"Молодежь Эстонии" | 03.11.06 | Обратно

Рифмы в поисках счастья

П.И. ФИЛИМОНОВ

В библиотеке альманаха «Воздушный змей» вышли два новых поэтических сборника, оба из которых стали для своих авторов дебютами. Это книга Дмитрия Краснова «Летнее перемирие» и книга Ирины Меляковой «Муравейник». «Муравейник» обозначен гордой цифрой 1, как книга, открывающая новую серию.

Постепенно сбываются предсказания очевидцев и знатоков. Известный культуртрегер и всяческий пропагандист Игорь Котюх, издающий альманах, продолжает знакомить читателей с племенем младым и пока еще не слишком знакомым. С племенем, которое в недалеком уже настоящем, возможно, будет определять и являть собой картину современной эстонской литературы на русском языке.

«Пешеходы вокруг, что они понимают в разлуке?»

Почему сборник называется «Муравейником», непонятно. Вот ей-Богу, никаких аналогий и ассоциаций не напрашивается по его прочтении. То есть это, разумеется, у нас, досужих читателей-обозревателей. Несомненно, автор что-то в это название вкладывал, что-то скрытое от неподготовленного взгляда. Но правда – не работает ни одна аналогия. Ирина Мелякова живет в маленьком городе Силламяэ, который сравнить с муравейником можно только при ну очень смелом допущении и пренебрежении масштабами. Далее – в муравейниках обыкновенно кипит жизнь, а в творчестве Меляковой персонажей (пусть даже лирических, неважно) – раз-два и обчелся. В буквальном смысле. Ее стихи населяют только (целых) два человека – лирическая «я» и лирический «ты». Такой какой-то сильно усеченный муравейник получается. Но не будем придираться – муравейник и муравейник. В конце концов, возможно, Ирина просто любит этих неутомимых насекомых. А уж чего-чего, а чувства любви в ее сборнике достанет на несколько подобных. Пересказывать стихи вообще дело неблагодарное и сомнительное, обращаться же подобным образом с женской лирикой и вовсе занятие, ни к чему хорошему не ведущее. Если коротко, «Муравейник» — это полуисповедальный рассказ о том, как девушка любит. Кого и с какими последствиями – совершенно неважно. Важен факт. Чувства любви у лирической героини столько, что хватит на целый лес из муравейников. Его проявления разнообразны и практически не повторяются. Здесь и ожидание, и «противостояние оптимизма и депрессии», и горечь утраты («Мне так надоело тебя забывать!»), и тихое невозможное счастье, в которое сама героиня, кажется, отказывается верить («Твоя рука пытается нащупать мое сердцебиение»), буквально все оттенки голубого, как сказал кто-то до нас и по другому поводу. При вдумчивом чтении Меляковой у стороннего наблюдателя неизбежно возникает грубое мужское чувство зависти. Зависти к ее избраннику, к адресату всей этой исповедальной лирики, к этому невнятному «ты», которое ежесекундно слетает с ее уст. А внимательно следя за новинками литературы, испытываешь радость – потому что в нашу жизнь уже окончательно вошла совершенно не похожая ни на кого поэтесса, взрослая молодая женщина, которая любит без всяких подростковых ломок и истерик, просто любит и не стесняется говорить об этом. Теплая тихая книга в холодном остраненном оформлении художника серии Марека Аллвеэ. Книга, полная любви.

«Я сделал прививку от счастья»

Совсем другое дело — таллиннский поэт и автомобилист, член небезызвестного лит-артобъединения «Углы» Дмитрий Краснов. Строчку, вынесенную в подзаголовок, можно с полным основанием назвать лейтмотивом сборника. Если Мелякова всеми фибрами своей души к счастью стремится, то Краснов бежит от него целенаправленно и быстро, с применением различных транспортных средств, до которых он большой охотник. Поэт уезжает от счастья на автомобилях (в большинстве ситуаций), на поездах (изредка), в крайнем случае уходит пешком. Дмитрия Краснова влечет дорога. И даже не столько дорога сама по себе. Лирический герой Краснова достаточно типичен для русской ритмичной поэзии. Это молодой исправитель мира, больной традиционной русской молодежной болезнью – метаниями. В данном конкретном случае это не только метания духа, без которых никуда, но и метания тела. В том смысле, что герой двигается, когда ему особенно невмоготу, собирает вещи и пространственно перемещается описанными выше способами («Он взял свои книги и диски»; «Гляжу на города и страны»; «...Везу на подтаявший север...»). Но физические перемещения, разумеется, не главное. Лирический герой Краснова хоть и убегает от счастья, которое ассоциируется у него с рутиной, с обыденностью, с повседневным безвсплесковым бытом, но, как и всякий человек, он все равно хочет этого самого счастья, стремится к нему. Только понимает он его по-своему. А вернее, никак не может определиться, что же именно оно такое. Несомненно, оно связано с любовью женщины. Но то «...батарейка пустая, как сердце», то женщины какие-то не те, не такие – «...мои дамы биты...», то желания обуревают героя откровенно порочные: «Кара мию ищу в обнаженных нимфетках». Оно связано и с друзьями, конечно же, но друзья имеют странную тенденцию умирать в молодом возрасте, как это свойственно юным романтикам, и герой, боясь сам себе в этом признаться, завидует им, а зависть не лучшее удобрение для дружбы.

И так далее. Как сказал бы другой деятель, вдосталь отведавший и женской любви и победивший зависть к ранней смерти не раз, деятель, весьма и весьма Красновым уважаемый, – «все не так, ребята». Понятно, против чего выступает лирический герой «Летнего перемирия», но так и не ясно, «за» что он. И кажется ему, что вот-вот, вот еще чуть-чуть – и охватит он это знание наитием, поэтическим этаким инсайтом – и все будет понятно и просто («Мне лишь бы... хотя бы кто-нибудь...»). Но – не дает ответа.