погода
Сегодня, как и всегда, хорошая погода.




Netinfo

interfax

SMI

TV+

Chas

фонд россияне

List100

| архив |

"Молодежь Эстонии" | 31.03.06 | Обратно

Свидетельства разных лет…

Нелли КУЗНЕЦОВА


2 х фото Александра ГУЖОВА

Конечно, газетчики знали, хотя, быть может, широкой публике это и не было известно, что на Морском заводе, теперь уже бывшем Морском, был свой, во многом уникальный музей. Знали и то, что он погиб в середине 90-х, когда завод переживал тяжелейшие времена развала, грабежа, целой серии предательств, банкротства. Часть того, что было в нем собрано, передали в другой музей, но большая часть была просто разворована, выброшена на свалку, словом, пропала.

Но мы не знали, что этот уникальный музей снова возрожден, что он снова существует, живет, действует. Оказывается, генеральный директор концерна BLRT Grupp Федор Берман, в состав которого теперь входит как часть и этот завод, года два назад на одном из заседаний правления поднял вопрос о возрождении музея, справедливо полагая, что богатейшая история завода, славная, а во многом и трагическая, не должна быть забыта, что мы, сегодняшние, должны знать тех людей, которые создавали этот завод, поднимали его из руин и пепла.

Дмитрий Кубышкин, административный директор концерна, наряду со своими многочисленными и разнообразными обязанностями, принял на себя и эту ношу. Но прежде всего отыскал Михаила Александровича Удальцова, который проработал на этом заводе несколько десятилетий, был мастером, старшим мастером, заместителем начальника цеха, а потом и начальником одного из основных цехов завода, а после очередного инфаркта стал заниматься музеем. Был настоящим собирателем, хранителем истории завода. Предыдущим хозяевам он, разумеется, не понадобился. И его выбросили с завода, как и всех остальных, даже не заплатив положенных денег в виде зарплаты или хотя бы выходного пособия.

Мы долго разговаривали с ним возле портретов знаменитых русских кораблестроителей, около моделей кораблей, сделанных его собственными руками, рядом с фотографиями людей, которых, быть может, уже и нет в живых, но которые составляли некогда славу завода, и он говорил, говорил… И я снова и снова поражалась этой энергии, и этому горению, и этой памятливости немолодого уже человека… Кто-то сказал, что в этом году Михаилу Александровичу исполняется 82 года. И я с некоторым смущением и недоверием спросила его, может ли так быть… А он улыбнулся озорно и весело: «Честное пионерское…» И все равно невозможно было этому поверить, глядя, как он легко и быстро передвигается по своему музею, как ловки и бережны его движения, удивительны руки, которыми он берет и показывает нам такие мелкие детальки к своим будущим моделям, какие, казалось бы, и удержать в пальцах трудно.

И слушая его, я все думала, что судьба его уникальна, поразительна, хотя в чем-то и обычна, как жизнь многих людей его поколения. По ней можно было бы изучать историю страны. И я понимаю, что газетных страниц не хватит, чтобы рассказать об этой жизни…

Его отец в годы тяжелых репрессий был причислен к кулакам и арестован по той самой пресловутой 58-й статье, по которой наказывали «врагов народа». А сын, когда началась война, пошел добровольцем на фронт, хотя ему не было еще и семнадцати…

Он стал морским разведчиком дальнего действия. Так называли тех, кого сбрасывали с самолетов в далекий немецкий тыл, где-нибудь за 200-300 км от блокадного Ленинграда.

Как-то очень спокойно, как будто это было не с ним, он рассказывал, как они с напарником в немецкой форме с немецкими документами сидели прямо в бомбовом люке, а через широкую щель внизу под ногами просвечивала далекая, почти невидимая земля. Они летели ночью, и выбрасываться надо было в эту темную неизвестность. Вместе с напарником, не обнаруживая себя, они должны были добраться до какой-нибудь тяжелой батареи, координаты которой надо было точно определить, или до немецкой военно-морской базы, интересовавшей командование, и часами, сутками, неделями наблюдать за ней, за тем, какие корабли приходят, какие уходят и в каком направлении, и, разумеется, сообщать об этом командованию. Какая осторожность, какое безграничное терпение требовались для этого, какое удивительное внимание… Как-то очень обыденно, как о чем-то само собой разумеющемся, он сказал, что отдыхать они старались обычно на минном поле.

Немцы чаще всего не расчищали заминированные участки, лишь обносили их проволокой или указателями. И они, разведчики, заползали в это минное логово, считая, что риск подорваться, конечно, есть, но возможность отдохнуть, не боясь быть обнаруженными, взятыми в плен во сне, гораздо дороже.

А труднее всего, говорит Удальцов, было возвращаться домой. 200-300 км по тылам врага, потом через линию фронта, через немецкие траншеи, колючую проволоку, под разрывали мин и свистом пуль… Расстрелять одинаково могли и враги, и свои, не разобравшись, кто это ползком добирается до линии окопов. Половина разведчиков дальнего действия, как говорит Удальцов, погибала именно на обратном пути к своим.

Так много тяжкого пришлось ему пережить во время войны, что кажется странным, что он уцелел, даже не был ранен. Словно сама судьба хранила его во время этих невероятных прыжков с самолета в опасную и темную неизвестность, во время этих длинных походов по тылам врага.

После войны он хотел поступить в военное училище, но ему отказали. Постоянно рисковать во вражеском тылу, добывая ценные сведения, он мог, ему доверяли. А вот учиться в Военно-морском училище как сыну «врага народа» ему не разрешили. Удивительна все-таки она была, наша история…

Отслужив вместе со своим годом призыва положенное после войны время, хотя он пошел на фронт, когда его сверстники еще и не призывались, он оказался на этом самом заводе, на котором работает и теперь, том самом заводе, которому отдал фактически всю жизнь.

Да он и не смог бы, наверное, жить без этого завода, без этого музея, без этой истории завода, которую в 70-х годах прошлого столетия начал собирать по крохам, а потом, с началом новой жизни завода опять же по крохам восстанавливать, горько жалея о потерянном и пытаясь найти хотя бы следы того, что утрачено.

Странное дело, историю завода, его документы, его богатейший архив пытались уничтожить не один раз… В 1924 году, когда завод был впервые — вспомним, какие это были времена — объявлен банкротом, в судебном решении значилось, что заводской архив, свидетельства разных лет его жизни не интересны в «новые времена», не имеют исторической ценности и должны быть отправлены в макулатуру. Еще раз архив завода, который начал восстанавливаться в 1940 году, погиб вместе с транспортом «Серп и Молот» у мыса Юминда в ту трагическую августовскую ночь 1941 года, когда корабли и суда, уходившие из Таллинна, подрывались на минах, когда их бомбили с воздуха и обстреливали с берега, а море было красным от крови и кипело от пуль и осколков.

В 70-е годы Удальцов разыскал какие-то материалы в архивах Петербурга, Гатчины, Таллинна. Что-то нашел у старых работников, а что-то отыскалось на чердаках, в полузабытых помещениях. И музей ожил… Он был признан, как говорит Удальцов, одним из лучших в судоремонтной отрасли Советского Союза. Но опять-таки был уничтожен, хочется сказать, убит…

Но кто бы мог подумать, что этот музей, как сказочный герой, умытый живой водой, вновь воскреснет. Хотя пока еще и не в тех масштабах, но все-таки, все-таки…

Не скрою, с некоторым даже волнением я всматривалась в старый документ. Как его удалось найти Удальцову? На нем размашистые подписи учредителей завода, который в далеком 1913 году назывался «Ноблесснер». Это название и складывалось из их фамилий — Нобель и Лесснер. Последний известен меньше, а Нобель происходил из знаменитой семьи шведских изобретателей, промышленников, долго живших в России. Один из них был изобретателем подводных мин, основателем механического завода в Петербурге. Другой — учредитель Нобелевских премий, кстати, сам изобрел динамит, а чуть позже баллистит. Еще один Нобель был конструктором станков, основателем нефтепромышленных предприятий в Баку. А «наш» Нобель, возглавлявший до 1917 года все предприятия семьи Нобелей в России, был одним из главных учредителей завода в Таллинне, предназначенном для строительства подводных лодок типа «Барс».

Завод был заложен в 1913 году, а уже в 1914-м эллинг был доведен до такой кондиции, что можно было начинать строить подводные лодки. В музее есть снимок, который как раз и запечатлел этот торжественный момент: закладку подводных лодок в присутствии великого князя Константина, брата Николая II, чей портрет тоже есть в музее, поскольку именно последний российский император утвердил устав завода. К 1917 году здесь было построено уже 8 подлодок типа «Барс». На одном из снимков можно увидеть, как выглядели эти подлодки. Две из них на этой фотографии прижались к причалу.

Конечно, сегодняшние подводники улыбнулись бы, говоря об этих подводных кораблях. Глубина их погружения не превышала 100 метров, да и дальние, кругосветные походы были для них невозможны. Но ведь они были первыми, они, кстати, сделали немало в Первую мировую войну.

А создатель этих лодок, замечательный ученый, инженер Иван Григорьевич Бубнов работал на этом же заводе. В музее есть его портрет, и на это лицо хочется смотреть и смотреть, столь оно значительно.

А вот еще любопытные документы… Они лежат в витрине рядом, и можно сопоставить стоимость продуктов питания в 1913-1914 годах и величину заработной платы работников завода. И это интересное сопоставление.

Вот представьте… Фунт (450 г) черного хлеба стоил 5 копеек, фунт копченой колбасы — 1 рубль 75 коп., пуд гречневой крупы — 5 рублей, пуд манной — 4 рубля.

А начальник завода получал 832 рубля, инженер-механик — 625 рублей, счетовод — 200 рублей, сторож — 130. Специалисты-судоремонтники, как говорит Удальцов, получали от 12 до 16 рублей в день. А живая овца, между прочим, по словам того же Удальцова, стоила в те времена 13 рублей. Завод выполнял военные заказы, и хорошие работники высоко ценились.

Здесь, кстати, работали замечательные мастера. Скажем, штабс-капитан В. Юркевич, под руководстом и по проекту которого на заводе строился минный заградитель в 1916 году. Потом, после революции оказавшись во Франции, он стал главным конструктором крупнейшего в мире французского лайнера «Нормандия». Или Борис Малинин… Он известен как строитель многих советских подводных лодок.

В период Первой мировой войны завод был на ходу, хотя, как говорит Удальцов, здесь оставалось мало народу, эвакуировали, по его словам, всех русских работников. А в той республике, которую теперь принято называть первой, завод еще успел построить три парусно-моторных судна. Модель такого судна можно увидеть в музее, она воссоздана золотыми руками Михаила Александровича в дереве и металле.

Как жаль, как бесконечно жаль, что я не могу здесь воспроизвести многие рассказы Удальцова… О том, например, как тяжко умирал завод. И как он восстанавливался…

В 41-м наши войска, последние работники завода взорвали здесь все что можно. Немцы, войдя в город, пытались восстановить завод. А в 44-м, перед самым своим уходом вырыли шахтные колодцы через каждые 15 метров на причалах Морского завода, Купеческой и Минной гаваней, Балтийского завода. Туда были заложены морские мины. Было взорвано все… Когда пришли советские корабли, не оставалось ни одного сколько-нибудь целого метра причальных стенок…

На начинавший восстанавливаться завод легла вся тяжесть ремонта кораблей Балтийского флота. Ведь море было так нашпиговано, засорено минами, что моряки называли его «супом с клецками». Непочтительно, быть может, но по сути верно.

Разминирование продолжалось почти до конца 60-х годов. Корабли взрывались на минах, у них изнашивались механизмы, железо не выдерживало такого напряжения. А люди держались. Завод, вспоминает Удальцов, работал в три смены, ремонтируя тральщики. Одновременно сюда приходили лечить свои раны 50-60 кораблей. Их, израненных, искалеченных, поднимали, по словам Удальцова, чуть ли не вручную, лебедками.

Кстати, как напоминание о тех временах, горьких и героических, в музее есть модели. Есть и модель малого сторожевого корабля. Ее подарил музею капитан I ранга Трифонов, последний командир знаменитой 94-й бригады траления.

А вообще-то заводской музей — это лица, здесь очень много фотографий. И куда ни повернешься, всюду ты видишь их, эти лица. Они смотрят на тебя: мы есть, мы были… Это лица тех, кто работал на этом заводе в разные годы, в разные периоды его существования. Иных, как говорится, уже нет, а те далече… Но все вместе они составили историю завода.

Теперь, после трудностей последних лет, после страшного развала, грабежа, обмана, после всех закулисных, подковерных игр, едва не погубивших совсем завод, он вновь начинает возрождаться. Новое рождение идет трудно. И дай Бог, чтобы оно состоялось. И тогда в заводском музее появятся новые лица, лица людей, которые подняли завод… Уже пятое судно выходит с этого обновленного, обновляющегося завода.