"МЭ" Суббота" | 02.12.06 | Обратно

Любовь без любви Луиджи Пиранделло

«Это так (если вам так кажется)» на сцене Городского театра

Елена СКУЛЬСКАЯ

Сцена из спектакля. Фото Сийма ВАХУРА

Луиджи Пиранделло - гений парадокса: писал свои пьесы, а особенно «Это так…», исходя из личных жизненных обстоятельств, в частности, исходя из безумия своей обожаемой жены, за которой - сошедшей с ума - ухаживал пятнадцать лет, а пьеса кажется совсем не документальной, а самой абстрактной из его вещей, напоминает игры чистого разума.

Философскую концепцию бытия Пиранделло возводил в основной художнический принцип готов был обсуждать заманчивые темные места закоулков субъективного идеализма на протяжении всех действий пьесы, а при этом «Это так…» кажется пьесой не обременительной, воздушной, годящейся для баловства.

Пиранделло был исключительно аполитичным человеком, но, уехав однажды из Италии, вернулся туда по личному приглашению Муссолини. Его судьба в этом смысле чем-то сильно напоминает судьбу советских писателей, формально процветавших при Сталине тень тирана простирает темные крылья над всем, чем дышит художественное произведение. Не случайно Пиранделло так сильно повлиял на творчество многих и многих антифашистов - от Жана-Поля Сартра до Ионеско…

Сюжет пьесы прост, как ларчик, который только и надо, что открыть, да только дело оказывается вовсе не в сюжете, не в косточке, а в сочной мякоти слов, с которой мало кто из режиссеров умеет обращаться. Адольф Шапиро расшифровал эту пьесу так, как еще никому и никогда не приходило в голову.

Сейчас Адольф Шапиро - московский режиссер, но до этого, всю жизнь, был режиссером уникального театра в Риге, где было две труппы - латышская и русская, он руководил обеими, но свобода и независимость Латвии сложнейшими лукавыми ходами лишила его театра. Он написал об этом горькую книгу. Уехал. Но прибалтика не отпустила: он стал одним из самых любимых постановщиков в Таллиннском Городском театре, где и решился на Пиранделло. Где и придумал разгадку сюжета наперекор Пиранделло.

Ода обывателю

Люди уважают сложное, поскольку оно возвышает их над тем обыденным и банальным, которого они тоже не понимают…

Пошлость - усредненность, кичащаяся своей исключительностью и действительно кишащая ею, как садок мальками...

Обыватель - человек, который умеет жить только чужой жизнью, поскольку своей у него нет. При определенном стечении обстоятельств обыватель может героически отказаться от своей жизни, но он никогда не откажется от чужой…

Самое неправдоподобное искусство на свете, самое неестественное, странное и самое понятное обывателю - это опера, где, отвернувшись друг от друга, два толстых немолодых человека, раздирая звуками рты, поют о юной и трепетной любви. И никого в зрительном зале не удивляет, что трепетная любовь не имеет ни малейшего отношения к этим грузным телам, никого не смущает, что музыке нужны не слова, но звуки, поэтому петь можно на любом языке, лучше всего, кстати, на итальянском, никого не настораживает то, что оперная близость требует большого пространственного отдаления друг от друга. Главное - музыка и голос. И Адольф Шапиро на протяжении спектакля многократно ставит артистов в положения оперных певцов, когда они вдруг, в моменты особого напряжения, переходят в состояния полнейшей неестественности, они как бы заигрываются, забываются, перестают держаться за реальность, за правдоподобие и улетают туда, где не действуют законы земного притяжения.

Но все-таки несколько слов о сюжете: общество маленького итальянского городка пытается раскрыть тайну загадочного поведения синьоры Флоры (Ану Ламп) и ее зятя синьора Понза (Элмо Нюганен). Странны и неестественны отношения этих родственников: зять постоянно бывает у тещи, но при этом не позволяет ей видеться с родной дочерью, своей женой синьоре Флоре разрешено лишь стоять под балконом дочери и посылать ей записки…

Но то, что интересно обществу и в сильной мере драматургу, совершенно не интересно режиссеру - ему важно разоблачить и высмеять само это общество, а не странные от него отклонения в лице тещи и зятя. Все персонажи доведены до фигур гротесковых, карикатурных, вызывающих нестерпимый, неудержимый смех. Они не только персонажи - временами они выходят из своих ролей и оказываются двойными карикатурами - карикатурами на артистов. Здесь следует отметить выдающуюся работу Индрека Саммуля, сыгравшего синьора Сирелли, постоянно конфликтующего с женой (Эпп Ээспяэв) в освоении мельчайших нюансов сплетни и одновременно создающего образ артиста, которого не интересует ничего, кроме личного успеха и личных дел. Время от времени он требует повторить некоторые сцены, поскольку у него получилось не так замечательно, как хотелось бы. Когда все танцуют, он кружится так самозабвенно, что не успевает вовремя завершить танец когда все должны сесть и замереть, ему не хватает стула когда ведущая (Элизабет Тамм) объявляет антракт, он капризно говорит: «Не надо антракта, вещица небольшая, отыграем и раньше уйдем домой!»

И хотя персонаж Индрека Саммуля все время перетягивает одеяло на себя, другие действующие лица не теряются, демонстрируя свои вокальные, танцевальные и прочие возможности, то собираясь в скульптурные группы в центре гостиной, то притягивая внимание зрителей к какой-то детали своего костюма или особому выражению лица, выращивая эту деталь до комической гиперболы. Так, синьора, сыгранная Пирет Калда, все время держит на отлете крошечную сумочку, становясь похожей на собачку, принесшую хозяевам услужливый трофей. А синьора Амалия (Анне Реэманн) доводит свою озабоченность чужой судьбой до такой истеричной дрожи, что вынуждена время от времени сосредоточенно приводить себя в порядок у зеркала. А персонаж Райна Симмуля все время хочет строго руководить самыми невинными занятиями, приказывая гостям то сесть, то встать, как будто это может сказаться на процессе разгадывания тайны.

Правда никому не нужна

По краешку, по периферии спектакля развивается сюжет. Синьор Понза уверяет, что его жена, дочь синьоры Флоры, давно умерла. Погоревав, он женился на другой, но старая женщина не верит в смерть дочери чтобы ее не огорчать, зять не разрешает новой жене выходить на улицу и держит ее взаперти: теща стоит под высоким балконом и думает, будто там, в вышине, ее любимая дочь. Итак, это версия зятя. Версия синьоры Флоры такова: ее дочь, конечно же, жива, но она долго болела, лежала в клинике, а когда вернулась, то зять не узнал ее, не принял, а увидев спустя некоторое время, решил, что это совсем другая женщина…

Пиранделло настаивает на том, что истины не существует, авторскую установку педалировал в спектакле постоянно философствующий персонаж Романа Баскина, но Адольфа Шапиро никак не устраивает такое положение вещей. Загадочная женщина - дочь или не дочь? новая или прежняя жена? - появляется в финале, она скрыта особым нарядом, а когда скидывает его, то под ним мы видим ведущую спектакля с нарисованным карнавальным лицом. Она все время была с нами, мы видели ее весь спектакль, она встречала нас у дверей и, мешая итальянские и эстонские слова, зазывала в зал и предлагала занимать места, у нее в руках все время был текст пьесы, и она следила за точным его произнесением. То есть истина была все время рядом, мы просто не обращали на нее особого внимания, мы считали ее второстепенной. И в то же время - минуточку! - что же это за отгадка? Нечего нам морочить голову! Разве маска может быть ответом на сюжетный вопрос? Значит, все на свете игра? Игра воображения? И вообще никакой дочери и жены не существует? Просто старой женщине и странному мужчине хотелось утешить друг друга в горести, хотелось разделенного одиночества, хотелось спасения, которое возможно лишь с соблюдением неприкосновенности тайны?..

Пространство спектакля организовано художником Владимиром Аншоном так, что в нем все время открываются какие-то потаенные карманы. За тончайшими шторками, в зеркалах есть все новые и новые отражения, откуда персонажи могут появиться в новом, стройном порядке и предложить зрителю еще несколько совершенно неожиданных решений…

Художнику ничего не остается, как играть, переплавлять все свои беды в детское притворство и, если это делать искренне и талантливо, то даже там, где обыватели вытравили любовь, она вновь появится вопреки логике и здравому смыслу. После всех карикатур, в самом конце, Адольф Шапиро заставляет заплакать. Слезы вызывает совершенство его партитуры, которое - само по себе - и дарует утешение и веру в будущее.