, и дружба моя с Юрием Дмитриевичем Шумаковым («Шумаков – шум оков», – скаламбурил он) только началась.

P.S.Михаил Шаповалов – автор книг о Северянине, Брюсове и т.д. Недавно побывал в Таллинне, выступал в гимназиях и вузах города, был гостем редакции «Молодежь Эстонии». Свой материал написал специально для нашей газеты.