История у Яанова костра

Йосеф КАЦ

Дата и имя народного праздника — почти всегда компромисс между народными верованиями и христианской традицией. День зимнего солнцеворота со временем превратился в Рождество, Пасха приблизительно совпадает с весенним равноденствием. Самый же длинный день в году оказался посвящен памяти Святого Иоанна. Впрочем, спешащие к костру Яановой ночи об этом навряд ли задумываются. Как и о том, что отмечается этот день в Таллинне далеко не первое столетие.

Под гудение волынок

Как отмечали ночь летнего солнцестояния жители дохристианского Линданисе — Колывани, можно лишь догадываться. А вот описание средневекового Яанипяэва до нас дошло.

«…Невозможно также рассказать вкратце, сколько безобразного творилось у яановых костров, — писал в конце XVI столетия Бальтазар Руссов. — В ту ночь по всей стране, во всех без исключения городах, поселках, селах и мызах не было видать ничего иного, кроме как праздничных огней, вокруг которых безудержно танцевали, пели и прыгали; и в игре на огромных волынках не было скупости…»

Негативный тон знаменитого хрониста понять легко: для него, пастора церкви Пюхавайму, Яанова ночь со всеми ее обычаями, традициями и весельем была лишь языческим пережитком, свидетельством общего падения нравов в предшествующую католическую эпоху. Но, продираясь сквозь гневные филиппики непримиримого лютеранина, современный читатель «Хроники» Бальтазара Руссова сможет обнаружить немало любопытного и даже схожего с днем нынешним.

На зависть Венере

Устье реки Пирита притягивало таллиннцев в Яанову ночь и пять столетий назад. С одной стороны, была на то чисто рациональная причина: разводить костры внутри или поблизости городских укреплений магистрат не разрешал, опасаясь пожаров. Впрочем, и монастырь Святой Бригитты переживал тогда свои лучшие времена, а потому желающих купить у его обитателей индульгенцию, позволяющую пуститься в праздничный загул еще раньше, чем монах-продавец пересчитает дневную выручку, хватало.

Крестьяне несли к монастырскому алтарю свечи и вылепленные из воска фигурки домашней скотины: считалось, что это обеспечит ей здоровье и приплод. Спешили к Святой Бригитте и окрестные мызники: в толпе простолюдинов можно было отыскать беглого крепостного. Горожане же, по словам Бальтазара Руссова, шли в живописное место исключительно ради веселья: недаром же от городских ворот чуть ли не с самого утра тянулась к Пирита вереница повозок, груженных пивными бочонками.

Судя по гневу Бальтазара Руссова, веселье в Яанову ночь и впрямь выходило за рамки христианской морали слишком далеко. «Ни один человек не может представить того пьянства, кутежа, распутства, драк и даже убийств, что творились здесь, — возмущался хронист. — Невозможно, чтобы тот разврат, который учиняли во время своего «паломничества» сюда почитающие лжебогов простолюдины, творился бы на холмах Венеры. Творили они это, пребывая в уверенности, что воздают таким образом славу Всемогущему...»

Штучный товар

В те годы, когда негодующие перо пастора церкви Пюхавайму, не скупясь на эпитеты, обличало обычаи Яановой ночи, все, по большому счету, было окончено. Разгромленный реформаторами и сожженный войсками Ивана Грозного монастырь Святой Бригитты чернел обгорелым остовом, а изможденным Ливонской войной и ее недоброй спутницей чумой таллиннцам было не до костров Яановой ночи. Но в отличие от других излюбленных праздников ганзейского Таллинна — выборов Майского графа или Масленичного карнавала, Яанипяэву повезло: утратив дух средневековой вакханалии, он сохранил у горожан популярность.

Праздничная атмосфера начинала наполнять таллиннские улицы без малого два столетия назад чуть ли не за неделю. На свое ежегодное собрание-ландтаг съезжались в город помещики, и часы таллиннской Ратуши, как утверждали современники, начинали безбожно врать. Исключительно для того, чтобы обеспечить местных часовщиков заказами: заподозрив, будто бы неладное стряслось с их собственными «хронометрами», пунктуальные бароны спешили отдать их в починку.

Под липами, растущими у входа в церковь Нигулисте, разворачивалась ярмарка, где самым ценным товаром, как подмечал известный немецкий драматург Август фон Коцебу, служивший одно время в Таллинне директором городского театра, был товар «которого не сыщешь нигде более — дамские улыбки». А вечером накануне Яанова дня веселье выплескивалось за кольцо городских укреплений. Правда, место гуляний переместилось теперь ближе к предместьям, на аллеи Екатериненталя-Кадриорга, а также на Лаксберг — под таким названием был известен таллиннцам нынешний холм Ласнамяги.

Под липами Екатериненталя

«Двадцать третьего июня, — писал анонимный автор книги «Поездка в Ревель и Гельсингфорс», изданной в Петербурге в 1840 году, — после захождения солнца, народ шел толпами на Лаксберг, где приготавливаются огни для встречи Иванова дня, который особенно празднуется в Ревеле. На скалах горели смоляные бочки, и дым их разносился ветром. Издали казалось, что они вертятся в огне, но этот оптический обман производил народ, волновавшийся вокруг них».

Как отмечал столичный гость, национальных, да и сословных причин праздник не ведал: «Немцы-ремесленники чинно курили сигары, эстонки в национальных головных уборах разгуливали, любуясь на мальчишек, бросавших каменьями в бочки. Русские, ярославские огородники, заливались песнями, и гул родимой «Не белы снеги» западал в душу и приводил ее в какое-то приятное онемение».

На следующий день праздник спускался с холма в Кадриоргскую долину. Нарвское шоссе становилось тесным от пролеток и идущих пешком горожан попроще. «Экипажи тянутся рядами, — свидетельствовал все тот же автор путевых заметок. — Екатеринентальские аллеи кипят народом. Нарядные дамы сидят в тени каштанов, насаженных здесь Петром Великим. Приезжие останавливаются у дворца — посмотреть на три кирпича, положенных руками Петра и оставшихся незамазанными». Единственное, чего, по словам петербургского туриста, не хватало на этих гуляньях — так это музыки, «тех аккордеонов, которые бы приводили чувства в согласный восторг».

* * *

«Говорят, это единственный в году день, когда Ревель так безответно предается веселью, — повествует старинный путеводитель. — Ремесленники отдыхают, и даже хлеба нельзя купить у пекаря».

Скатывалось за кромку Таллиннской бухты июньское солнце, гуляющие брели к городским валам, а назавтра все вновь входило в привычное русло. Торговцы разъезжались по селам, бароны — по поместьям, а ратушные часы выравнивали свой ход. Для того, чтобы отсчитывать время до следующего двадцать третьего июня, когда старинный праздник приходил в Таллинн вновь.