"Молодежь Эстонии" | 03.11.06 | Обратно

Она пришла с 12-м ударом часов…

Нелли КУЗНЕЦОВА

Фото Владимира БОГАТКИНА

Эта маленькая женщина всегда поражала своей энергетикой, своей творческой силой, какой-то особенной собранностью, ясностью мысли, мгновенным откликом на явление, событие, слово собеседника. Она остается такой и сейчас. Быть может, это и помогло ей сохранить себя как художника, востребованного людьми, временем и в 85 лет.

В эти дни, когда Валли Лембер-Богаткина отмечает свой 85-летний юбилей, в разных местах, на разных музейных площадках проходят выставки, так или иначе отражающие какие-то периоды или грани ее творчества. Об одной из таких выставок, открывшейся на этой неделе в галерее G, мы уже рассказывали на страницах нашей газеты. Еще одна — большая! — откроется на следующей неделе в Национальной библиотеке. Но и она, пожалуй, не расскажет подробно, до конца об этой художнице, столь многообразна она в своем творчестве, во всех своих жизненных проявлениях.

Она удивительно смотрится рядом с двумя своими сыновьями. Поневоле закрадывается мысль: как она могла родить таких великанов? Оба рослые, красивые, яркие, знаменитые — каждый в своей области искусства, культуры. И все-таки всегда видно, что именно она — центр притяжения, энергетический центр, если хотите, этой уникальной творческой семьи. Сыновья относятся к ней так любовно, уважительно и бережно, что это видно невооруженным взглядом, и, наверное, многие не раз позавидовали — белой завистью! — отношениям, связывающим этих людей.

О жизни Валли можно писать романы. Или рассказывать легенды… Она родилась ночью, как она сама говорит, пришла в этот мир с 12-м ударом часов, в таинственный миг, когда время останавливается, пространство сжимается, в этот самый миг, который можно назвать началом всех начал. Может быть, это и наделило ее особой силой, во всяком случае, она убеждена, что это не могло не сказаться на всей ее жизни.

Она познакомилась со своим будущим мужем, художником Владимиром Богаткиным в самом конце 40-х годов, когда уже окончила Художественный институт в Таллинне. Встреча произошла в Доме творчества под Ригой. Оба талантливые, красивые, заразительно веселые, душевно широкие, они не могли не обратить внимания друг на друга. Хотя поженились не сразу. Владимир Богаткин принадлежал к истинно русской, московской интеллигенции, его мать, бабушка были тесно связаны с театром, российской сценой, в доме бывали знаменитые актеры, художники, он не мог оторваться от этой творческой среды, не мог вырвать себя из этой атмосферы художественной, общественной жизни Москвы. А Валли не могла оторваться от Эстонии, от ее природы, от ее культуры. Так и жили фактически на два дома — то в Таллинне, то в Москве. И оба эти дома были открыты для людей, для встреч. Они были местом сбора российской и эстонской художественной интеллигенции. Тогда не произносили никаких официальных слов об интеграции, тогда не думали и не верили, что национальность может разделять людей, что ненависть, противостояние может отравить отношения. Тогда просто дружили, любили, спорили, работали вместе. И в чем-то, очевидно, дополняли друг друга.

Володя Богаткин, кино- и телеоператор, сын Владимира и Валли, как-то приносил к нам в редакцию книгу-альбом с рисунками и текстовыми пояснениями к ним своего отца. И хотя я уже раньше видела многие из этих работ в разных изданиях, они снова поразили меня своей необычной, лаконичной выразительностью, бегучими линиями рисунка, свойственными, наверное, только ему одному. Владимир Богаткин был фронтовым художником, работал в студии Грекова, прошел с войсками Польшу, Румынию, а в освобожденном от гитлеровцев Берлине делал зарисовки с еще дымящегося Рейхстага, где только что закончился бой. Уже много позже о Владимире Богаткине писал знаменитый наш и многими любимый актер Зиновий Гердт, рассказывая, что после войны не было в стране издания, где бы не публиковались «обаятельные зарисовки» Владимира. И всякий раз, взяв в руки какую-нибудь газету или журнал, Зиновий Гердт, как он говорил, обязательно натыкался на «знакомый карандаш», вспоминал о своей юношеской дружбе с Владимиром, и чувство причастности к знаменитому мастеру, как он писал, возвышало и наполняло его особым чувством.

Кстати, те, кто бывал в музее KUMU, не могли, очевидно, не заметить одну из работ Владимира Богаткина, посвященную как раз взятию Рейхстага.

А в мастерской Валли Лембер-Богаткиной есть портрет Владимира, сделанный ею еще при его жизни. А рядом — большая его фотография… На ней он чему-то весело смеется, и от глаз его, от взгляда трудно оторваться. Я вдруг заметила, что они удивительно похожи — Валли и Владимир, хотя того Владимира на портрете и нынешнюю Валли разделяет более чем 30 лет. И все-таки… Да, сказала она, вглядываясь в портрет, нас когда-то принимали за брата и сестру. Наверное, есть что-то более важное, чем просто внешнее сходство. Быть может, потому он, Владимир, и остался единственным мужчиной в ее жизни. Так говорит ее сын, да и сама она тоже… Хотя, быть может, эта поразительная преданность, эта никем и ничем не нарушаемая верность ему, умершему, их прошлой совместной жизни, их общему творчеству — свойство ее натуры, потребность ее души.

Она вообще рассказывает о нем, как о живом. Вспоминает, например, как они с мужем путешествовали и всегда в этих путешествиях рисовали, делали наброски в блокнотах. Владимир был очень хорошим рисовальщиком, и именно он, как говорит Валли, научил ее заносить эти дорожные впечатления в блокнот в виде моментальных зарисовок. Они даже иной раз, смеясь, вспоминала Валли, соревновались в этом своем художественном ремесле: кто больше увидит, кто больше и точнее перенесет увиденное на бумагу…

Она сказала, что и сейчас гордится тем, что у нее был такой муж, и, помолчав, добавила с едва уловимой грустью: мы очень весело и очень интересно жили.

Эта привычка путешествовать с блокнотом осталась у нее на всю жизнь. Одни фотографируют в пути, сказала она, а я рисую. По этим беглым, но выразительным зарисовкам, по этим памяткам потом в мастерской создаются картины.

Я попыталась разобраться, какая цветовая гамма ей ближе. Но она запротестовала: нечего и стараться. Все зависит от настроения, от ощущения места, атмосферы, природы. Куба на ее картинах сияет, переливается сочнейшими, яркими, жгучими красками. А Норвегия строга, отражена на картинах приглушенными полутонами. Она, между прочим, соединила на одной из выставок картины, сделанные после поездки на Кубу, и те, на которых она воссоздала Норвегию. И назвала эту выставку «Горячая Куба и северная Норвегия». Любопытная, надо полагать, получилась выставка, где буйство красок, бьющее в глаза, бешеный темперамент соседствуют со сдержанностью, холодноватыми серо-синими, темными тонами. Она, кстати, не решилась в название выставки вынести словосочетание «холодная Норвегия», хотя оно явно напрашивалось. Как можно, сказала она, назвать холодной страну, где такие теплые, такие душевные, такие дружественные люди. И в этом мимолетном, казалось бы, замечании — вся она, вся Валли…

Она начинала как монументалистка и много сделала именно в монументальном искусстве. Но у нее и очень много акварелей, и работ, сделанных темперой, много графики и росписей на стекле, портреты, иллюстрации и т.д. После смерти мужа она долго и тяжело болела, и ей показалось, как она говорит, что на монументальное искусство уже не осталось сил.

Но в этом году круг, как она выразилась, словно замкнулся. Перед своим 85-летием она сделала две большие, монументальные работы. Для Народного дома в Каарепу она по заказу норвежцев создала панно, где отразила, как она сказала, библейскую тему: радуга, протянутая между землей и небом, как бы символизирует связь между людьми и Богом. Красивое, яркое и оптимистичное панно… Но думается все же, что эта тема — связи между людьми — близка ей самой. Недаром она с таким увлечением, с такой отдачей работала над этим панно.

А другое панно — шириной в 13,5 метра и высотой почти в два метра — она сделала для Нарва-Йыэсуу. И говорит, что после этой работы, казалось бы, тяжелой, даже непосильной, вновь почувствовала себя молодой. Как прежде… И надеется, что еще сделает целый ряд монументальных работ.

А я все вспоминаю одну картину на стене в ее мастерской. Небольшая, почти интимная, камерная работа… Странное сочетание белых, темно-серых, коричневых тонов. Что-то вроде белых нитей, тянущихся от земли… Вы разве не замечали, спросила она, заметив, как я смотрю на эту картину, что когда поднимается туман, кажется, видишь, как тянутся, формируются, скручиваются белые нити? И рассказала, как однажды три часа стояла на одном месте и смотрела, как все вокруг заволакивается туманом, как он густеет, а потом начинает рассеиваться. Было что-то завораживающее во всем этом. Недаром у нее много картин, связанных именно с туманами. В прошлом году, кстати, она показала свои «туманы» на выставке в Пекине. Она сама была на открытии этой выставки и до сих пор с благодарностью вспоминает, как тепло, даже восторженно ее там принимали. Выставка ее «туманов» и сейчас путешествует по городам Китая, привлекая внимание людей.

Помимо «туманов», как она называет эти картины, на выставке были и пейзажи. Это тоже ее любимая тема. Природа северной Эстонии — море, сосны, камни… Она любит их изображать, и на ее картинах они выглядят странно одухотворенными, словно у них есть душа.

Удивительно, как она, монументалистка по образованию, по первоначальному и, казалось бы, главному своему призванию, может создавать такие тонкие, даже трепетные работы.

Вот, скажем, болото… Серые и коричневые, зеленоватые тона. Тоненькие, гнущиеся стволы деревцев, искривленные ветви кустарников. Казалось бы, ничего особенного… Но словно кожей, нервами ощущаешь эту пустынность, это одиночество, этот миг перед чем-то грядущим…

А Валли смеется. Она говорит, что по ночам иногда приходит мысль, что возраст уже все-таки немалый, особенно когда погода плохая и не спится. Но днем она энергична и бодра. И радуется жизни. И хочет работать. И говорит, что благодарна судьбе и людям. За то, что нужна, что ее работы хотят видеть. И дай Бог ей еще сил и здоровья, и творческой энергии на многие годы.