погода
Сегодня, как и всегда, хорошая погода.




Netinfo

interfax

SMI

TV+

Chas

фонд россияне

List100

| архив |

"Молодежь Эстонии" | 14.10.05 | Обратно

Любимый доктор

Нелли КУЗНЕЦОВА

В одной из публикаций нашей газеты на прошлой неделе прозвучала замечательная мысль. Впрочем, звучит она не в первый раз, и хочется, чтобы она, наконец, была не просто услышана, а принята, что называется, в душу, в сердце.

А звучит она так: нам нужно научиться гордиться собой, нашими людьми, нам нужно перестать довольствоваться вторыми, третьими, четвертыми ролями, на которые нас задвинули или на которые мы сами согласились быть задвинутыми. Почему-то в последние годы мы подрастеряли эту гордость. А основания для нее у нас есть. Ведь русская община в Эстонии — это не опустившиеся, пьяноватые, дурно пахнущие мужчины и женщины, встречающиеся в трамваях и на улицах, при одном виде которых брезгливо морщат нос.

Русская община в Эстонии — речь идет о русских в широком смысле, о людях русской культуры — это талантливый народ, это успешные, во многом состоявшиеся люди, делающие честь Эстонии, в которой живут. И нам надо больше рассказывать о таких людях. Хотя бы потому, что это повышает общую нашу самооценку.

Одна из таких людей — врач Валентина Ивановна МОСТЕПАНОВА.

Сейчас, когда вся система медицины, здравоохранения в республике столь разрушена, когда клятва Гиппократа во многом подменена бизнесом или бизнес-отношениями, когда государство словно устранилось, отвернулось от заботы о здоровье народа, и даже сам престиж врача как бы упал, именно такие люди, как Валентина Мостепанова, поддерживают людскую веру в справедливость, в высокое, если хотите, предназначение врача, в то, что тебя не бросят вместе с твоей болезнью, а постараются вытащить, делая для этого все возможное. Быть может, именно на таких людях и держится медицина. Пока еще держится...

Представляю, как поморщится Валентина Ивановна, если эти строки попадутся ей на глаза. Быть может, они покажутся ей излишне высокопарными, а может, ей просто некогда заниматься подобными рассуждениями. Она бесконечно занята, к ней приходят больные со всего города, приезжают даже из Канады, Азии, Аргентины. Поздним вечером, когда все этажи здания, известного в Ласнамяэ под названием «Красный крест», хотя теперь он больше синий, чем красный, так вот когда почти все этажи уже пусты, у дверей ее кабинета все еще сидят люди. И ждут, ждут... И она принимает больных, даже когда официальные часы ее врачебного приема закончились.

Я видела ее в такие часы. Усталая, казалось бы, до невозможности, с посеревшим от долгого напряжения лицом, она все так же внимательна. И как будто совсем не спешит. Тщательно осматривает уши, нос, горло... В кабинете есть современная техника, быть может, далеко не у всех врачей есть такая, и она, конечно, как профессионал, работающий на современном уровне, пользуется ею, не может не пользоваться. И она владеет этой техникой, знает, что можно извлечь из нее. Но как-то складывается впечатление, что больше говорит все-таки ее огромный врачебный опыт. И даже, может быть, ее особенное отношение к больному, к человеку, пришедшему к ней за помощью... Что-то есть в ней от старых врачей, которые не просто умозрительно знали, что каждый человек, каждый организм индивидуален, а исходили именно из этого, всматривались в человека, вслушивались в него, в то, что он говорит и чего не говорит.

Не знаю, как передать это ощущение... Вот ты входишь в ее кабинет. Со всеми своими тревогами, болью, страхом. Присаживаешься на «пациентское» креслице, и она поворачивается к тебе, большая, крупная, с этими ее большими, сильными руками. И ты вдруг чувствуешь, что страх уходит, тревога как бы скукоживается... Нет перед тобой этого равнодушного, скучного, закрытого, какого-то механического лица, какое бывает у иных врачей. Ты чувствуешь, что она не просто слушает, она слышит тебя, она принимает в себя, в свою душу и твою боль, и твою тревогу.

Наверное, это трудно, может быть, даже невозможно. Ведь не может же врач так относиться к десяткам людей, ежедневно проходящим перед ним. Надолго ли его хватит? И все-таки впечатление именно такое. Наверное, и другие люди чувствуют то же самое. Иначе не рвались бы именно к ней, не сидели бы у дверей кабинета... Вот уж она никогда не назовет больного человека, пришедшего к ней на прием, клиентом. Для нее слово «больной» происходит от слова «боль». И когда она говорит или записывает: «больной страдает...», это для нее истинная правда, самая что ни на есть буквальная правда.

Об отоларингологе рассказывать сложно. Это ведь не хирургия, которая порой выглядит театрально. Строгие световые табло над дверями операционных. Колдовство мытья рук «по Фюрбрингеру», «по Альфельду», «по Спасокукоцкому-Кочергину». Или теперь уже называется по-другому? Волочащиеся по полу клеенчатые передники, усеянные капельками воды, пахнущими нашатырем. Обряд облачения в стерильные доспехи, тысячи «табу», накладываемых правилами асептики на каждого входящего в «святая святых» операционного блока. Короткие команды: «Шприц», «Зажим»... Для непосвященного — целый спектакль. Валентина Ивановна, кстати, работала прежде в хирургии, что-то в ней и сейчас есть от тех времен.

Здесь, в кабинете отоларинголога — все-таки не то... Но хотя без видимых эффектов, здесь, по существу, идет та же повседневная, жестокая, драматическая борьба, то же противостояние болезни.

Человек теряет голос. Или, скажем, теряет слух. Это настоящая трагедия, страшно ломающая жизнь... Есть немало врачей, которые оставят все, как есть. Сейчас, говорят, в медицине действуют установки, что многие заболевания вообще не следует лечить. Они не смертельны, с ними можно жить. Вот пусть люди и живут. Но Валентина Ивановна — совсем другой врач, она думает иначе. Она старается разобраться, старается понять. И по возможности — бороться. Есть, как она говорит, много соматических заболеваний, которые способствуют увеличению шума в голове. Есть всякие опухоли, сосудистые заболевания... Что можно сделать? Что нужно сделать, чтобы спасти, скажем, слух? Слуховой аппарат повесить всегда легче. И проще... Но она всегда пытается, она хочет, она старается бороться если не до конца, то хотя бы до какого-то заметного результата. Тем более что, несмотря на огромный свой опыт, еще и постоянно учится, набирая новые, современные знания. Порой, конечно, избавить человека от болезни оказывается невозможно. И тогда она переживает это горько, болезненно...

Чего тут больше? Ее собственной человеческой сущности, отношения ее к людям? Душевной щедрости, широты, которая всегда была свойственна нашему народу? Или прекрасных традиций старых русских врачей, русской медицины? Сама она негромко говорит, что просто любит и умеет лечить людей...