"МЭ" Суббота" | 08.07.06 | Обратно

Александр Абдулов: «Остановка для актера - смерть!»

Элла АГРАНОВСКАЯ

фото Николая ШАРУБИНА

Много лет назад Театр Ленком собирался на гастроли в Таллинн. Тогда еще было принято к гастролям хороших театров относиться всерьез, и наша газета по настоятельной просьбе Министерства культуры командировала корреспондента в Москву. Требовалось опубликовать материалы перед началом гастролей, а для этого нужно было посмотреть спектакли и взять интервью у ведущих артистов, среди которых был и Александр Абдулов.

Потом мы встречались еще не раз, но то, первое интервью, запомнилось отчетливо. Видимо, потому, что своими глазами наблюдала, как толпы фанаток поджидали Абудулова после спектакля, а на вопрос, как он справляется с такой популярностью, актер со вздохом ответил: «Разве ж это популярность? Вот у Евгения Леонова действительно популярность. А когда до шести утра звонят и сопят в трубку, это только раздражает».

И когда Александр Абдулов уже вторично привез в Таллинн свою антрепризу «Все проходит», и снова зал был полон, и цветов вкупе с аплодисментами было не счесть, я, напомнив актеру тот давнишний разговор, спросила: «Что-то изменилось с тех пор?»

- Неужели я так сказал? - удивился он.

- Это опубликовано и хранится в архивах редакции. Вряд ли я сама сочинила.

- Вы знаете, сейчас, наверное, меньше сопят в трубку, потому что я уже перешел в другую весовую категорию. Поэтому говорю, что раньше был playboy, сейчас я play men, и следующий этап - play off. Но все равно актер не может без этого жить, это должно быть, это в каком-то смысле сопутствующий товар. Но что-то меняется, конечно.

Второй жизни не будет

- Насколько помнится, раньше вы были безумно моторным человеком. Вы единственный из всей труппы не останавливались ни на секунду, все время были в каком-то движении, в действии, в порыве. Здесь никаких изменений?

- Во всяком случае, стараюсь. Потому что остановка для актера - смерть.

- Наверное, не только для актера.

- Я не могу судить о других людях, не могу судить о других профессиях. Я сужу по себе, и для меня это смерть.

- Меж тем вы пробовали себя и в других профессиях - например, продюсера.

- И не только продюсера - еще режиссера, и сейчас тоже собираюсь снять одну картину. Но я говорю о жизни, которая безграничнее, чем мы себе представляем, и есть миллион вариантов, которые надо попробовать. И хочется попробовать. А жизнь - она одна, ты живешь один раз, и если не попробуешь все, что возможно, в другой жизни уже не получится.

- На спектакле Ленкома «Юнона и Авось» в Москве был безумный лом. Сейчас в вашем театре есть такой спектакль, который пользуется таким же успехом?

- Думаю, такого, как «Юнона и Авось», нет. Но лом у нас на все спектакли. Вот сейчас вышла «Кукушка» («Пролетая над гнездом кукушки» - Э. А.), и все время переаншлаги.

- У знаменитого фильма Милоша Формана в свое время тоже был безумный успех.

- До того, как появилось кино, была еще письменность. Не забывайте, что есть знаменитый роман Кена Кизи, по мотивам которого снят фильм. Наш спектакль не имеет никакого отношения ни к роману, ни к фильму. Он тоже сделан по мотивам, но мы сочиняли новую пьесу, и это абсолютно отдельное произведение. Смотреть сегодня спектакль о борьбе индейцев за свободу индейцев никому не интересно. Так же, как спектакль о хиппи, - никто не помнит, никто не знает, что это такое. И про американцев мы тоже не хотели делать. Мы хотели сделать спектакль, который был бы понятен и чукчам, и американцам, и болгарам, и полякам, и русским, и всем. Это общечеловеческая история - вот к этому мы и стремились.

- Собираетесь привезти его в Таллинн?

- На самом деле это вопрос не ко мне. Может, и приедем...

- Спектакль «Все проходит» вы привозите к нам не впервые, но публика снова и снова идет его смотреть. Как вы думаете, почему?

- Вы знаете, это для меня загадка. Вообще спектакль в антрепризе живет год, ну, два. А с этим спектаклем мы катаемся уже шесть с половиной лет. Дважды объехали всю Америку и Канаду, дважды объехали Германию, дважды объехали Израиль. Мы по десятку раз объезжаем все пространство бывшего СССР. И постоянно идет народ, и все время аншлаги. Я не помню, чтобы у нас были свободные места на этом спектакле.

- В чем дело?

- Не знаю.

- Неправда, знаете. Скажите!

- Наверное, опять-таки общечеловеческая тема - она близка всем. Она всем понятна и всем близка.

- Были ли в вашей творческой жизни особенно яркие события, которые хотелось бы повторить? Скажем так, закрепить успех? Или вы не склонны повторять?

- Нет, повторять точно не надо. Все бывает один раз. Вот такое наше с вами интервью будет один раз в жизни, второго не будет. Может, оно будет другое, но такого не будет уже никогда. Все в этой жизни нам дается один раз. Поэтому нужно ценить каждую минуту, каждый час, каждый день, каждый год. Надо очень ценить, потому что другого такого не будет. Ничто не повторяется. И когда ты это понимаешь, когда отдаешь себе в этом отчет, начинаешь по-другому жить.

«Я против помойки!»

- Можете ли вы объяснить, почему известные московские актеры, разных жанров, так недружно, мягко говоря, живут с журналистами? Почему у них постоянно возникают конфликты с прессой?

- Это не с прессой! В каждой профессии есть свои изъяны, в каждой профессии есть свои нечистоплотные люди. Журналистов это касается в большей степени, потому что такого количества якобы журналистов, которые питаются падалью, которые питаются помоечными делами, расплодилось дикое количество. Лично я против помойки. Я борюсь не с прессой, не с журналистикой...

- Я и не пытаюсь вас в этом обвинить.

- А многие пытаются. Мы сейчас написали письмо президенту, под которым подписались 50 человек, 50 народных артистов, пострадавших от этой помойки. И мне хотелось бы еще раз напомнить: мы - люди, мы живые люди, у нас есть родители, у нас есть дети. И когда кто-то пишет, не понимая, что пишет, хочется, чтобы они думали о том, какой резонанс это может вызвать, как это отразится на детях, как это отразится на любимых людях. Понимаете?

- Прекрасно понимаю. И отдаю себе отчет в том, о чем мы с вами говорим, памятуя о том, что у нашей газеты в Интернете есть полная электронная версия. Но хотелось бы понять: это чисто московская «фишка»?

- При чем здесь фишка? Когда нормального человека… Может быть, и у вас есть такое…

- Да нет у нас такого!

- Тогда честь и хвала вам, что у вас такого нет. А у нас есть помойка.

- Потому что город большой?

- Может, потому что город большой, и бездарных людей больше. Просто у вас город меньше, и, наверное, бездарностей меньше. Совесть еще потеряли, совсем совести нет.

- У всех?

- Почему у всех? У определенной категории людей.

- Я просто не первый раз сталкиваюсь с тем, что у людей моей профессии в этом смысле не все благополучно.

- Не хочу вас расстраивать: не только с людьми вашей профессии не все благополучно, это и в нашей есть, и везде.

Все падает в цене

- На ваш взгляд, существует ли разница между сегодняшним популярным актером и популярным актером двадцатилетней давности?

- Думаю, что существует. Но тогда и зритель был более открыт. Сейчас как-то все на потоке существует. Уже есть «Фабрика звезд». Само сочетание этих слов - «фабрика» и «звезда» - недопустимо. Фабрика выпускает продукцию ремеслом, а звезда зажигается раз в сто лет, она не может быть сделана на фабрике. Всякие там «народные артисты»... Идет девальвация самого звания. Раньше человека, получающего народного артиста, знала вся страна, это было признание страны. Сейчас народного получают все, кто…

- Кто попросит?

- Кто попросит, кто заплатит. Очень просто это сейчас делается. Девальвация страшная, все падает в цене. Падает, падает…

- Вот вы снимаетесь с актерами, которые в мгновение стали знаменитыми. Они хорошие актеры?

- Вы знаете, я вообще не могу говорить о своих партнерах плохо. Просто не могу. Они все замечательные.

- Но есть разница?

- Есть разница. Например, сейчас я испытал… не побоюсь этого слова… чуть ли не оргазм, когда снимался в картине по Салтыкову-Щедрину, и моими партнерами были Петренко и Ступка.

- Здрасьте!

- Вот и все, понимаете? Я получил такое удовольствие, это просто фантастика, когда рядом работают два таких изюбра. Это просто счастье!

- Но можно ли так сказать, что в сегодняшней театральной Москве есть молодые интересные актеры…

- Есть!

-… которые в профессии себя скомпрометировали сериалами?

- Сериалы дело такое… здесь нужна такая аккуратность. Потому что как только тебя ставят на поток… Вот включаешь телевизор - и такое ощущение, будто по всем каналам идет один и тот же сериал, потому что играют одни и те же актеры. Причем они даже, кажется, уже и пиджаки не меняют, имя, по-моему, тоже. Просто здесь он положительный, там отрицательный, а играют одно и то же. Но это, видите ли, временное дело. Они как пришли, точно так же и уйдут. На телевидении это называется система выжатого лимона: их отожмут и выбросят - вот и все. Это страшно. Телевидение, конечно, гениальная вещь, но у него есть и другая сторона: здесь надо очень аккуратно существовать, надо не переборщить со своим появлением на телевизионном экране.

- А вы дозируете?

- Да, конечно. Конечно.

- То есть выбираете - сценарий, режиссера…

- Только так.

Все проходит

- Как вы считаете, что должно произойти, чтобы случилось театральное событие, равное по значимости, по успеху, с одной стороны - я условно называю, - такому спектаклю, как «Юнона и Авось», а с другой - как «Поминальная молитва»? Что должно произойти в мире?

- Должен появиться режиссер. Сейчас, к сожалению, очень мало хороших режиссеров. Очень мало, просто одной руки хватит, чтобы их пересчитать. Почему-то не появляются новые Любимовы, новые Товстоноговы, не появляются новые Захаровы, Гончаровы. А появляется какая-то странная такая… Я всегда вспоминаю одну историю. У нас в театре был замечательный актер, Соловьев, и когда к нему подошел молодой коллега и спросил: «Как это играть? Вот я не понимаю, как это играть», - он ответил: «Когда не понимаешь, как играть, играй странно». Вот сейчас такое ощущение, что все странно ставят. Странно, но не по сути. Все это немножко придуманное. И если вдруг где-то появляется молодой человек, который сделал спектакль, то это просто событие. Нет их сейчас. Нет Додина нового… Нет…

- По-вашему, это звенья одной цепи, что народились такие вот бездарные журналисты, такие странные режиссеры?

- Наверное, наверное... Потому что сейчас все поглощено этой рыночной экономикой. Понимаете, рыночная экономика - это замечательно, только ведь даже в те советские времена люди понимали, и чиновники понимали, что такое Бергман, Тарковский. Сейчас все рассказывают, как Тарковского гноили и гнобили. Тоже, кстати, притянуто за уши. На самом деле понимали, что такой человек нужен. В правительстве Брежнева понимали, что один театр, как Таганка, - он нужен. Понимали, что должен быть свой бунтарь. И запрещали таким образом, что он все-таки - был. Дай Бог, чтобы все так запрещали. И когда оттуда приезжали и говорили, что у вас, дескать, нет... «Как это у нас нет?! У нас - пожалуйста! У нас Таганка!» Под крылом Таганки и Ленком вылез. И все это одна цепь, здесь все связано. Я плохой режиссер - я не буду разговаривать с хорошим критиком, а лучше возьму двух слабеньких, которые будут на всех углах твердить, ах, какой я хороший и ему хорошо, и мне хорошо. И я не буду брать хороших артистов, мне странных давайте, и будет хорошо. И оператора хорошего брать не буду, зачем мне хороший, который скажет: да пошел ты, не буду я с тобой работать, мне неинтересно. И берут средненького, с ним проще. И вот так - средненький, средненький, средненький. Так мы до серых мышей дойдем.

- То есть мы все уже скоро станем серыми мышами?

- Нет, я так не думаю. У нас огромная страна, я говорю о России. Все равно кто-то найдется. Кто-то начнет выходить, начнет кричать, начнет бунтовать. Просто мы так устроены: нам нужно сесть на кухне, чтобы нас никто не слышал. Нам нужно обсуждать, что происходит. Мы сами создаем себе трудности, с которыми потом боремся. Мы так устроены, мы такие! Ну, не привьется у нас в стране фуршет. Не может русский человек стоять с тарелкой и рюмкой. Ну, не может! Он должен сесть, ему нужно поговорить, чтобы все обстоятельно было. И навязывание нам американского, не знаю, какого еще там, образа жизни - это чушь собачья. И все это уже проходит. Покричали «о’кей», «о’кей» - и хватит. Почему надо говорить «о’кей», когда есть слово «хорошо»? Сейчас дошли до того, что запретили говорить слово «доллар». Тоже глупость. Вот из одной глупости в другую и перелетаем. Такие мы… Ну, что тут поделаешь…

«Нам нужно искать свое продолжение»

- Вот я сейчас вспомнила, как тогда, много лет назад, Марк Анатольевич Захаров в интервью, которое давал по случаю приезда Ленкома в Таллинн, рассказывал о замечательном молодом артисте Александре Абдулове. И я почувствовала, как он вас любит. Поверьте, я много брала интервью у режиссеров, у очень разных и очень хороших, но никогда не слышала в голосе руководителя театра таких отеческих, почти нежных нот. А вы способны полюбить кого-то так, как вас любит Марк Захаров?

- Прежде всего, я не считаю его режиссером - он мой отец. Это мой гуру, назовите, как угодно, - он для меня все. Я люблю свой театр, в котором работаю 32 года, и ни с одним режиссером больше не работал. Я работаю только с Захаровым. Вообще у нас театр очень хороший, очень дружный, у нас хорошая молодежь, просто замечательные ребята растут. Вот сейчас «Кукушка» показала, что взяли актеров, которые, в принципе, практически ничего не играли, так, в массовках. И когда им дали настоящие роли, они просто расцвели.

- Но я имела в виду другое. Я говорила о главном режиссере, который увидел в вас, начинающем артисте, нечто такое… Может быть, другие тоже увидели, но он увидел «первее»… Вы могли бы в ком-то так увидеть и так повести по жизни? Или вы другой человек?

- Прежде всего, я не главный режиссер. Если бы я был главным режиссером, наверное, я бы это сделал, потому что, хотим мы этого или не хотим, нам нужно искать свое продолжение. Нам нужно искать своих учеников, которые потом понесут твое знамя дальше. Как бы громко это ни звучало, но так оно есть. И, повторю, очень жаль, что нет продолжателя дела Товстоногова, ну, нет этих людей. И, наверное, виноват в этом Товстоногов, потому что не подготовил этого человека, в которого вложил бы все. Но это такое, к сожалению, дело… Очень тонкое.