"МЭ" Суббота" | 25.03.06 | Обратно

Море телефонной крови

Продолжаем публиковать отрывки из новой книги Елены Скульской «Сорок градусов», посвященной «шестидесятникам». На эстонском языке книга уже вышла в свет, русское издание запланировано на лето.

Елена СКУЛЬСКАЯ

Один из любимейших зрителями артистов Валентин Гафт всю жизнь пишет злые эпиграммы и нежные лирические стихи. В эпиграммах он уверен и охотно их читает:

На себя

Гафт очень многих изметелил
И в эпиграммах съел живьем.
Набил он руку в этом деле,
А остальное мы набьем.

В стихах уверен гораздо меньше.

- Прочтите хоть одно стихотворение, Валентин Иосифович!

- Какое? Легкое, серьезное, забавное - какое вы хотите? У меня много стихов о зверях. Выбирайте зверя, я вам про него прочту. Про тигра? Хорошо.

И начинает читать, волнуясь, как первокурсник, наигрывая, педалируя:

Если б знали его предки,
Что за рвом, водой, за сеткой
Мечется их родич редкий,
Наступая на объедки.
Что в пижамах его детки,
Что бросают им конфетки,
Что полоски, как пометки -
Тени черной страшной клетки.

Лет десять назад, после большого перерыва, «Современник» приехал с гастролями в Таллинн. Я позвонила Валентину Гафту (с которым никогда раньше не встречалась) и договорилась, что сделаю с ним интервью для газеты. Условились, что перед выходом из дома я на всякий случай еще раз ему позвоню. Звоню. Гафт снимает трубку и неожиданно начинает философствовать:

- Да-да, я помню, Елена, мы с вами условились о встрече, но вот я подумал, а нужна ли эта встреча нам с вами? Что мы сможем сказать друг другу о жизни за этот час? Что изменится в мире от того, что я произнесу слова, вы произнесете слова… Еще одно интервью - у вас, у меня…

- Позвольте! - успела я только произнести в ответ, как вдруг по ту сторону телефонной трубки раздался страшный крик боли и ужаса, а потом совершенно изменившийся голос Гафта прохрипел, умирая:

-О-о! А-а! Я разбил стакан. Я наступил босой ногой на осколки стекла! Я истекаю кровью! Море крови, я тону в собственной крови, я слабею… Прощайте, Елена, не сердитесь.

Связь прервалась, я, признаться, растерялась. Если Гафт истекает кровью в чужом городе, в чужой стране, то, наверное, нужно немедленно к нему поехать и помочь, а если он просто ленится давать интервью (что вероятней), то нужно оставить его в покое.

А надо сказать, что в эти дни у нас дома гостил Михаил Елигулашвили - тогда необыкновенно популярный корреспондент радиостанции «Свобода» по Грузии; он прославился бесстрашными репортажами непосредственно с театра военных действий грузино-абхазского конфликта; его объективность была столь безусловна, что когда в Тбилисской тюрьме смертники захватили заложников, то Миша был единственным человеком, с которым они согласились вступить в переговоры. Я попросила Мишу позвонить Гафту и убедиться, что тот пребывает в добром здравии, и, если Гафт будет любезен, то попросить об интервью, сказать, что Миша специально прилетел из Грузии, бросил, так сказать, театр военных действий, чтобы побеседовать для «Свободы» с великим артистом иного театра.

Валентин Гафт был потрясен своей популярностью - грузинский корреспондент «Свободы» специально прилетел в Таллинн, чтобы сделать с ним интервью?! Конечно, он счастлив будет его видеть! Тем более что Гафт следит за развитием событий в Абхазии исключительно по радиорепортажам Михаила Елигулашвили. Миша добавил, что только он придет не один, а в сопровождении своей тетушки, у которой остановился в Таллинне, поскольку один идти не решается, боится заблудиться. Гафт согласился и с этим.

Всю дорогу к театру Миша пилил меня:

- Я театр не люблю, кино смотрю редко, никаких фильмов и спектаклей с Гафтом не помню. Вообще Гафта плохо помню. Приехал отдохнуть от войны к отцу, а ты, как и положено мачехе, тут же начала надо мной издеваться. (Миша - сын Эдуарда Елигулашвили, моего мужа, с которым мы тогда жили в Таллинне.)

- Мишка, - говорю, - не злись. Начнешь разговор так: «Валентин Иосифович, уже двадцать пять лет вы играете в «Современнике». Никогда не хотелось сбежать? А тут вступлю я, и все будет нормально.

- В «Современнике», ты уверена?

- Уверена. Спроси, главное, о «Современнике» и ни о чем больше не думай.

Пришли. Гафт был совершенно здоров. Он обнял Мишу и выразил ему благодарность за прекрасные репортажи. Миша должен был начинать интервью. Он включил диктофон, откашлялся и начал:

- Валентин Иосифович, вы уже двадцать пять лет играете в «Сатире»…

- Я? В «Сатире»? - вскричал Гафт.

- Простите, - покраснел Миша, - устал с дороги, вчера еще был под обстрелом (это-то как раз было правдой! - Е.С.) Вы двадцать пять лет играете на Таганке…

- Как на Таганке?! - на Гафте просто не было лица.

- А где же? - взмолился Миша.

И тут из-за Мишиной спины появилась я:

- Валентин Иосифович, разумеется, все мы знаем о вашей жизни в «Современнике», Миша так долго мечтал об этой встрече, что попросту растерялся. Мальчик не спал трое суток, задет осколком… Позвольте вас спросить… И интервью поехало по привычным рельсам.

Вечером мы встретились на банкете, и Гафт окончательно разоблачил наш розыгрыш. Но он не рассердился: мы с ним обменялись кровавыми историями, и у обеих сторон получилось неплохо.

Для Гафта жизнь после сцены, как жизнь после смерти.

- Артист должен после спектакля исчезать. Воздействовать, а потом исчезать. Если артиста можно потрогать, то разрушается магия.

Несколько лет назад я пришла на встречу к Сергею Юрскому в театр имени Моссовета; по коридорам, буфету, фойе ходил Валентин Гафт и останавливал всех своих знакомых, чтобы прочитать свою новую эпиграмму. В ней довольно зло говорилось о Михаиле Жванецком, у которого угнали очень дорогой автомобиль; Гафт писал, что воры помогли Жванецкому вспомнить: сатирик, артист, художник должен быть победнее… Почему в свой выходной день Гафт гулял не по родному «Современнику», а по «Моссовету»? А просто в «Современнике» он уже прочел новую эпиграмму и пошел по другим театрам.

Кстати, о своем отношении к деньгам он сказал замечательно:

- Я небогатый человек, но никогда не стоял перед необходимостью что-то делать ради денег. Я, видимо, ограниченный человек, мне не нужно больше, чем у меня есть. Я бы не знал, как справиться с домом, с дачей, с роскошной машиной. Я вырос в коммунальной квартире, и у меня так и не возникла потребность жить по-другому. И я никогда бы не пошел в политику (ни ради выгод, ни ради славы), потому что в политике артист становится меньше, чем он есть. Он становится шутом на трибуне, а не на сцене. Мне нужно очень немного - книги, стол, на котором стоит водка и хорошая закуска, приготовленная женой, друзья, с которыми мы разговариваем неторопливо, и тепло, театр, сцена, зритель, ручка и бумага, чтобы писать…

Гафт играет профессора Хиггинса в «Пигмалионе» Бернарда Шоу. Это, по-моему, один из лучших спектаклей «Современника». Он доказывает, что Бернард Шоу в «Пигмалионе» вовсе не хотел сообщить, что «и крестьянки любить умеют». Цветочница Элиза Дулиттл легко входит в аристократическое общество оттого, что аристократия там - дутая. Профессор Хиггинс, обучающий Элизу, совершенный хам, воспитанный необыкновенно щепетильной в вопросах этикета миссис Хиггинс, которая, в свою очередь, комфортно чувствует себя исключительно в обществе пьяного мусорщика Дулиттла.

В каком-то смысле эта история - продолжение «Графа Монте-Кристо», где корабельный бухгалтер Данглар и рыбак Фернан становятся бароном и графом и естественно входят со своими женами и детьми в общество привычных аристократов.

Это очень современный спектакль, поскольку на героев Шоу можно издалека, по телевизору, полюбоваться и сегодня - они приходят на чай к Элизе Дулиттл; а если очень повезет, то, надев фрак или вечернее платье, попадешь туда и сам, чтобы насмотреться всласть, как они сморкаются в кулак, говорят на родном воровском жаргоне и всячески радеют и споспешествуют просвещению.

Профессор Хиггинс в исполнении Гафта - грубиян с аристократической внешностью, которому все позволено.

- В вас что-то есть от такого профессора Хиггинса?

- Все роли, которые я играл, написаны про меня. Если не про меня, то я играть не буду.

Мощь его дарования особенно видна, когда он по роли соперничает с кем-то молодым, с какой-нибудь восходящей звездой и побеждает. Как в фильме «Анкор, еще анкор!» Петра Тодоровского, где от него, старого полковника, уходит возлюбленная к молодому парню в исполнении Евгения Миронова. Персонаж Гафта кончает с собой, и когда он уходит из мира, оказывается, что и сам мир развалился…

О себе у него есть не только эпиграммы, но и стихи. Правда, сам он их стихами не называет - «Это кроткие этюды, упражнения на фантазию, на внимание». И все-таки:

Плаха

На сцене Плаха, все фатально,
Беда должна была случиться,
Я пересек границу тайны,
За это надо расплатиться.
Когда придут в разгар Игры
Семерка, Тройка, Туз - не ахай!
Невидимые топоры
Всегда висят над нашей Плахой.
Загадка есть - Разгадки нет,
Я наступил на темя Ямы,
Где кровь смывает с рук Макбет
И дремлет Пиковая дама.

И сам комментирует:

- Знаете, как только я напишу стихотворение, сразу прочту какие-нибудь ошеломляющие стихи одного из любимых Поэтов и бросаю писать. Хотя бы на время.