погода
Сегодня, как и всегда, хорошая погода.




Netinfo

interfax

SMI

TV+

Chas

фонд россияне

List100

| архив |

"МЭ" Суббота" | 28.05.05 | Обратно

Играя Стриндберга...

Этэри КЕКЕЛИДЗЕ

Конец ХХ века вывел на сцену новый жанр, обозначенный термином «Играем...» Театры «играют» крупных драматургов, но приэтом словно оговаривают себе право взять из пьесы только те линии, мотивы, даже сюжеты, которые театру наиболее интересны. Натеатральных афишах присутствуют «Играем Стриндберга», «Играем Шиллера» и даже «Играем Шекспира»...

Но ведь, собственно говоря, даже не указывая на афише «Играем Стриндберга » или любого другого драматурга, каждый режиссериграет каждую пьесу по-своему.

Август Стриндберг - драматург сложный и тяжелый. При этом он очень современный по постановке больных проблем века, поэтомуна русской сцене, традиционно чуткой ко всем больным вопросам, начиная с Мейерхольда и Вахтангова пьесы его ставятсяпостоянно. «Пляска смерти», «Отец», «Виновны - невиновны», «Путь в Дамаск», «Соната призраков», «Фрекен Жюли»... Где-точто-то обязательно идет. Завершающийся сезон принес несколько постановок «Фрекен Жюли» - в частности, в Москве в Театре наМалой Бронной и в Таллинне, в Русском театре. И если в московском театре, судя по рецензиям, зрители шокированы откровенной сценой соития, тоталлиннский спектакль, напротив, взывает к высшим чувствам.

Московский режиссер Николай Крутиков и московский же сценограф Евгений Никаноров таллиннскому зрителю знакомы: в прошлом сезоне они поставили на этой же сцене чеховского «Иванова», получившего очень хорошие отзывы критики, а актер Херардо Контрерас получил годовую премию Эстонского Театрального союза. Так что тем более интересно их нынешнее обращение к зарубежной классике, особенно такой непростой, как «Фрекен Жюли». Что сегодня молодому режиссеру кажется в этой психологически беспощадной, жестокой, безрадостной пьесе особенно важным? Какой сокровенной правды о людях, о мужчине и женщине, о любви и ненависти ищет русский режиссер в пьесе скандинавского гения?

Белое фойе Русского театра, где сейчас идут спектакли, затянуто тканью, напоминающей звериные шкуры, слева стоит роскошное кресло, всюду живописно валяется сено, в плетеных корзинах расставлены яблоки, висит дивной красоты плетеная люстра, тоже декорированная яблоками. Посередине на невысоком помосте установлена бронзовая ванная на фигурных ножках, явно к этому интерьеру не подходящая. Значит, тем, кто знаком с пьесой, следует забыть, что действие ее происходит на графской кухне в Иванову ночь, и следовать за предлагаемыми постановщиком обстоятельствами. Однако абсолютно ясно, что героев ждет омовение - иначе зачем бы здесь быть ванне, да еще такой нагло вызывающей?

Ясно, что обстановка, где будут разворачиваться события пьесы, - это остатки былой роскоши: на ванне лежат толстые доски, и все вместе это служит кухонным столом, за которым хозяйничает кухарка Кристина. Разруха, если угодно, потерянные состояния, распад семьи, последнее пристанище. Но не сегодняшняя разруха, естественно, а такая, какой видел ее на грани веков зарождающийся модернизм, эстетика которого преображала ее в потерянный рай. Оформление пространства ясно дает зрителю понять, что интерпретация пьесы не следует буквально авторскому тексту, и эту догадку подтверждает программка, обозначающая пьесу Стриндберга, запрещенную в начале века как слишком смелую и натуралистичную, «историей любви в одном действии». Это большая неожиданность - сам Стриндберг в предисловии к пьесе пишет, что, по его мнению, «подлинные любовные чувства не могут связывать двух людей со столь разными душевными свойствами». Но не будем спешить - «Фрекен Жюли» не та пьеса, которую берут к постановке ради оригинальничанья, значит, либо у режиссера есть доказательная трактовка такого прочтения, либо в программку закралась неточность, что бывает.

В спектакле два состава исполнителей - Юлия Яблонская и Илья Нартов и Наталья Мурина и Артем Гареев, служанку играет Елена Тарасенко.

Сразу скажу - актеры Наталья Мурина и Артем Гареев меня гораздо больше убеждают в трактовке пьесы как истории любви. Потому что они играют вспышку страсти, перед которой не могут устоять оба, а в исполнении Юлии Яблонской и Ильи Нартова накал чувств, связывающих героев, не столь силен, и здесь есть место рассудку, расчету и разочарованию из-за неоправдавшихся надежд.

Эта разность читается как заявка в самом первом танце (хореограф Оксана Титова) - Жюли - Юлия Яблонская скорее демонстрирует женственность и влечение, а Жюли - Наталья Мурина обольщает, не скрывая.

При всем том, как ни странно, в исполнении Яблонской и Нартова яснее читается мысль самого автора о снисходительной природе любви Жюли к Жану, графини к камердинеру, и расчетливого увлечения Жана, которого гораздо больше интересуют его собственные проблемы. Но напряжение поединка двух по-своему сильных натур, как, например, в сцене, когда Жан хлещет хлыстом воздух вокруг фрекен Жюли, возникает довольно редко, поэтому атмосфера спектакля с этим составом гораздо более разряжена и не всегда держит зрительское внимание.

В игре Муриной и Гареева гораздо больше моментов мгновенно возникающих схваток-поединков, вернее, весь спектакль - это их непрекращающийся поединок, в изобилии деталей и подробностей остающихся в памяти. Например, сцена, когда Жан - Гареев со спины по-звериному обнюхивает Жюли, чтобы узнать, что она в этот момент чувствует и правду ли говорит. Причем мизансцена не нарочита, а органична - это переход от кокетливого вызова Жюли, которая бросает ему яблоко - после грехопадения, надеясь на понимание и разговор. Психологический поединок ведется на равных, мужчина и женщина здесь не враги, не орудия взаимной мести черствой судьбе, а люди, которым не суждено достичь желаемого. Жюли и Жан - очень хорошие и серьезные работы Натальи Муриной и Артема Гареева.

Яблоко, вода, в которой омываются герои, - символы известные (не могу не заметить, что героев, погружающихся одетыми в ванну с водой в довольно прохладном зале, жалко чуть не до слез). Понятно, что сегодня, когда война всех против всех стала реальностью, когда непонимание и агрессия по отношению к ближнему стали чуть ли не нормой, художники ищут пути примирения, прощения, объединения людей и обществ. Но христианская идея смирения и всепрощения настолько не свойственна бунтарскому произведению Стриндберга (ведь Жюли благодаря примеру и идеям своей матери - мужененавистница, по-нынешнему феминистка, и ее внутренняя борьба с самой собой и есть ее личная трагедия), что пьеса активно сопротивляется такому решению и такому финалу, к которому ее приводит постановщик: кухарка Кристина читает Библию, и ей кротко внимают Жюли и Жан, прильнувшие к коленям кухарки, как к престолу самого Господа: «И последние станут первыми...» Фальшь этой сцены просто режет по-живому, особенно после стриндбергского финала: Жан, уже понявший, что он не может избавиться от последнего комплекса, связующего его со своим сословием, - рабского преклонения перед высшим сословием, перед своим хозяином графом, вручает фрекен Жюли бритву и отправляет на самоубийство как расплату... А вот за что расплачивается фрекен Жюли в спектакле с таким примиренческим финалом, так и остается вопросом. Разве что за женскую слабость…