Марью Лауристин: Эстонцы – настоящие европейцы?

Профессор Марью Лауристин считает, что хотя Эстония быстро переняла западный стиль жизни, от европейского гуманизма и либерализма нас оделяет целая пропасть. Свое мнение профессор высказала, отвечая на вопросы Eesti Päevaleht.

После восстановления независимости Эстония напоминала бегуна, который знает, сколько километров осталось, где финиш и что все усилия нужно направить на то, чтобы не упасть и достичь цели – целью же было избавиться от советского прошлого, причем сделать это по возможности быстрее. Путь в Евросоюз по существу означал желание освободиться от репутации посткоммунистического государства, получить признание в том, что Эстония – европейское государство. После вступления в ЕС возникла гораздо большая внутренняя свобода. Но на бегу мы не успевали заниматься более общими, более абстрактными проблемами.

Советское время заморозило очень многие проблемы – на самом деле целое общество. Сейчас происходит размораживание. На передний план выходят очень многие вещи, которые были отложены про запас, спрятаны в память. Теперь же вновь появились большие вопросы – кто мы; как мы хотим, чтобы нас понимали. Общество достигло определенной зрелости, люди снова стали думать о более общих вещах.

Мы всегда пытались доказать, что принадлежим к Европе, что мы — европейцы. Но нынешние дискуссии, которые ведутся в обществе, позволяют нам спокойно подумать и сравнить — находимся ли мы естественно в европейском культурном пространстве или же продолжаем говорить о Европе, как о «них». Мы говорим, что у них есть какие-то ценности, которые они нам навязывают, а мы должны быть политически корректными и притворяться, что мы их разделяем. Кажется, что внутренне у нас все же существует определенное отчуждение. На европейские ценности смотрят как на навязанные нормы.

Мы переняли западный стиль жизни и бытовые понятия, может быть, ходячие истины, нормы и привычки. Но там, где дело касается философии, в нас пробивается язычество, культура с совсем другой основой. С какой легкостью мы иронически и даже с издевкой относимся к такому понятию, как «возлюби ближнего своего, как самого себя»! Или «если тебя ударят по одной щеке, подставь другую». Это показывает, что для эстонцев они не истинные. В западной же цивилизации жизнь и смерть отдельного человека обладают абсолютной ценностью.

В эстонском менталитете на первом плане национальный коллективизм, противопоставление «своего» и «чужого», даже тогда, когда мы говорим об общечеловеческих страданиях.

Взять хотя бы войну вокруг памятников. На этой неделе я смотрела передачу «Бессонница». В студию были приглашены ветераны, которые воевали по обе стороны. Весь разговор шел вокруг того, что мы сражались на разных сторонах, и даже ведущие в конце концов дошли до той истины, что так как история нас разделила на разные станы, мы не найдем ничего общего. Когда я смотрела эту передачу, я была поражена, потому что никто не сказал, что человек, скорбь, смерть – все это у нас общее. Эта истина исчезла за делением на стороны, за противопоставлением, за коллективностью. Кажется, что в нашей культуре коллективное преобладает над личностью. Но основная западная ценность состоит в том, ценность одного человека выше ценности коллектива.

Недавно точно по такой же методике был произведен опрос об оценках ценностей в Эстонии и Швеции. И выяснилось, что есть две ценности, которые для шведов значительно важнее, чем для эстонцев, – это свобода и честность. Боюсь, что если эстонец это прочтет, он будет страшно недоволен, но так показал результат массового опроса. Честность – вопрос достоинства. Это не значит, что я совершу сделку, а потом посмотрю, заметят или нет. Под свободой у нас, прежде всего, понимают коллективную политическую свободу. Теперь же она заменена еще одной свободой – свободой потребления. Но ни одна из них в философском смысле не является личностной свободой, свободой гражданина.

Я имею в виду моральную готовность отвечать за свой выбор. Способность человека принимать решения, позволяющие ему остаться самим собой, не подчиняться, не зависеть ни от кого, не зависеть только от внешних материальных условий. Не делать только то, что выгодно сейчас, а принимать решения достойно, видеть в своем выборе и решениях более высокую цель. К сожалению, слишком часто в Эстонии свободу сводят только к экономической свободе – либеральность означает только экономический либерализм, вернее, либертарность. Но не либеральную философию или гуманизм, которые лежат в основе всей современной европейской культуры. В нашем внутреннем мировоззрении не хватает культурной либеральности – терпимости и понимания, что каждый человек свободен и равноправен от рождения, и это не зависит от того, сколько у него денег, какой он национальности или где он родился.

Европа знает о наших страданиях так же мало, как мы знаем о страданиях других. И здесь мы снова подходим к тому же самому зачатку культуры – возлюби своего ближнего и понимай других так, как самого себя. Для нас реальными являются только смерти и страдания нашего народа, а страдание и смерть других народов – к этому относятся так: зачем они приходят к нам и навязывают нам свои страдания?

Я имею в виду несколько вещей. Прежде всего, еврейский вопрос. Я считаю очень странным и очень постыдным торговаться о том, сколько тысяч все же убили и достаточно ли это число для того, чтобы их помнить. Будь их хоть сто, хоть тысяча, не говоря уже о тысячах! Об этом нельзя спорить. Кажется, для эстонцев Холокост – это чужая боль. Тийт Мадиссон пишет отвратительную вещь – мол, что они там врут. А насчет памятника красному солдату один наш общественный деятель сказал примерно так: там никто не похоронен, только одна еврейка. Меня такие рассуждения наводят на мысль, что жизнь человека и общее страдание не поняты.

Этим летом я была в Польше, как раз накануне дня памяти Варшавского восстания. И я видела, как фантастически поляки могут чтить свое прошлое. В годовщину Варшавского восстания часто вспоминали, что русские войска не пришли к ним на помощь. Но в основном в памяти сохранились солдаты в немецкой форме, которые этими самыми автоматами уничтожили 200 000 варшавян, детей и женщин. И если говорить о памятнике в Лихула, то если к нам придет поляк, у которого всех родных убили из этого автомата в Варшаве, как мы ему объясним, что наши страдания были больше, чем его? Мы не должны ссориться из-за страданий, мы должны просто понять, что война принесла страдания многим людям, и на них нужно смотреть, как на одно большое и общее страдание. Если мы признаем это и придем со своими страданиями в Европу, тогда нас поймут. Но если мы будем противопоставлять, считая, что наше страдание так велико и ужасно, а вы о своих страданиях нам не говорите, то нас не поймут никогда.