Что ООН и Ельцин не поделили в Таллинне?

Об этом «Молодежи Эстонии» рассказывает генеральный директор Языковой инспекции Ильмар ТОМУСК

Евгения ГАРАНЖА

Ильмар Томуск не ощущает себя Великим Инквизитором и желает читателям спокойных праздников и удачи в Новом году. Фото Александра ГУЖОВА

— Наверное, не ошибусь, если скажу, что ни об одной государственной организации среди русскоязычного населения не идет такая громкая слава, как о Языковой инспекции. Порой вас даже называют инквизицией. Не раздражает вас репутация Великого Инквизитора?

— Конечно, нет. Я даже не уверен, что большинство людей, которых мы проверяем, воспринимает нас именно так. Да, время от времени в газетах появляются сообщения о том, что Языковая инспекция очень строгая, наказывает, штрафует, но если посмотреть, как мы поступаем на самом деле, то окажется, что за последние два года мы выписали всего два штрафа, составляющих половину максимального.

Максимальный штраф, который можно было бы назначить на основании Закона о языке, 12 000 крон. И людей, которым можно было бы его назначить, бесконечное множество. Но на деле мы учитываем тяжесть нарушения, ущерб, который оно может нанести обществу. Средний штраф, который мы сегодня назначаем, держится в пределах тысячи крон. А самым распространенным является штраф где-то в 200 крон. Но даже до назначения этого штрафа с первой проверки проходит немало времени. Хотя в законе нигде прямо не сказано, что администрация должна давать работнику время на изучение языка, мы никогда не наказываем человека при первой проверке. Мы даем ему время учиться. Затем идет следующий контроль. А затем обычно еще один. И лишь потом, чтобы добиться поставленной цели, мы начинаем применять те меры, которые предусмотрены законом.

Интересно, что из тех учреждений, с которыми мы работаем — из школ, тюрем, магазинов, — приходит достаточно хорошая обратная связь. Многие зовут нас снова. С одной стороны, нас вроде бы должны бояться, но, с другой стороны, выходит, что от нас иногда и помощь есть. Часто наш инспектор становится первым человеком, который объясняет учреждению, что от него требует Закон о языке. Интересно, что и десять лет спустя после принятия второй редакции Закона о языке у нас есть учреждения, которые ничего о нем не знают. Тогда мы объясняем начальнику, какие требования к уровню владения языком он должен установить. Ясно, что это не может быть сделано со дня. Человек не может проснуться в один прекрасный день со знанием эстонского. Да это и не нужно.

Я думаю, что мы действуем достаточно гибко. У Языковой инспекции Латвии, например, куда более жесткие требования. И «народная любовь» к ней тоже, может быть, проявляется несколько иначе. Мы же ощущаем, что люди относятся к нам достаточно хорошо. Разве что некоторые политики иногда пытаются нас использовать. И есть еще такая странная категория неэстонцев, которые пытаются втянуть в свои ссоры Языковую инспекцию в качестве орудия мести. Были такие случаи на уровне местных самоуправлений и политических разборок. Но мы не поддаемся. Мы всегда можем получить достаточно информации, чтобы принять правильное решение. И мы никогда не работаем по методу гильотины.

— Убеждение, что вы строите свою работу в основном на жалобах, и поэтому вас можно использовать, чтобы создать проблемы неугодному лицу, достаточно распространено.

— Мы не работаем с анонимками. На жалобе должно быть написано имя подателя и его контактные данные. Человек, который хочет привлечь кого-то к ответу, должен сам быть готов нести ответственность за свои слова. Официально зарегистрированные жалобы мы рассматриваем.

— А на чем еще, помимо них, вы строите свою работу?

— У нас составлена долговременная стратегия на 2005-2008 годы. В этот период укладывается предусмотренный Законом об основной школе и гимназии частичный перевод неэстонской школы на эстонский язык обучения. И поэтому, по договоренности с Министерством образования и науки, школьные учителя являются одним из наших первых приоритетов. Второй приоритет – работники госучреждений: полицейские, тюремные охранники, работники здравоохранения, таможенники, пограничники, спасатели.

Частный сектор мы трогаем постольку, поскольку его работники затрагивают общественные интересы. В первую очередь это частные охранные фирмы, ведь с охранниками людям приходится иметь дело по нескольку раз на день, на стоянке или в магазине. Затем сфера торговли и обслуживания. Очень важно, чтобы человек мог объясниться в магазине на родном языке. Кроме того, нашим приоритетом является медицинский сектор, потому что у нас очень много частных клиник. И работающие в них врачи также должны владеть эстонским на высшем уровне.

Это что касается знания языка. Но есть много других важных областей, которыми мы должны заниматься – это язык публичной информации, сохранение норм литературного эстонского языка. Мы регулярно читаем эстонские газеты. О языке русских газет, конечно, судить русским людям, хотя существуют отдельные договоренности о том, как какое-нибудь эстонское название должно писаться по-русски. И тогда мы должны следить, чтобы написание этого имени собственного соответствовало международным соглашениям. Тут одно время была проблема с написанием названия Таллинн, но сейчас во всех русских газетах «Таллинн» аккуратно пишется с двумя «н».

— Должна признаться, до сих пор не смогла уяснить – какие такие международные соглашения определяют, как по-русски писать «Таллинн».

— Международные соглашения о том, как географические названия одной страны пишутся на языках других стран, заключаются на уровне ООН. Вы, должно быть, обратили внимание, что в последнее время изменились названия некоторых стран. Вместо Киргизии стал Кыргызстан. Вместо Берега Слоновой Кости — Кот-д-Ивуар. Это значит, что эти страны через ООН предложили называть их так, и мы с этим согласились. Но, конечно, здесь много нюансов. Например, Латвия ничего не имеет против того, что вместо «Рига» мы по-эстонски говорим «Riia», и Германия согласна с тем, что мы пишем «Берлин» с двумя «i».

У нас принято, что, если в эстонском языке в названии пишется две «н», то и в других языках пишется две «н». Силы закона такие соглашения не имеют, они носят рекомендательный характер, но в пределах Эстонии мы стараемся исходить из принятых норм. А в России бывший президент Борис Ельцин, кажется, в свое время издал указ, как писать столицы бывших союзных республик. И там «Таллинн» был написан с одной «н».

— Вернемся к проблеме знания эстонского языка. Скажите, реакции людей на ваши проверки и то, насколько старательно они изучают эстонский, как-то отличаются в зависимости от профессии?

— Отличаются. Интересно, что полицейские, с которыми у нас было достаточно проблем в конце 90-х, очень серьезно относятся к изучению языка. Тут надо отдать должное бывшему гендиректору полиции Роберту Антропову, который очень серьезно занимался проблемой изучения языка в полиции, благодаря чему мотивация полицейских резко подскочила.

В то же время мотивация учителей неэстонских учебных заведений чрезвычайно низка. А это одна из профессий, представители которой должны были бы быть более активными в изучении языка, потому что школа является посредником, доносящим до учеников то, что происходит в обществе. И если учитель не может получить информацию об этом из первых рук, он не может быть достаточно адекватным при ее передаче. К тому же нынешний уровень знания эстонского языка учителями, даже если он немного улучшится, станет главным препятствием при переходе русских гимназий на эстонский язык в 2007 году. Если мы предполагаем, что по окончании основной школы ученик должен знать эстонский на начальном уровне, а по окончании гимназии на среднем, а очень многие учителя даже до начального уровня недотягивают, то какой пример они подают детям?

— Кстати, согласно нынешней учебной программе, по окончании девяти классов ученик действительно должен знать эстонский лишь на начальном уровне. В то же время необходимость с 2007 года в десятом классе изучать некоторые предметы на эстонском языке предполагает по крайней мере средний уровень.

— Это правильное наблюдение. Если заглянуть в программу по эстонскому языку для основной школы, то получается, что те навыки, которыми дети должны овладеть к концу девятого класса, соответствуют, по крайней мере, среднему уровню. Требование к экзамену не совсем согласуется с тем, что в действительности предусматривает учебная программа. Вторая проблема заключается в том, что уровень обучения эстонскому языку в русских школах все еще низкий.

Я тут говорил с руководителями профобразовательных учреждений в нескольких регионах. Они рассказывают, что порой ребенок приходит из русской основной школы, где он примерно 900 часов отучил эстонский язык, и он вообще им не владеет. Он должен в профшколе начинать с нуля. Так что с ним делали все эти 900 часов? Его вообще чему-нибудь учили? Кто его учил?

Для сравнения: новый посол Швеции незадолго перед прибытием в Эстонию начал учить эстонский. Через месяц после его приезда мы общались с ним на хорошем эстонском языке. Кажется невероятным, как можно выучить язык за такое короткое время. А тут мы оплачиваем из кармана налогоплательщика 900 часов, и все впустую.

Проблема 2007 года кроется не в гимназии, а в основной школе. В основной школе надо обращать больше внимания на эстонский язык. А то, какие предметы и с какого года преподавать на эстонском в гимназии, это второстепенный вопрос.

— Но проверка уровня преподавания эстонского языка в русских школах не входит в компетенцию Языковой инспекции.

— Это дело местного самоуправления и Министерства образования. Мы занимаемся только работниками школ. В неэстонских школах примерно 70% учителей не владеют эстонским на достаточном уровне. Если они начнут на нем преподавать, не будет понятен ни язык, ни предмет. «Кадры», как говорили в советское время, решают все.

— Мне кажется, что в стране с рыночной экономикой установленные государством обязательные категории владения языком – вещь совершенно лишняя. Работодатель сам знает, какие качества требуются от работника и насколько тот справляется со своими обязанностями. А если чем-то недоволен клиент, то, пожалуйста, вот службы защиты потребителя. Зачем нужна еще и Языковая инспекция?

— Голландия, по-вашему, страна со свободной экономикой? А Германия или Великобритания? У них у всех есть требования к уровню владения языком представителей той или иной профессии. Просто там они включены в профессиональные стандарты. Необходимость этого признали сами профессиональные гильдии. Классический пример: на заводы «Фольксвагена» и «Мерседеса» не берут людей, не владеющих языком той страны, где расположены эти заводы. Причин тому несколько. Например, компании заметили, что, если человек владеет хотя бы еще одним языком, кроме родного, то и в работе он прилежнее. Даже если сейчас для закручивания гаек ему этот язык не нужен, то потом его легче будет перевести на более сложную работу.

У нас государство ведь тоже проверяет знание языка только в тех частных сферах, деятельность которых затрагивает общественные интересы. Например, частные охранные фирмы сейчас занимаются тем, что раньше делала милиция.

— С расширением Евросоюза у вас наверняка появилась новая проблема: новоприбывшие работники, владеющие английским языком, но не знающие эстонского. В ресторанном бизнесе я уже наблюдала несколько таких примеров.

— Да, вы правы. Мы, например, имели дело с несколькими сапожниками. И некоторые нам так и сказали: мол, мы в Евросоюзе, не надо нам другого языка, кроме английского. Но Евросоюз стоит не на одном английском. В Финляндии в индийском или китайском ресторане вполне можно объясниться и по-фински, и по-английски. Сейчас, пользуясь тем, что мы в Евросоюзе на новенького, нам пытаются навязать английский язык. Но на самом деле сейчас по всему Евросоюзу, за исключением Великобритании, наблюдается противостояние английскому.

Договор об основании Европейского союза дает службам защиты потребителя право устанавливать требования к владению государственным языком для приезжих работников. От этого мы будем отталкиваться. Ожидания, что в Европе необходимость владеть эстонским отпадет сама собой, необоснованны.

— Несколько лет назад вашей головной болью была реклама на иностранных языках. Сейчас ситуация в этой сфере улучшилась?

— Нет. Самое удивительное, что как раз эстонские фирмы почему-то думают, что реклама на английском выглядит привлекательнее. Вместо того, чтобы говорить «Häid jõule!» говорят «Merry Christmas!». Не знаю, может, это комплекс маленького народа. Совсем недавно мы начали тесное сотрудничество с таллиннскими властями, потому что они тоже очень обеспокоены тем, что магазины часто вывешивают рекламу мало того, что только на иностранном языке, так еще и с ошибками. Реклама на иностранном языке может висеть, но она должна быть переведена и на эстонский. Мы не против иностранного языка, мы за эстонский язык.

— Ваша работа основывается на Законе о языке. А есть ли в самом Законе о языке такие пункты, которые мешают вашей работе и которые вы хотели бы изменить?

— Конечно, есть. Например, статья 21 говорит, что в сферу общественных интересов не входит частное образование. У нас были обоснованные жалобы, что в частных образовательных учреждениях работники не владеют эстонским языком. Но мы не можем с них этого требовать. Хотя на самом деле любой вид образования является общественным интересом, и над ним должен осуществляться государственный надзор. В школе ведь может случиться пожар или другое несчастье. И учителю придется быстро раздавать указания, куда идти, что делать. И если он будет делать это только по-английски, дети могут его не понять. Дело может плохо кончиться.