"МЭ" Суббота" | 11.03.06 | Обратно «От мурашки до кита»Владимир БАРСЕГЯН 
Фото Николая ШАРУБИНА |
- обо всем об этом рассказывает книга ученогои писателя Алексея Туровского, презентация которой состоится в понедельник, 13 марта, в 13 часов в магазине Rahva Raamat, что находится на третьем этаже Viru Keskus. Он удивительно открыт любому, кто хотел бы с ним поговорить. А желающих множество, ведь у Алексея Туровского в нашей стране сформировался имидж человека, знающего все о зверях, птицах, рыбах и насекомых, – словом, всего бегающего, летающего, плавающего и ползающего рядом с ними. - Алексей, мне хочется задать вам вопрос, который человеку, вас знающему, не покажется случайным. Интерес к животным - это, как говорится, от Бога, он был заложен изначально? - Несомненно. У меня очень хорошая визуальная память, и я очень четко могу нарисовать сейчас жука-навозника, направляющегося по своим делам, - в свое время на него обратил мое внимание отец. Причем я даже помню интонацию отца и то, что он мне сказал: «Смотри, он такой маленький, но совершенно взрослый». И действительно, этот жук был невероятно самоуверен и абсолютно точно знал, куда ему надо идти, и целеустремленно туда направлялся. В этот момент я почувствовал, понял, что он действительно взрослый. Событие это происходило в Нымме, где мы тогда жили, и мне на тот момент было где-то пять с половиной лет. Из того же периода жизни помню бельчонка, которого мы с дедушкой нашли в большом мусорном контейнере. Вначале мы услышали шуршание и пошли искать, кто это шуршит, потом увидели шевелящиеся веточки, бумагу. Дедушка взял большую деревянную лопату, с ее помощью извлек бельчонка из западни, прикрыв его ведром, чтобы тот не убежал. Мы принесли его домой, и он у нас там жил какое-то время в старой шубе моей тети Лены, рукав которой мы укрепили в наклонном положении. И когда к рукаву подносили горсть семечек, тут же из него появлялась усатая мордочка с кисточками на ушах. Потом он отправился назад, на природу, выбравшись наружу через неработающий вентилятор, вмонтированный в стену. Но время от времени возвращался назад, наверное, соскучившись по нам. И еще одно воспоминание примерно того же времени. Лето, я сижу совершенно неподвижно под забором и с интересом рассматриваю, как муравьи обрабатывают мертвую жужелицу. Рядом со мной остановились две элегантно одетые дамы, и одна из них произнесла: «Как жаль, такой славный мальчик, но, по всей видимости, придурковат». - Это был, наверное, еще не оформившийся, совершенно естественный детский интерес ко всему новому. Когда же возникла стойкая тенденция, собственно говоря, и определившая дальнейшее направление жизни? - Разумеется, я не могу дать абсолютно точный ответ, но - достаточно рано и, разумеется, с подачи моего отца. Он рассказывал мне о науках и о том, как работают люди, ими занимающиеся. Если все-таки попробовать определить какие-то временные рамки, могу сказать, что во втором классе я уже точно был зоологом. Во всяком случае, моим одноклассникам было интересно слушать, что я им рассказывал о зверях, и меня всегда «теребили», рассказывая, в свою очередь, мне о тех животных, которых видели сами. В развитии моего интереса помогала и мама, которая отвела меня в Педагогический институт, к работавшему там Виллему Вооре, великолепному зоологу и педагогу. Ко мне он отнесся очень серьезно, несмотря на то, что мне тогда было восемь лет, и дарил белых мышей, тритонов, улиток и рыбок, разумеется, рассказывая о них все, что знал. Его, как моего первого и главного учителя, не забуду никогда. - Ваши первые рассказы о животных, которые слушали пока только одноклассники, основывались на абсолютно точной информации, или где-то и дофантазировались? - Там было и то, и другое. Меня всегда интересовали конкретный вид животного и его конкретные способности. Но вот выяснить, какие они, эти способности, было, разумеется, не так просто, поэтому я их очень часто додумывал, всегда честно предупреждая, что это мои предположения и в них я не совсем уверен. К примеру: я совершенно точно знаю, что у всех насекомых иммагиальных форм по шесть ног, но вот сколько было ног у их личинок, я точно не знаю и сказать не могу. Но если бы я сам был длинной личинкой, то наверняка мне бы хотелось иметь не только три пары ног впереди, ну, и немножко сзади. Кстати, многие таким образом додуманные вещи потом оказывались соответствующими действительности. Потому что, думая о биологии, про образ жизни, строение и способности какого-то животного, ты стараешься придумать это не противоречиво, а адекватно, чтобы наиболее полно отвечало требованиям среды, в которой это животное живет. Поэтому мои гипотезы иногда, ну, очень завирательные, получались, по крайней мере, занятными. Но если я обнаруживал, что заврался относительно какого-то зверя, потом всегда старался в это дело внести коррективы, найти того, кому я про это животное наплел с три короба, и все уточнить. Похоже, моих одноклассников именно это обстоятельство занимало в моих рассказах больше всего. - Вы всегда так охотно и легко откликаетесь на любой вопрос о животных, да и не только о них, что возникает некое ощущение чуда… - Ну, вы же превосходно знаете, что самый хороший экспромт, это экспромт, хорошо подготовленный. Это возможно только тогда, когда всю жизнь занимаешься своим делом, не очень отвлекаясь на другое. Примерно так и живу.Что же касается легкости, то мне действительно нетрудно, буквально только проснувшись, начать отвечать на вопрос о каком-то животном, даже если знаю о нем не очень много. Этот вопрос всегда «встраивается» в мою систему знаний и представлений и в мое умение рассказывать. И все же эта легкость не чудо, и это совсем не так, как в сказке, когда герой вдруг обнаруживает, что понимает, о чем говорят синички. - Тем не менее на каком-то уровне знания можно начать понимать и язык синичек, и язык тигров. - Совершенно верно, но это возможно, только если ты почти всегда находишься с ними в деловом, рабочем контакте. Ты с ними общаешься, ты их изучаешь, собираешь о них информацию. - А становится ли человек в этом случае так же интересен животному, как животное человеку? - Несомненно. Поскольку ты начинаешь усваивать и понимать приемы и системы коммуникаций разных видов и разных индивидов, начинаешь понимать, к примеру, что означают прижатые уши и поднятый хвост или, наоборот, поднятые уши и поджатый хвост, и отдаешь себе отчет, что это значит при перемене настроения животного, или какие его душевные движения выражаются подобными позами. Естественно, животное это видит. И, безусловно, ему становится интересно. И эта взаимонаправленная система коммуникаций замечательно работает по отношению к представителю любого вида, с которым человеку возможно общаться без специального оборудования, то есть со всеми, кто видит, слышит, обоняет и осязает. И конечно же, человек должен быть податлив, приспособляем - на нем, на человеке, лежит ответственность за то, чтобы такой диалог с представителями других видов происходил в более или менее приличной форме, ибо у нас есть концептуальное мышление, а у животных его нет, и поэтому за возможность этого разговора отвечаем мы. На этом наш разговор с Алексеем Туровским прерывается, но я надеюсь, что только временно. И это позволяет поставить в конце многоточие, что означает недосказанность, недоговоренность, а значит, и возможность вернуться к разговору вновь… |
