Звезды «Балтийского дома»

Этэри КЕКЕЛИДЗЕ

Пятнадцатый международный театральный фестиваль «Балтийский дом» прошел под девизом «Блуждающие звезды». И подвысоченной крышей зрительского фойе каждый вечер зажигались все новые серебряные звезды с автографами участников этогоюбилейного форума - к концу фестиваля весь небосвод «Балтдома» был освещен мерцающими светилами.

Обычай «Балтийского дома»

За минувшие годы «Балтийский дом» превратился в один из самых авторитетных европейских театральных форумов, на котором встречаются театры разных стран, как непосредственно окружающих Балтийское море, так и «примыкающих» к этому региону. Почти каждая такая встреча имела свой девиз, подчеркивающий основную линию именно данного фестиваля, - будь то «Тысяча лиц театра», «Учитель - ученик» или «Другой театр». Нынешний звучал так же, как и название знаменитого романа - «Блуждающие заезды». Потому что в нем принимали участие спектакли известных режиссеров, осуществленные ими не в «родных стенах», а в театрах других городов и стран. Каждая из показанных на фестивале постановок стала открытием прошедшего европейского театрального сезона, а имена этих режиссеров всем хорошо известны- эстонец Эльмо Нюганен, литовцы Эймунтас Някрошюс и Римас Туминас, голландец Люк Персифаль, норвежец Торбьерн Габриэльсен и другие.

Как всегда, на фестивале было много интересного, спорного и бесспорного, и пятнадцатый оказался одним из самых запоминающихся - четыре выдающихся спектакля, поставленных на большой сцене, - «Отелло» Люка Персифаля, «Венчание» Эльмо Нюганена, «Улыбнись нам, Господи» Римаса Туминаса, «Песнь песней» Эймунтаса Някрошюса - такое не на каждом фестивале случается. Конечно, это вершины, хороших спектаклей было гораздо больше, как в международной, так и в петербургской программах.

«Отелло» Люка Персифаля

Голландский режиссер, актер и драматург Люк Персифаль поставил «Отелло» в немецком Munchner Kammerspiele. Для постановки была создана новая немецкоязычная версия знаменитой пьесы - зрителя предупреждают, что авторы новой версии попытались «стереть огрехи всех предшествующих англо-немецких переводов, избавить текст от влияний морально-этических норм и вкусов послешекспировских эпох. Получилась «пьеса для публики», построенная на эмоциях и страстях, причем эти страсти по природе своей универсальны и не зависят ни от общественных условий, ни от времени - они, как и эротические намеки, юмор, ирония, грубость, - от Шекспира». Хорошо, что предупредили, однако от шока это не спасло.

Первое впечатление от сцены - какая красота! Два рояля - белый и черный. Белый внизу, перевернут ножками вверх. Черный над ним, на длиннющих ногах, под которые подложена специальная подставка, позже дающая приют убитой непониманием Дездемоне. Боковой контровой свет делает пустое пространство огромной сцены размытым, и не сразу видишь, что на ней стоят люди в черных смокингах. Кто-то, еще не знаем, кто, садится за рояль, и люди приходят в движение, словно запущенный механизм. Один начинает раздеваться - до белья - и ложится на пол. Раздается первый звук рояля - робкий и неуверенный, - и сразу энергичная площадная ругань Яго: этот урод, негр Отелло, став во главе войска, назначил лейтенантом этого козла Кассио, а он, Яго, остался ни с чем, и он еще покажет всем им, уродам и козлам, и не допустит, чтобы всякие уроды и козлы диктовали нормальным людям свои условия (урод и козел - здесь литературные эквиваленты той лексики, которая используется Яго. Для примера приведу сравнительно печатную фразу «какая сука эта Дездемона» - Э.К.) И должна честно засвидетельствовать - первый раз в жизни я, не выносящая мат на сцене, столкнулась с ситуацией, когда переводчику каким-то чудом удалось создать семантически значимый ненормативный текст, сохранив энергию шекспировского диалога. Однако площадная ругань, на которой разговаривают солдаты, в том числе и военачальники, исчезает, как только появляется любовь. Рассказывая сенату о своей любви к Дездемоне, Отелло начинает говорить шекспировским стихом.

Этот «Отелло» действительно рассчитан на простых зрителей, в том числе и тех, кто сидит в немецких пивных, - здесь нет никаких фигур умолчания и политкорректностей. Ясно, что Кипр, на который высаживается Отелло с целью не допустить туда турок, не просто условие шекспировской пьесы, но реалии сегодняшнего Европейского союза, и чужак Отелло, принятый в Венеции словно родной, тоже вполне реальный персонаж некоего политбомонда. Это один пласт постановки - подчеркнуто схожий с сегодняшним днем. Второй, более глубокий пласт, - человеческие отношения, не знающие расовых и национальных различий. Отелло в спектакле - белый, а вот Эмилия, жена Яго, - негритянка, гибкая, как пантера, яркая, как звезда, заурядный человек не может справиться с этой великолепной женщиной, и от этого бесится еще больше. Интрига, которую Яго проводит против Отелло, тоже очищена от всех хитросплетений и сведена к простоте кнопочного механизма - как нужно действовать, что кому сказать и чего кому не говорить для того, чтобы добиться своей цели.

Третий пласт - отношения Отелло и Дездемоны, исполненные настоящей нежности. Как этот огромный Отелло, похожий на неуклюжего медведя, беспокоится, чтобы она не порезала своих ножек осколками пивных бутылок, расколоченных Кассио и Яго, - он подставляет ей свои огромные ступни, она как ребенок наступает на них, и они уходят как единое целое. Мужская всепоглощающая страсть немолодого человека сыграна актером Томасом Тиме с невероятной убедительностью, он беспомощен против Дездемоны, но когда убеждает себя в ее неверности, то обмякает, из него словно выпускают воздух. И душит он ее сгибом локтя, профессионально и словно походя, не желая причинить боль. Спектакль заканчивается этой сценой - потому что как только закончилась любовь, так наступила темнота.

Но в этом «Отелло» есть и еще один, главный, уровень, еще одно действующее лицо, словно принявшее на себя функции господа Бога, беспомощного перед сошедшим с ума человечеством, - пианист Йенс Томас, гениальный джазовый импровизатор и певец, поставивший свой рояль на дыбы после того, как Отелло поверил навету Яго и мир рухнул. Его крик, раздирающий душу, был плачем о крахе гармонии и конце вселенной, о том, что во все времена голый человек на голой земле отстается беззащитным перед подобным себе…

«Улыбнись нам, Господи!» Римаса Туминаса

Этот спектакль был возвращением театрального чуда - на новом этапе. На пятом «Балтийском доме» в 1995 году «Улыбнись нам, Господи» получил Гран-при. Шел он тогда на малой сцене, зрители сидели впритык к этой невероятной повозке, заменяющей дом, на которой четверо мужчин из маленького еврейского местечка едут в столицу искать правды и попадают в кошмар Холокоста.

За всю пятнадцатилетнюю историю «Балтийского дома» всего три спектакля получали Гран-при при единогласной поддержке жюри - «Маленькие трагедии» Эймунтаса Някрошюса, «Улыбнись нам, Господи» Римаса Туминаса и «Пианола» Эльмо Нюганена. Интересно, что сегодня восстановлены два из них - «Улыбнись нам, Господи» и «Пианола». Значит, режиссеры чувствуют их жизненный потенциал и востребованность сегодняшним днем. «Улыбнись нам, Господи» Римас Туминас восстановил к открытию нового здания своего вильнюсского Малого театра. Восстановил - все-таки неверное слово, вернее сказать - поставил заново на большой сцене. Задача невероятной сложности - перенести спектакль с малой сцены на большую, особенно такой, где обыденность превращается в поэзию мельчайшими деталями, намеками, нюансами. Римас Туминас сумел сделать самое трудное на театре дело - рассказать поэтическую историю жизни - и победил. Огромный, до отказа заполненный зрителями зал «Балтдома» от всей души сопереживал героям, понимал и принимал все тонкости повествования.

«Венчание» Эльмо Нюганена

Эстонский режиссер Эльмо Нюганен поставил пьесу польского классика Витольда Гомбровича «Венчание» в польском театре им. Виляма Хожицы города Торунь и пригласил на одну из главных ролей замечательного литовского актера Владаса Багдонаса - получился настоящий подарок «Балтийскому дому»: и театр, и актер, и режиссер - все они неоднократно принимали участие в петербургском фестивале.

Спектакль польского театра недавно был показан в Эстонии - он принимал участие в нашем фестивале «Драма 2005», его видели зрители Таллинна и Тарту, о нем много писали, надеюсь, его видели и некоторые наши читатели. Поэтому коснусь его коротко. Перенесенный на огромную сцену, спектакль оказался словно пронизанным воздухом, что придало ему еще одно измерение - реальности иллюзий.

Пьеса Гомбровича очень сложна, даже при чтении текста глазами многое в ней остается непонятным. И безусловная заслуга Эльмо Нюганена в том, что он сумел создать ясный по мысли, понятный по смыслу спектакль. На главный вопрос - наяву или во сне главного героя Хенрика происходит действие, режиссер дает внятный ответ - во сне, но и в подсознании, которое вытаскивает на свет божий химер, скрывающихся внутри человека, травмированного войной. И он четко обозначает переход от реальности к сну - когда Хенрик с другом входят в трактир, тот вдруг оборачивается родным домом героя, а затем уже и королевством. Смещение пространства и сознания происходит уже в трактире - друзья говорят еще, как в обыденной жизни, а мать и отец, явившиеся в кабаке, говорят чуть более замедленно и отстраненно. Постепенно между реальностью и сном простирается пропасть - начиная с момента, когда на сцену вплывает какое-то странное, состоящее из углов и палок существо - оказалось, стол со стульями. Трактир превращается в королевство, отец - в короля, Хенрик - в принца, и начинаются другие игры - игры во власть и за власть… Аллюзия с Шекспиром очевидна, тем более, что многие зрители видели гениальный спектакль Някрошюса «Гамлет», где Багдонас мощно сыграл Призрак отца Гамлета, оказавшегося живее живых и за гробом не отказавшегося от мести… В «Венчании» король Багдонаса слабее и старше, но тот победительный Призрак словно стоит за его спиной. Хенрик, свергающий отца с трона, разрывает не только кровную, но и мистическую связь с ним, существующую на уровне подсознания. Спектакль Нюганена словно истончается к концу, уходит в песок (я писала об этом в обзоре фестиваля «Драма 2005»), теряет энергию - но ведь и рецепта разрешения проклятых вопросов нет ни у кого, в том числе и у классика Витольда Гомбровича. На обсуждении спектакля чешский критик Власта Смолякова говорила, что в этом спектакле ей не хватало присутствующей у Гомбровича темы калечащей людей войны. На это директор международного театрального фестиваля «Контакт» (в польском городе Торунь) Анжей Бубень возразил, что редкостные ясность и точность спектакля дают о произведении Гомбровича гораздо более полное впечателение, чем если бы были соблюдены все мотивы, имеющиеся в пьесе, но при этом спектакль был бы размытым и скучным.

«Венчание» в постановке Эльмо Нюганена в Польше было отмечено разными театральными наградами, и сами поляки говорят, что это всего вторая постановка за всю историю этой довольно темной пьесы, которая стала настоящим событием.

«Петербургские повести» Валерия Фокина

Замечу сразу - в апреле будущего года в Таллинне ожидаются гастроли Александринки. Таллиннцы увидят гоголевского «Ревизора», поставленного Валерием Фокиным.

…«Шинель» Валерий Фокин поставил на «Другой сцене» театра «Современник» в Москве. «Двойника» - в петербургском Александринском театре, художественным руководителем которого он является несколько последних лет. Сам режиссер в подробном буклете, посвященном этим двум постановкам - правда, называет их «Петербургской поэмой», - говорит, что для него эти две постановки очень тесно связаны и мотивом соблазна, и тем, что оба героя очень «детские», задавленные люди, в которых есть ощущение попранного человеческого достоинства. Плюс - Петербург, пространство города, объединяющее эти два произведения.

Для «Двойника» художник Александр Боровский выстроил сложную конструкцию с узорчатой оградой яруса-балкона и зеркальными панелями, которые отражают и реальное пространство сцены, удваивая его, и внешнее пространство городских силуэтов, угадываемых в окнах яруса. «Двойник» - история мелкого петербургского чиновника Якова Петровича Голядкина (артист Виктор Гвоздицкий), у которого вдруг появился двойник, Яков Петрович Голядкин (артист Алексей Девотченко), отобравший у него личность, карьеру и в конце концов разум. Двойник - фантом, мелкий бес, плод раздвоенного сознания. Но именно мир чиновничьей империи может его узаконить. В этом спектакле должность является тем талисманом, который делает человека человеком, нет должности - нет и человека. Холодного аналитического подхода к чиновничьей иерархии, трактуемой как птичий двор, в этом спектакле больше, чем непосредственного интереса к человеческой жизни, однако в нем много хороших актерских работ - Девотченко как всегда демонстрирует виртуозное владение всеми видами актерской техники, и Голядкин-младший весомо пополнил его копилку «бесовских» персонажей.

«Шинель» поставлена для Марины Нееловой. На пустой сцене стоит монументальная шинель. Хочется написать это слово с большой буквы - Шинель, потому что она - это дом, даже целая вселенная для такого Существа - не мужчины и не женщины, а именно Существа, - каким увидели Акакия Акакиевича Башмачкина режиссер Валерий Фокин и актриса Марина Неелова. Это Существо, похожее на Башмачкина Юрия Норштейна - его анимационный фильм не закончен (и, очевидно, никогда не будет закончен), но кадры из которого уже видели все, - сначала даже не говорит. Оно вздыхает, ворчит, щебечет что-то, складывающееся в отдельные осмысленные звуки, в результате чего вы наконец отчетливо слышите слова «Ваше благородие». И это точно по Гоголю - «нужно знать, что Акакий Акакиевич изъяснялся большей частью предлогами, наречиями и, наконец, такими частицами, которые решительно не имеют никакого значения». И этому Существу актриса дает пережить такой момент вдохновения творчеством, который, пожалуй, недоступен книжному Акакию Акакиевичу. Выписывая буквы алфавита (и опять точно по Гоголю: «…в этом переписывании ему виделся какой-то свой разнообразный и приятный мир. Наслаждение выражалось на лице его; некоторые буквы были у него фавориты, до которых если он добирался, то был сам не свой: и подсмеивался, и подмигивал, и помогал губами…»). Башмачкин Марины Нееловой вдруг вскакивает на стул и начинает… дирижировать буквами, которые сами складываются на экране-заднике в слово «Шинель». Гоголевскую историю о маленьком человеке, для которого шитье новой шинели стало лестницей в небо, откуда его быстро скинули лихие люди, рассказана с очень дорогими для зрительского сердца моментами: рвется шинель - рушится мир, рушится сердце - рвется вселенная…

Многое, слишком многое остается за рамками обзора. Замечательно интересный «Заговор чувств», поставленный по пьесе Юрия Олеши воронежским режиссером Михаилом Бычковым на сцене театра Ленсовета остро и неожиданно, - честно говоря, его таллиннские работы (в Русском театре поставлены им два спектакля «Свидание в июне» и «Тойбеле и ее демон») были значительно слабее.

Абсолютно непредсказуемая постановка Льва Эренбурга по горьковской пьесе «На дне» (Небольшой драматический театр Санкт-Петербурга) - жесткая, опускающая героев на самое дно уже, казалось бы, достигнутого дна. Ироничный и изящный спектакль Каунасского молодежного театра «Трое в лодке. Не считая собаки», затевающий игру со зрителем начиная прямо со входа в зал.

Красивый и холодный «Филоктет» по трагедии Софокла - совместный проект Европейского культурного центра (Греция) и центра им. Мейерхольда (Москва), поставленный молодым режиссером Николаем Рощиным с молодыми актерами.

Так всегда, «Балтийский дом» в газетной полосе полностью никогда не отражается, что-то всегда остается за кадром.