"МЭ" Суббота" | 13.09.03 | Обратно

Игорь Костолевский: «Страдать нужно, ничего не поделаешь»

Элла АГРАНОВСКАЯ

На днях актеру Игорю Костолевскому исполнилось 55 лет. И хотя, следуя своим принципам, интервью он по этому поводу не давал, о событии сообщили все телевизионные каналы. Информация, как положено, снабжалась комментарием. И если с утра Костолевский был назван просто самым популярным актером эпохи, которую открыла «Звезда пленительного счастья», то к вечеру ему было присвоено звание секс-символа, очевидно, призванное повысить авторитет известного артиста в глазах современников, но не имеющее никакого отношения к его личности…

Тоска по герою

…Умирая от страха, я впервые переступила порог редакции «Молодежки». Главный редактор Вольдемар Томбу уехал в Белград. Встретил меня его заместитель Григорий Вейзблат, худой, чуть лысоватый, с невероятно умным взглядом.

- Какую тематику вы предпочитаете?

- Любую, кроме культурной.

- А чем же культура вам так не угодила?

Я предпочла не вспоминать свою мучительницу из «Московского комсомольца», где работала прежде, и сказала:

- Вообще-то могу писать на любую тему…

- Но у вас же есть какие-то особенные пристрастия?

Я пожала плечами:

- Трудно сказать, Эстонию я совершенно не знаю.

- Хорошо, пусть будет не Эстония. Допустим, вы не ограничены географией и у вас есть возможность написать материал по своему выбору - что бы вы сделали?

- Взяла бы интервью у Игоря Костолевского.

- Кто это? - его взгляд окрасился легким удивлением.

- Актер, который сыграл декабриста Анненкова в фильме «Звезда пленительного счастья».

- Но это же культура, - улыбнулся он.

- Но вы же сказали - допустим. Я уже один раз попросилась в культуру, больше не хочу.

Он взял меня за руку и повел в отдел культуры к Мише Сафонову: «Вот, будет тебе помощница». Не нужно было обладать большой проницательностью, чтобы увидеть, как обрадовался Сафонов. Природу этой радости я осознала потом: он был поэт и меньше всего любил стеречь временно вверенный его попечению отдел.

Прежде, чем закрыть за собой дверь, Вейзблат спросил:

- Кстати, почему именно Костолевский?

- Артист хороший.

- И только?

- Только. Мы с ним незнакомы.

Гера Вейзблат умер зимой спустя два года от внезапного сердечного приступа: в тот вечер в Ыйсмяэ отключили телефонную связь, и жена не смогла вызвать «неотложку».

Казалось, только что мы пили кофе в баре Дома печати, и он терпеливо слушал мои бесконечные жалобы:

- Так вот, приезжаю в Москву, и вроде уже окончательно условились, и уже почти встретились, но на всякий случай звоню, просто чтобы уточнить, а он, представьте себе, опять внезапно улетает на съемки - и извиняется, извиняется, извиняется! А на кой черт мне эти извинения: снова все сорвалось, снова созваниваться, снова ехать! Мне уже неудобно перед его мамой, затерроризированной поклонницами и бесконечными звонками!

Слушая эти стенания, он посмеивался надо мной:

- А ведь знаете, это очень опасно!

- Почему опасно? - насторожилась я.

- Вы встретитесь с ним - и разочаруетесь.

- Не разочаруюсь, - обиделась я

- Ну, что ты, Гера, ее огорчаешь? - вступилась добрая Алла Каллас. Или тогда еще Зайцева? - А в самом деле, Элка, пусть лучше так и останется: ты всегда будешь звонить - он всегда будет соглашаться, ты приедешь в Москву - он уедет на съемку. По-моему, неплохо: и ты при деле, и чувство не угаснет.

- А редакция будет оплачивать это неисчерпаемое чувство? - фыркнула я.

- Редакции для вас ничего не жалко, - утешил Гера. - А потом, вы ведь привезете другой материал, более доступный, - добавил с присущей ему иронией.

И вот нет больше Геры, умного, ироничного, чуткого Геры Вейзблата. Никогда наша редакция не испытывала такого острого, внезапно свалившегося на всех сиротства.

О пользе гласности

Пришло лето. Это было лето 78-го года. Игорь Костолевский - самый лучший артист в стране. Во всяком случае, так кажется лично мне и еще примерно миллиону зрителей. И снова - бесконечные договоры, и снова встречи срываются одна за другой. Все киностудии страны рвут молодое дарование на части. Вся редакция напряженно следит за ходом моих переговоров и ехидно советует посмотреть производственный сериал «И это все о нем». Слава Богу, у меня нет телевизора. “Между прочим, Костолевский очень талантливо репетирует Треплева в чеховской «Чайке» на сцене Театра Маяковского”, - вяло огрызаюсь я и чувствую, что страшно злюсь на всех, а на себя - еще больше...

…Встретились мы случайно около «Паласа». Навстречу мне по Пярнускому шоссе вместе с моим коллегой по «Молодежке» шел высокий молодой человек.

- Юношей интересовалась? Бери! Ужинаю в клубе, смотрю - знакомое лицо. Вспоминаю, подхожу: пройдемте со мной. Вас девушка два года ждет. Вот, к тебе тащу, а он упирается.

- Я не упирался, - возражает юноша. - Я сразу пошел.

Рехнуться можно, Костолевский! И сразу подробно рассказывает, что снимается у Михаила Козакова, в экранизации «Безымянной звезды», вообще-то основные съемки были в Тарту, но всем так захотелось в Таллинн, решили завтра кое-что подснять здесь под титры...

Дежурство со звездой

…Время тянулось в изнурительном ожидании погоды. Только присядем в баре по соседству и я приступлю с первым вопросом, как за ним тут же прибегают: «Игорь, на площадку! Солнце выходит!» Только включат камеру - снова дождь. Только раскрою блокнот - девицы с мятыми клочками бумаги: «Вы - наш любимый артист! Распишитесь вот здесь!» И так - бесконечно, по кругу. Впрочем, мне спешить некуда: вечером дежурю по номеру, так что день у меня свободный. Солнце выглянуло часов в пять: «Внимание, съемка!»

Пришлось ему тащиться со мной на дежурство в редакцию: наконец-то без суеты, без помех обо всем поговорим! Не тут-то было! Начались набеги корректоров: как же, живой Костолевский! Вообще-то наша корректура располагалась в те годы в типографии, это в другом доме - и все правки делались по телефону: такая-то полоса, такой-то материал, такая-то колонка, такой-то абзац сверху или снизу. Но тут они не ленились с каждым абзацем прибегать ко мне в кабинет, прижимая к груди полосу и делая страшно озабоченный вид, кося при этом на знаменитость.

- Кто это? - изумленно спрашивал Костолевский, каждый раз видя новое лицо.

- Да корректура! - отмахивалась я.

- А почему ты так презрительно говоришь - корректура! Они ведь делают свою работу.

- Угу, - раздраженно хмыкала я и мысленно комментировала: знал бы ты эту работу!

- Как вы переносите повышенный интерес к своей особе? - это уже вслух.

- Плохо переношу. С большим трудом.

Интервью началось.

- Но вам же придется привыкнуть к тому, что профессия ваша публичная, и смириться с тем, что актер всегда на виду?

- Смириться? Пожалуй. Привыкнуть? Вряд ли. По-моему, если зрителя больше интересует актер, нежели его герой, немедленно возникает вопрос об одаренности этого актера.

- А может, наоборот, заинтересованность героем влечет за собой интерес к актеру?

- Вы имеете в виду сериал «И это все о нем»?

- Нет, «Звезду пленительного счастья».

- А то я уже расстроился. Мне было бы неприятно, если бы узнал, что стал известен после этого сериала. Я вас сразу попрошу, не спрашивайте меня о нем.

- Хорошо, не буду. Но если бы вы были журналистом и задали актеру Костолевскому вопрос, насколько ответственно он относится к предложениям, которые ему делают, что бы ответил на это актер Костолевский?

- Думаю, в ответ актер Костолевский очень бы задумался.

- Вы действительно готовы принять любое предложение?

- Отнюдь. Я отказываюсь, и довольно часто. Но бывает, что соглашаюсь, когда следовало бы отказаться.

- И чем это объясняете? Не кому-то, а себе лично.

- У нас мало, очень мало хороших сценариев. Неубедительное и слабое объяснение, правда? Однако это факт, от которого никуда не денешься. А что остается актеру? Ждать, пока появится роль, настолько же многогранная и интересная, как декабрист Анненков?

Я вспомнила подмосковный Зеленоград, кинотеатр «Электрон», в котором много вечеров подряд смотрела «Звезду пленительного счастья», и, вообразив себя красавицей Полиной Гебль, влюбилась в поручика Анненкова - как красиво он за мной ухаживал, и скакал на коне, и швырял в мою коляску цветы. Вспомнив, тоскливо вздохнула. Этот вздох он прочитал по-своему:

- Знаете, очень долго придется ждать!

Мы разговаривали на «ты», но на «ты» я писать не умею. «Знаешь, очень долго придется ждать!» - интеллигентно огрызнулся он.

- Или что предложат похожую? Так похожие предлагают.

- Значит, если я правильно поняла, вам было бы неприятно, если бы вас запомнили после сериала «И это все о нем», но если бы это произошло вследствие “Звезды пленительного счастья”, вы бы обрадовались.

- Конечно. Так, по идее, и должно было произойти, хотя бы в силу хронологии. А вы считаете, что Анненков промелькнул бесследно?

Во-первых, я так не считала, во-вторых, выстраивала свою логическую цепочку, и его дотошность на пару с любопытством корректоров мне слегка мешала.

- Уверяю вас, нет. Большая пресса свидетельствует об обратном.

- Пресса - это одно, а зритель - другое. Вы что же, думаете, зритель не способен выбрать то, что ему нужно?

- Ловлю вас, Игорь, на слове! - возликовала я. - Значит, вы простили бы публике все ее чрезмерности, зная, что они порождены «Звездой пленительного счастья»?

- Не простил бы, но - понял.

- Вам действительно очень дорога эта роль?

- Бесконечно.

- Она легко вам далась?

«А душу можно ль рассказать?»

Вопрос был риторический: я уже знала, что - трудно, что у кого-то из съемочной группы даже были сомнения, а стоит ли дальше возиться с Костолевским, и не лучше ли поменять актера, что режиссер отстаивал его из последних сил. Но мне хотелось услышать его версию. В конце концов, я честно заслужила свое право на первоисточник.

- Очень трудно. Мучительно трудно, как всегда бывает в настоящей работе. Мне хотелось, чтобы зритель почувствовал душу этого человека. Но ведь душу просто так не расскажешь. Душу надо донести в нетронутом, что ли, виде. Но как? Я был молод, неопытен. Я не знал, как это делается.

У меня был свой опыт отношений с поручиком Анненковым. Я знала наверняка, что как раз это Костолевскому - удалось: лично до меня Костолевский донес душу в абсолютно нетронутом виде. Но памятуя о том, что девушке из хорошей семьи неприлично влюбляться в актеров и уж, тем более, им об этом сообщать, спросила голосом классного руководителя:

- И что же?

- Понимаете, в кино меня знают только как героя. Но в театре я играю роли яркого и острого рисунка и вообще мечтаю сыграть Хлестакова, потому что на самом деле я - актер характерный.

- Можно подумать, что у актера отсутствует характер.

- Вот и я не понимаю этого разделения. Ведь он-то как раз у героя и должен быть первостепенно. Кстати, режиссер Владимир Мотыль очень хорошо это знает. И если роль Анненкова мне удалась, то только потому, что он изначально, в сценарии, был представлен во всем психологическом разнообразии: Анненков бесконечно лиричен, и смешон, и трагичен - ему присущи все человеческие черты.

Игорь Костолевский - деликатный человек. И фразу построил очень осторожно: он не сказал, что, в отличие от других главных героев-декабристов, только Анненкову присущи все человеческие черты. Впрочем, это я знала и без него.

- Игорь, как вы думаете, почему вам лучше удаются герои прошлого века?

- А почему вы думаете, что они мне удаются?

- А Гагин из фильма «Ася»?

- Вы считаете этот фильм хорошим?

Очередной набег корректуры помешал мне вразумительно объяснить, чем тронул меня Гагин, брат Аси, - единственный герой в этом фильме, у которого нет своей истории, единственный персонаж, который выглядел на экране живым человеком. Но что-то все же донесла сквозь невнятицу слов, потому что он сказал:

- Если это так, я бесконечно счастлив. Не в моих правилах жаловаться, но на съемках «Аси» я похудел на десять килограммов, только, пожалуйста, не акцентируйте это в тексте.

- Мне кажется, что так естественно в столь однозначной роли может вести себя только человек, обладающий большим душевным талантом, - я знала, что опубликую эту реплику, и посылала привет своим коллегам. - Или же, напротив, человек крайне ограниченный, по природе недалекий, который в любой ситуации держится более чем раскованно, - это был мелочный реванш за долгие страдания.

- Так что же, мне теперь отвечать на вопрос, дурак ли я? - мгновенно парировал он.

Мы рассмеялись.

- Можно плохо сыграть в фильме «И это все о нем», - продолжал Костолевский, - но Пушкина, Достоевского, Тургенева - бессовестно играть плохо. Во всяком случае, стыдно не пытаться сыграть Тургенева хорошо. По-моему, на хорошей литературе даже ошибаться почетно. Разве нет?

Возразить было нечего. Да я и не рвалась возражать. Я смотрела на часы и убеждалась, что выход номера в печать трагически опаздывает. Было ясно, что мы с корректурой сильно перенервничали на почве изъявления чувств и взаимного их уважения.

- Как вы думаете, вы уже стали большим актером? - спросила я, несколько приподняв интонацию.

- Думаю, пока нет, - ответил он в тон.

- А когда это произойдет?

- Если это произойдет, вы увидите. И я тоже. Мне и самому было бы интересно это узнать.

- И тогда вы перестанете обращать внимание на повышенный интерес публики к своей персоне?

- Нет. Мне всегда это будет неприятно. Моя жизнь, моя профессиональная кухня - это та тайна, в которую никому нельзя проникать. Иначе вообще ничего не произойдет...

«Я сам по себе и никогда не был в стае»

Сложилось так, что не встречались мы почти двадцать лет. И вот Театр Маяковского привозит на гастроли в Таллинн спектакль про гениального актера Кина, прославившего эпоху английского короля Георга IV, - нескончаемый калейдоскоп ролей, костюмов, масок. И получилось - про одинокого короля, добровольно облачившегося в шутовской наряд комедианта.

Георга IV играл Игорь Костолевский - его герой был обречен на наслаждение властью и бессилие перед судьбой властителя. Ибо не дал Господь счастья хоть на миг всерьез - в шутку сколько угодно! - испытать упоение игрой, чтобы, уйдя со сцены, вспомнить свое настоящее лицо - то, что до маски: королевское лицо всегда под маской. И, упорно вороша чужие судьбы, о себе бедный король так никогда ничего и не узнал: может, был талантливее Кина? А игрой меж тем оказывался мир, который все считали настоящим. Только не было того, кто волен в выборе правил. «Что же делать, ваше величество?» - «Страдать».

- Игорь, мы не виделись тысячу лет: то древнее уже интервью, сделанное на съемках «Безымянной звезды», называлось «А душу можно ль рассказать?». Вопрос, конечно, был риторический, но с тех пор накопился новый: вы чей актер?

- Не знаю. Я никогда не любил быть в стае. Так и остался - сам по себе. С одной стороны, в этом моя сила, с другой - слабость.

- Надеюсь, побед было больше, чем пролетов?

- И я надеюсь. А если вдуматься, все мы живем во время, когда никто никому не нужен, к сожалению. И очень многие не востребованы, хотя мне-то грех жаловаться на судьбу. И если я сейчас начну ныть, как мне плохо, в это мало кто поверит. А потом, и некрасиво этим заниматься, поскольку в глазах миллионов зрителей, которые так или иначе меня знают, я достаточно благополучный артист.

- В любом случае мне не страшно задать вам вопрос, с которым не рискнула бы обратиться к актеру менее удачливому: жизнь - сложилась?

- Хорошо уже, что, встретившись спустя столько лет, можно поставить знак вопроса, а не сказать утвердительно: жизнь прошла. Мы не виделись столько лет - это целая эпоха: мы живем в разных странах, стали гражданами разных государств. Но жизнь была разная и всякая. Как и положено в жизни, в ней было много радости и горя. Не знаю, что со мной будет завтра и, в принципе, готов ко всему, но все-таки считаю: что-то удалось сделать.

- И вы больше не смущаетесь, когда у вас просят автограф?

- Но если вы действительно все помните - да, смущался, однако достаточно спокойно к этому относился, и повышенное внимание никогда не вызывало во мне припадочных эмоций. А уж сейчас-то и вовсе не нервничаю. Не могу сказать, что это мне отвратительно, - скорее, наоборот. Что там кокетничать - приятно, когда люди тебя узнают, отмечают.

- Все-таки?

Я припомнила наши давнишние препирательства на сей счет и подпустила в голос иронии. Он ее уловил.

- Знаете, я думаю, что все комплексы проистекали из-за того, что я все время ощущал себя человеком, которому выдали огромный кредит, а он пока не в состоянии его вернуть. И я - работал. И хотя случались вещи проходные, много было ролей, за которые мне не стыдно.

- Вы надолго уезжали из своей страны. Должна заметить, это было смело - на такой срок расстаться со своей публикой. Согласитесь, довольно рискованный шаг.

- Конечно, рискованный. Но зато я играл в Норвегии, потом в Женеве, по всему миру ездил с «Орестеей» режиссера Питера Штайна. И прекрасно понимал, что все это делаю в ущерб собственной популярности, хотя кому-то казалось: он уехал на Запад зарабатывать деньги.

- Это плохо?

- Это ерунда! Просто понял, что нечего сидеть без толку в своем театре и ждать, пока тебе дадут еще одну роль. Думаю, именно в результате этих поездок, встреч с разными режиссерами появился тот же Георг IV, тот же Подколесин в «Женитьбе» режиссера Сергея Арцибашева.

- Короче, разлука пошла на пользу?

- Думаю, да. Она пошла на пользу потому, что сидеть и ждать, пока тебе что-то принесут и дадут, не в моем характере.

- Но вообще актеру страшно, что его забудут? Или когда есть работа, об этом не думаешь?

- Знаете, я стараюсь не думать, ибо этот период страха уже пережил.

- Пережил страх или изжил в себе?

- Наверное, изжил. Я слишком много в жизни боялся и трусил. И думаю, от этой неуверенности проистекали все мои беды. Нет, меня не страшит оказаться забытым. Страшно, если потеряю способность, необходимость выходить на сцену, ибо важно, с чем выходить, про что играть и для чего играть. А если в роли нет судьбы, момента боли, исповедальности, она для меня бессмысленна. Важно, чтобы в то, что делаю на сцене, укладывались мои собственные представления о жизни и те разные ощущения, которые я накопил за годы нашей разлуки...

«В сыне своем узнаете себя?»

Я умышленно привела его ранним утром в кафе отеля «Виру», где в это время не бывает никого, кроме не очень трезвых соседей по Финскому заливу. Категорически не хотелось, чтобы кто-то влезал в наш разговор, перебивал, тянулся с клочком бумаги за автографом. Конечно, вчерашний спектакль подтвердил правоту моих давнишних слов: «Он высок, красив, интеллигентен. И, бесспорно, талантлив». Помню, дежурный обозреватель, зачитав это сообщение вслух на «летучке», прокомментировал: «Ну, что тут можно добавить? Это любовь. В силу данного обстоятельства предлагаю беседу с артистом Игорем Костолевским на «доску лучших». Кто - за?». Раздался хохот - коллеги дружно подняли руки. Я облегченно вздохнула: стойкий иммунитет к подобного рода историям был мне надежно гарантирован...

Но сейчас мне хотелось наконец понять. Не актера Игоря Костолевского - человека, с которым знакома очень давно и которого, в сущности, совершенно не знала.

- В своем сыне вы узнаете себя?

- Узнаю. В его возрасте я был весьма непосредственный, живой и очень открытый. Алеша такой же, он очень тонко все воспринимает. И хотя меня это порой пугает, вынужден смириться: люди, они разные - значит, ему суждено быть таким. Помните, в «Кине»? «Что же делать?» - «Страдать». Вообще, должен сказать, что единственный способ достойно прожить свою жизнь - это не избегать страданий. Поэтому страдать нужно, ничего не поделаешь.

…Позже в своей книге «Плаха для стрекозы, или С нескрываемым обожанием» я припомнила много забавных подробностей, которые сопровождали наши короткие и всегда интересные встречи. Но сегодня просится акцент: Игорь Костолевский слишком серьезный человек и актер для того, чтобы в угоду моде его игриво именовали секс-символом.