"Молодежь Эстонии" | 17.11.06 | Обратно

Русское рассеяние: живые и мертвые

Нелли КУЗНЕЦОВА

Владимир Верзунов. Фото Александра ГУЖОВА

Владимир Владимирович Верзунов, бывший моряк, военный историк, действительный член Географического общества при Российской Академии наук, уже бывал гостем «Соотечественника». Мы рассказывали о его поисках, долгих и нелегких исследованиях, касающихся судеб русских морских офицеров, участников Цусимского сражения, чья жизнь так или иначе была связана с Эстонией.
На этот раз тема его исследований — русские моряки, воевавшие и погибавшие в составе Северо-Западной армии. В ближайшее время в одном из московских издательств выходит его книга, посвященная драме этих людей, их судьбам. В посвящении так и говорится: «Памяти всех чинов Российского флота, в рассеянии скончавшихся…»

И вот я снова в этой обычной ласнамяэской квартире, где стены увешаны фотографиями старых кораблей, давно уже не существующих на свете, портретами офицеров Российского императорского флота, от которых веет строгостью и сдержанным благородством. Словно попадаешь в мир, населенный тенями этих давно умерших или погибших людей, отзвуками старой истории, отголосками судеб, зачастую трагических, с их негромким героизмом, непризнанной зачастую стойкостью, бесконечной преданностью флоту и России. Слава Богу, что пришло время, когда можно рассказывать об этих людях без всякой предвзятости, без идеологического флера. Они ведь тоже часть нашей истории, общего нашего прошлого. Без этого трудно говорить о национальной памяти, о национальных святынях. И вряд ли надо исключать из мартиролога национальных героев тех, кто сражался за Россию, в которую верил, без которой не мог жить. И в этом смысле исследования, проводимые Верзуновым, имеют высокую цену.

1936 год. Множество людей собралось на открытие мемориальной часовни. Снимки из собрания В. Верзунова

История Северо-Западной армии — одна из самых, быть может, горьких страниц в истории России. Странно, быть может, но я, прожившая в Таллинне большую часть своей жизни, не знала, что на территории нынешнего Копли, называвшегося тогда Цегельс-Коппель, было Иверское братское кладбище. Здесь хоронили северо-западников, погибших в боях или умерших в госпиталях от ран, от тифа и дизентерии, а во многих случаях и от голода. Эти люди, верившие, что спасают Россию, эти люди, не жалевшие ради нее жизни, были преданы страшно и бесповоротно.

Русская общественность в Эстонии долгие годы добивалась, чтобы на кладбище был установлен памятник северо-западникам. Властям мемориал был не нужен. О чем он мог напоминать им? О предательстве союзника? Наша газета уже ссылалась однажды на «Вестник Северо-Западной армии», редактор которого Генрих Гроссен, очевидец многих событий, связанных с этой армией, писал уже в 1924 году, живя в Германии, что как напоминание о роли северо-западников в становлении балтийской республики «будут вечно лежать те печальные курганы из русских черепов, которые в большом количестве рассеяны на территории той Эстонии, в фундамент независимости которой вложили свою лепту из жизней и покоящиеся в этих курганах воины Северо-Западной армии».

Мемориальная часовня на Иверском кладбище.

Разрешение было получено лишь в 30-х годах. И в конце октября в Ревеле ровно 70 лет назад на этом кладбище была возведена мемориальная часовня. Верзунов показал мне снимок, найденный им в каких-то архивах. Строгие формы, изящные линии… Часовня была построена по проекту известного тогда архитектора А.Владовского в стиле ностальгического, как сказал Верзунов, традиционализма. А на стенах внутри часовни были мемориальные доски с фамилиями погибших северо-западников. Этих фамилий было так много, что на стенах не оставалось свободного места.

Можно представить себе, как торжественно и как скорбно проходила церемония ее открытия. И сколько боли было во всем этом… Собралось множество людей. На снимке, сделанном в ту пору, это видно достаточно явственно. И это понятно… Мемориальная часовня строилась на средства, собираемые русскими людьми, в том числе и оставшимися в живых офицерами, которые в большинстве своем и так жили впроголодь.

Раньше удалось поставить на кладбище и большой крест, а на гранитной плите на камне рядом золотыми буквами была сделана надпись:

«Крепче, чем этот надгробный гранит,
Ставший героев уделом,
Родина пусть навсегда
сохранит
Память о подвиге белом».

Увы… Родина хранить память не умела. В 1946 году часовню снесли. Кладбище тоже перестало существовать. На этом месте практически на костях была построена подстанция. Было и что-то вроде сквера. Его называли «парком живых и мертвых».

Удивительно все-таки, как живуча эта традиция непримиримости: воевать с памятниками, стараться уничтожить след былого. И какая горькая аналогия… Тогда снесли памятник тем, кто помогал эстонцам утвердиться в своей самостоятельности, теперь пытаются убрать памятник тем, кто освобождал Эстонию от фашизма, спасая от гибели и рабства ее жителей.

Только в 1991 году удалось на территории подстанции, то есть на месте бывшего кладбища, в какой-то мере восстановить памятник. На мемориальном камне — надпись: «Братьям северо-западникам, погибшим за родину. Вечная память». Памятник воссоздали добровольцы-историки, члены клуба истории Военно-морского флота под названием «Штадт Ревель», одним из организаторов которого и был Верзунов, с помощью, как он говорит, Общества казаков Эстонии.

А еще позже, сравнительно недавно, стараниями Александра Юрьева, художника-реставратора и настоящего подвижника, как считает Верзунов, была установлена памятная доска в соборе Александра Невского. Верзунов говорит, что это та самая доска, которая когда-то была на кресте, установленном на кладбище северо-западников. Когда часовню и крест сносили, кто-то успел забрать и спрятать памятную доску. Потом этот «кто-то» был найден, имени его мы не знаем, доску конфисковали, и она долго лежала в подвале того здания недалеко от Балтийского вокзала, в котором размещалось отделение милиции.

Вот так, бескорыстными, зачастую самоотверженными деяниями многих людей и сохраняется, передается от поколения к поколению память. Даже если ее пытаются задушить…

Мы так привыкли в прежние времена к трафаретно-гладким кинофильмам о событиях 17-18-х годов, к безукоризненным речам правильных, никогда не ошибавшихся большевиков, к смехотворным доводам карикатурно-картонных представителей «старого мира», что нам трудно было вообразить, да и сейчас еще, наверное, нелегко, какой грозной, противоречивой, праведной и жестокой, страшной в одно и то же время стихией была русская революция. Может быть, только теперь, в последние годы, мы начинаем видеть события того времени объемно, осмысливать глубже нашу историческую драму. И в постепенно рассеивающемся тумане становятся яснее, четче, рельефнее фигуры многих людей, сражавшихся на «той» стороне. И становится обидно до боли в сердце, что раньше мы их не знали.

Кстати, многим ли в Таллинне известно, что маленькая деревянная церковь в Нымме, совершенно очаровательная — не подберу другого слова, — была некогда построена на деньги северо-западников? В последние годы она была почищена, как выразился Верзунов, обновлена стараниями опять-таки добровольных помощников. А уж таких фресок, таких витражей, которые сотворил там недавно великолепный мастер Андрей Лобанов, наверное, больше нет нигде. И это тоже память о тех людях, которые когда-то приносили в эту маленькую церковь свою боль, свои надежды.

Старостой этого прихода был в то время капитан I ранга Владимир Сарычев. Он был сыном одного из героев обороны Севастополя во время Крымской войны. Верный традициям семьи, служил на флоте. Во время Русско-японской войны крейсер «Боярин», командиром которого он был, погиб, подорвавшись на минном заграждении в Талиенванской бухте. Временный военно-полевой суд в Порт-Артуре признал Сарычева виновным в гибели корабля по недосмотру. После этого он командовал батареями на сухопутном фронте Артурской крепости. В Ревеле жил с 1916 года. Активно участвовал в созданной в годы эмиграции кассе взаимопомощи, поддерживавшей моряков. Судя по всему, он и в церкви их поддерживал, принимая на себя их боль и страдания. Иначе, наверное, не был бы старостой.

Кстати, на том снимке, который отражает церемонию открытия часовни на Иверском братском кладбище, хорошо виден капитан I ранга Владимир Лушков. Его лицо — на первом плане… Еще гардемарином он вместе с экипажем своего корабля участвовал в спасении жителей итальянского города Мессина, пострадавших от жесточайшего землетрясения. Это был известный подвиг российских моряков. Но многие ли знают, что они, военные люди, были отмечены итальянским правительством поразительной наградой: «За самоотверженность и подвиг человеколюбия». Не знаю, есть ли вообще подобные случаи в военной истории? Лушков был удостоен тогда серебряной медали. И он же, уже позже, участвуя в боях с кайзеровским флотом в период обороны Рижского залива, получил орден святой Анны с мечами и бантом. Но как удивительно звучала строка в его наградном листе. Я увидела ее в тексте будущей книги Верзунова. «В воздаяние проявленного мужества…» Здорово, не правда ли?

В те годы, о которых идет речь, Лушков участвовал во втором походе войск генерала Юденича на Петроград. Был командиром бронепоезда «Адмирал Колчак». В Северо-Западной армии было три таких бронепоезда, их называли морскими, потому что ими командовали и в них воевали моряки. Как на боевых кораблях, они поднимали Андреевский флаг. И в этом тоже была морская, офицерская гордость, печаль по потерянным кораблям. Впрочем, бронепоездами эти «сооружения» можно было считать весьма условно. Трехдюймовая полевая пушка да несколько пулеметов… А защитой служил песок, насыпанный между двойными стенками вагонов, а также иногда железные подкладки под рельсы, в два ряда набитые на стенках. Об этом пишет в своих воспоминаниях старший лейтенант Л. Камчатов, тоже воевавший в Северо-Западной армии. Его очерком, опубликованным в 1922 году в Бизертинском «Морском сборнике», Верзунов открывает свою книгу. Этот сухой, строго документальный текст, написанный сдержанным и суровым военным человеком, невозможно читать спокойно. В нем — история русских морских офицеров, оказавшихся в те годы на Балтике, в нем — краткая история сражений и гибели Северо-Западной армии. И, Боже мой, как больно читать об этих людях, которых давно нет на свете, об их обманутых ожиданиях и надеждах.

Так вот Лушков… После гибели Северо-Западной армии он остался в Ревеле. На жизнь зарабатывал себе, став музыкантом в популярном тогда в русской среде ресторане «Шоферский». Находился он где-то рядом с нынешним магазином «Детский мир». Я так наслушалась рассказов Верзунова, что, идя теперь по Пярнускому шоссе, часто думаю, вот здесь когда-то собирались шоферы, среди которых были и бывшие морские офицеры, здесь играл на музыкальных инструментах моряк Лушков. О чем он думал тогда, на что надеялся? Что думал о своей рухнувшей жизни? А он, оказывается, в свободное время конструировал летательные аппараты. В 1923 году построил на свои средства первый в Эстонии планер. Совершил на нем несколько удачных полетов над аэродромом армейской авиации в Лаксберге.

В качестве инженера работал на знаменитых авиационных заводах Хейнкеля в Германии. Но перед Второй мировой войной вернулся в Эстонию. Наверное, не мог жить в фашистской Германии. Однако в 1940 году был арестован органами НКВД, осужден на 12 лет.

Верзунов, кстати, еще будучи мальчишкой, знал Лушкова. Знал его жену, выпускницу Высших женских Бестужевских курсов. После освобождения из тюрьмы они жили, как вспоминает Владимир Владимирович, в подвале одного из домов на улице Веэренни. В период затяжных проливных дождей, когда поднимались подземные воды, а канализация не срабатывала, вся эта мерзость вместе с фекалиями попадала прямо в жилье Лушкова.

Верзунов помнит, как Лушков приходил к ним в школу с лекциями, рассказывал о «Русалке», о великих географических открытиях. А в маленькой мастерской, которую соорудил для себя отец Верзунова во дворе дома, где жила его семья, Лушков, выпив рюмочку, как «это делают настоящие русские мужики», начинал вспоминать о прошлом. Тогда мальчишке, каким был Володька Верзунов, все это было неинтересно. А сейчас Владимир Владимирович ругает себя, что не слушал Лушкова. Все мы так, повзрослев, не можем простить себя за то, что не прислушивались вовремя к рассказам отцов, дедов, очевидцев прошлого. И сколько непознанного, того, что мы потеряли, скрывается и совсем пропадает за дымкой времени.

Такие вот судьбы… Верзунов может рассказывать о них часами. И часами его можно слушать, чувствуя, как сжимается и начинает болеть сердце. Эти блистательные морские офицеры, награжденные за мужество многими орденами, эти люди, без раздумья бросившие жизнь, судьбу, карьеру, все, что имели, в пламя войны, чтобы спасти Россию, какой они хотели ее видеть, какой они любили ее и были преданны ей, эти люди, познав тоску поражения и горечь предательства, нищенствовали здесь, в Эстонии, долгие годы. Кто-то стал сапожником, кто-то музыкантом, кто-то ловил рыбу и продавал ее, если повезло с баркасом, были и такие. Благополучнее многих, как говорит Верзунов, был Константин Клапье-де-Колонг, бывший командир броненосца «Петр Великий», участник Цусимского сражения. У него близ Тойла было свое имение. Туда, кстати, нередко наведывался Игорь Северянин. Сам каперанг Константин Константинович и моряки, жившие ловлей рыбы, поддерживали поэта, как могли. Но это уже другая история, о которой, быть может, мы расскажем вместе с Верзуновым позже.