Предупреждение памятью

Йосеф КАЦ

Шестьдесят один год назад 27 января 1945 года войска 1-го Украинского фронта под командованием маршала Конева с боями заняли небольшой польский городок, и в лучшие-то предвоенные времена не насчитывавший полного десятка тысяч населения. Через несколько дней он стал известен всему миру, превратившись в символ страданий и чудовищного преступления, совершенного против невинных жертв. Называется он – Освенцим.

Без малого полтысячи гектаров земли, обнесенных бесконечными метрами колючей проволоки. Три основных лагеря и еще четыре десятка вспомогательных «предприятий». Подданные десятка европейских государств – от полутора до одного миллиона за все время существования. Три тысячи из них, дожившие до дня освобождения. И неразрешимый, не укладывающийся в сознании здравомыслящего человека вопрос – зачем? Зачем в течение пяти лет: с 1940-го по 1945-й в забытом Богом в прямом и переносном смысле местечке Южной Польши надо было безостановочно заниматься методичным и безжалостным убийством?

За прошедшие шестьдесят лет об Освенциме были отсняты десятки документальных и художественных лент, написаны сотни исследований и литературных произведений, опубликовано бесчисленное множество заметок и статей. Само название нацистского лагеря смерти твердо вошло в лексикон и историческое сознание жителей Европы и Америки. Равно, как и то преступление, олицетворением которого ему выпало стать, – Холокост.

Добро всегда остается добром, у зла множество имен. Термин «Холокост», наиболее часто применяемый при описании совершенного нацистами геноцида в отношении объявленных ими «неполноценными» национальных или социальных групп населения – евреев, цыган, членов христианской секты «Свидетели Иеговы», инвалидов, – имеет несколько синонимов. И это, пожалуй, не случайно – слово, означающее в переводе с греческого «всесожжение» – один из описанных в Библии видов жертвоприношения, – оставляет пространство для сомнений и спекуляций: кому было совершено это жертвоприношение? И главное – во имя чего?

Ивритский аналог слова «Холокост» – «Шоа» – быть может, более конкретен: его можно перевести как «бедствие» или «катастрофа». Но и он не может претендовать на всеобъемлемость: катастрофы, как правило, случаются стихийно, неподконтрольно человеку. А нацистский геноцид считаться таковым не может – он был методично спланирован, разработан с учетом мельчайших технических деталей и воплощен в реальность с благословения и силами многотысячного государственного аппарата. Возглавляемого фигурами, назвать которых «людьми», говоря откровенно, просто не поворачивается язык.

Освенцим, как и пять других лагерей, специально предназначенных не просто как места заключения и рабского труда, а как конвейер для убийства – Майданек, Треблинка, Собибор, Хелино, Бельжец, – находились на территории современной Польши. Потому, наверное, термин «Холокост» имеет в польском языке самый эмоциональный аналог – «Заглады». Родство славянских языков свидетельствует – главной целью гитлеровцев было не просто уничтожить приговоренный ими к истреблению народ, но и полностью стереть память о нем. Изгладить ее из человеческого сознания: было – и нет. Выжечь в огне крематориев. Рассеять пеплом по окрестным полям. Загладить. Забыть.

Реалии послевоенной Европы, как ни парадоксально, способствовали тому, чтобы замысел этот продолжал воплощаться: по восточную сторону железного занавеса жертвы нацистского геноцида оказались растворены в общей массе военных потерь. Этническое происхождение подавляющего большинства жертв этого геноцида было скрыто нелепым эвфемизмом «мирные советские граждане» – и потому предпринимаемые в последние полтора десятилетия попытки вернуть им их имя и национальность воспринимаются местным населением болезненно: дескать, гибли в войну все, так почему же мы должны лить слезы именно по евреям?

Историю слезами не перепишешь, равно как и не вернешь к жизни мертвых. Но память по погибшим в годы Второй мировой войны евреям надо хранить не потому, что погибло их больше или меньше, чем белорусов или чехов. И даже – не побоюсь оказаться бессердечным – не по причине того, что в процентном отношении от общего числа их было уничтожено больше всего. А потому, что их трагическая судьба раз и навсегда служит предупреждением всему человечеству: тот, кто начинает свою политическую карьеру с пропаганды национального превосходства, с реваншистских заявлений, с поисков врага внешнего или внутреннего, неизбежно заканчивает расстрельными рвами и газовыми камерами. И как приговор самому себе – 1945 годом и Нюрнбергом.

...В половине дня езды от Освенцима, на окраине Люблина, за музейной оградой мемориального комплекса на месте бывшего лагеря смерти Майданек сиротливо стоят несколько посеревших деревянных бараков, здания лагерной администрации, подсобные постройки. А вокруг – огромное голое поле, над которым возвышается памятник: курган из человеческого пепла. В нем – все, что осталось от полутора миллионов заключенных, работавших, среди прочего, над расчисткой «полей», или «секций», для расширения лагеря. Из намеченных пяти к концу войны были готовы едва ли две из них.

Для кого предназначались будущие бараки, газовые камеры и крематории, нам уже никогда не узнать. Но косвенные данные свидетельствуют: уничтожение по национальному признаку не ограничилось бы евреями и цыганами. Античеловечная и противоестественная нацистская идеология, превратившая национальность в преступление, карающееся смертной казнью, не могла остановиться на двух народах. Они оказались первыми, и им выпало испить чашу страданий в полной мере. Во имя того, наверное, чтобы она не досталась никому больше. Никому и никогда. И потому день памяти жертв Холокоста не должен ограничиваться памятью о свершившемся. В первую очередь, он должен быть предупреждением – не тем, кто в той или иной, прямой или закамуфлированной, форме разделяет воззрения нацистов. Предупреждением для всех нас – тех, кто не желает повторения беспрецедентных по своему масштабу преступлений и ошибок прошлого.