"Молодежь Эстонии" | 06.10.06 | Обратно

Нет истины, где нет любви…

Профессору Сергею Геннадьевичу ИСАКОВУ исполняется 75 лет

Нелли КУЗНЕЦОВА

Фото Александра ГУЖОВА

То, что Исаков из «старых» русских, предки которых жили в Эстонии еще в начале прошлого века, видно как-то сразу. Но я, признаться, думала, что он и коренной тартусец, уж очень много в нем от этого города, который не случайно считается интеллектуальным центром Эстонии, колыбелью эстонской интеллигенции. Но оказалось, что он — нарвитянин, родился там, вырос и до сих пор нежно любит этот город.

Каким-то чудом в Нарве, которая, как известно, в годы войны была разрушена чуть ли не до основания, сохранился старый деревянный дом, где жила семья Исаковых. Теперь он, конечно, выглядит неким анахронизмом на фоне нарвских новостроек, но стоит, живет…

Опять-таки, быть может, странно, но школу он окончил в Кингисеппе Ленинградской области. В Эстонии уже надо было учиться 11 лет, а в России все еще была десятилетка. Сам профессор, иронично посмеиваясь, говорит, что сегодня не понимает, зачем ему понадобился этот сэкономленный год. Быть может, скорее хотелось выйти во «взрослую жизнь»?

В Ленинградский университет, куда он стремился поступить и где сдавал экзамены, его не приняли. Хотя балл у него был вполне проходной. То, что отец у него был репрессирован, он, правда, скрыл, но указал в анкете, что в годы войны побывал в немецкой оккупации. Очевидно, этого оказалось достаточно… И на всю жизнь, насколько я понимаю, у него остались некая обида, а больше даже, пожалуй, горестное недоумение. Уже много позже, в годы перестройки, он попытался найти и посмотреть судебное «дело» отца. И, как ни странно, ему это удалось. Милые девушки, как он выразился, в Нижегородском архиве Министерства внутренних дел показали ему это «дело». И он увидел фото отца, сделанное, очевидно, незадолго до смерти в лагере. Отец был так истощен, худ и страшен, что Сергей Геннадьевич и не решился показать это тюремное фото отца своей матери. Ее он от этого горя постарался уберечь, а себя нет… И это горе, эта боль так и живут в нем. Иногда я думаю, что во многом и поэтому в его исследованиях, касающихся судеб русских эмигрантов в Эстонии, тех русских писателей, поэтов, которые жили здесь до 1940 года, так много чего-то личного, собственной горечи, сердца. Но об этом — позже…

В Тартуский университет его приняли сразу, как он говорит, даже с «его сомнительными анкетными данными». И за эти годы учебы он всю жизнь благодарен судьбе. Тем более, что научным руководителем его дипломной работы был Юрий Михайлович Лотман. Тогда Лотман еще не был великим ученым, он даже не входил в штат кафедры, на которой защищал свой диплом Исаков, но работать с ним, учиться у него, как говорит Сергей Геннадьевич, было истинным наслаждением.

По существу, именно Исаков был первым учеником Лотмана в Эстонии, о чем Сергей Геннадьевич говорит с чувством глубокой гордости. Лотман же фактически руководил и кандидатской диссертацией Исакова, хотя официальным руководителем и не считался, поскольку Сергей Геннадьевич — в ту пору его чаще называли просто Сергеем — не был зачислен в аспирантуру, он работал над диссертацией, одновременно преподавая в университете.

А свою докторскую Исаков защищал в Ленинградском университете, в том самом университете, который в свое время отказал ему в праве учиться. И защитил с блеском. На этот раз никто не вспоминал о его «сомнительной анкете».

Вся жизнь, сознательная, добавляет Исаков, жизнь, была фактически связана у него с Тартуским университетом, за исключением нескольких лет в 80-х, когда он работал в Хельсинкском университете. Там, кстати, работа у него сложилась любопытнейшим образом. В те годы в Финляндии работали немало преподавателей из Эстонии и России. Министерство образования СССР предложило профессору Исакову, очевидно, учитывая его заслуги и ученую степень, стать старостой этой большой преподавательской группы, разбросанной по разным учебным заведениям. Однако в последнюю, можно сказать, минуту выяснилось, что профессор Исаков — беспартийный. Вспомним, это были 80-е годы, самое их начало, пора глубокого застоя, как теперь называют это время…

К чести советского посольства в Финляндии, особой паники это известие не вызвало. И Сергей Геннадьевич так и руководил все эти годы преподавателями из Эстонии, России и других республик СССР и, будучи единственным беспартийным, участвовал тем не менее в их активах и партийных собраниях.

Он и в последующие годы не примкнул ни к одной из политических партий. Всегда в нем, таком мягком на вид, интеллигентном, казалось бы, уступчивом, была и остается принципиальность, тихое, негромкое, не бросающееся в глаза мужество, твердость в отстаивании своих позиций.

…А годы работы в Финляндии он вспоминает с удовольствием. Они дали много новых знаний, расширили кругозор, его, как он выразился, общественно-культурный диапазон.

Тогда, между прочим, люди, побывавшие в Финляндии, с восторгом рассказывали всем желающим об изобилии на прилавках магазинов, о множестве разнообразных товаров и услуг. Исакова удивляло и восхищало другое. Он и сегодня говорит об этом, как о факте, который может и, наверное, должен быть примером.

В Хельсинки есть, помимо всех прочих, два памятника, привлекающие внимание, особенно, конечно, приезжих. Для самих жителей Хельсинки они совершенно естественны. Один из них, побогаче, посвящен участникам белого движения, погибшим в Гражданской войне, другой, чуть победнее, — красным, ставшим жертвами той же войны. Никто не пытается их убрать, уничтожить, никто не протестует против них. Они спокойно сосуществуют в одном городе, отдавая дань прошлому, истории. В какие-то памятные даты возле каждого из них собираются люди, для которых дорог тот или другой памятник. Никто им не препятствует, не мешает. Полиция лишь старается на всякий случай так построить маршруты этих масс или групп людей, чтобы они не пересекались. Вспоминая об этом, Исаков с горечью сказал, что всегда мечтал о том, что и у нас будут спокойно стоять разные памятники, символизируя разные этапы истории, нашего прошлого, которое было и которое нельзя стереть, перечеркнуть, как нельзя уничтожить саму жизнь.

Его работоспособности, энергии можно позавидовать. Его научные работы, статьи, книги публиковались на 15 языках мира, издавались в разных странах — в США, Франции, Германии, Израиле, Польше, Швеции, даже в Японии. Он всегда занимался тем, что казалось ему интересным, важным, малоисследованным. Его книга «Сквозь годы и расстояния», посвященная эстонско-грузинским, эстонско-украинским и эстонско-латвийским связям, была отмечена государственной премией Эстонии. Его никогда не смущали запреты. На своих семинарах он говорил о русской культуре в Эстонии, о русских эмигрантах так называемой буржуазной Эстонии, среди которых было много в высшей степени образованных, интеллигентных людей. Хотя даже о Борисе Вильде, герое французского Сопротивления, можно было говорить далеко не сразу и далеко не обо всем в его жизни.

На семинары к нему студенты рвались. Между прочим, много было и эстонцев. Он со смехом вспоминает, как двум своим студенткам-эстонкам поручил составить некрополь русского православного кладбища в Тарту, называемого Успенским. А некрополь должен был состоять из полного описания могил, эпитафий на них и т.д. Бедные девочки, как сказал с усмешкой Исаков, позже признались ему, что были полны смертельного ужаса, бродя по вечерам на кладбище, поскольку в дневное время должны были сидеть на занятиях. Тем не менее в результате профессор Исаков имеет уникальную картотеку всех захороненных на православном кладбище. А оно в самом деле интереснейшее, История оставила здесь заметные следы. Есть целый ряд могил, связанных с немаловажными периодами в развитии русской культуры, литературы.

На одной из могил, например, бывал сам Василий Андреевич Жуковский. Он же поставил на ней крест в память о своей умершей возлюбленной — Машеньке Протасовой-Мойер. На чугунном кресте была прежде бронзовая фигура распятого Христа, но… нашлись «любители», которым бронза понадобилась совсем для других целей. Словом, пришлось, сказал Исаков, воссоздавать на кресте распятие, но уже, увы, не из бронзы…

Исаков всегда был и остается исследователем, хранителем прошлого, следов русской культуры на этой земле. О русских, живших в Эстонии до 40-го года, всегда говорили так мало, шепотом, с оглядкой и опаской, что это фактически большое белое пятно, скрывающее, прячущее целый период в истории, вереницу талантливейших поэтов и писателей, которыми сегодня мы могли бы гордиться. Исаков стирает эти белые пятна, снимает завесу забвения с целого поколения русских людей. Сам он считает, что это его долг — и перед теми, кто был и кого уж нет, и перед теми, кто есть, перед нами сегодняшними, и перед теми, кто будет. Чтобы не забывали о своих корнях, о своей истории. И это сегодня особенно важно. Он вскрывает, если хотите, фундамент того здания русской культуры на этой земле, которое начинало выстраиваться, потом преемственность была прервана, разрушена, а теперь понемногу начинает восстанавливаться.

Недавно один из исследователей высказал на страницах печати любопытную мысль. Среди русских, оказавшихся за рубежами России, есть целый ряд блистательных людей, которые не вернулись на родину, но остались в русскоязычной культуре, вращаясь вокруг матери-земли на высоких орбитах. Это Вайль, Генис, Борис Парамонов… Они живут в русской культуре и вместе с тем вне России, находясь в том положении невесомости, которое называют диаспорой. Диаспора — это высота нации. Никакая нация не видит себя и не знает, что она есть. Только с высоты своей орбиты она может разглядеть себя.

Быть может, это спорное утверждение. Но сдается все-таки, что нечто подобное можно сказать и об Исакове. Он тоже рассматривает прошлое русской культуры на этой земле с высоты времени, с высоты некоего полета. Но вместе с тем не отрывается и от земли, от современности. Быть может, никто столько не размышляет о сегодняшнем дне, о будущем эстонских русских, сколько Исаков. В свои статьи на эту тему, которые должны были бы быть, очевидно, по-исследовательски суховаты, строги, сугубо научны, он вкладывает столько чувств — горечи, веры, пессимизма, осторожного оптимизма, надежды, что читать их спокойно, бесстрастно нельзя. Сам он говорит, что его оптимизм порой окрашивается во все более мрачные тона, но порой вспыхивает новой надеждой. В своей замечательной книге «Очерки русской культуры в Эстонии» он говорит, что есть, уже видимы некие ростки русского субэтноса на этой земле, возникновения субкультуры русского национального меньшинства. И при этом замечает, что она, эта субкультура, ни в коем случае не должна отрываться от большой культуры метрополии. Она должна подпитываться соками этой культуры, без этого она будет слабой, рахитичной. Поэтому, утверждает он, мы очень заинтересованы в восстановлении русского культурного пространства, в интенсификации всех форм культурных связей с метрополией.

У кого-то, быть может, складывается впечатление, что профессор Исаков виден лишь на страницах своих книг и статей. Но нет… В самые сложные 90-е годы он был избран депутатом Рийгикогу, входил в состав парламентской комиссии по культуре, и многие газетчики, знакомые с работой разных депутатов, могут заверить, что этот негромкий человек, книжный червь, интеллигент старой закалки был настоящим, умным и страстным борцом. За дело русского образования, русской культуры… И остается только пожалеть, что таких у нас, увы, не много.

В канун юбилея Сергея Геннадьевича хочется пожелать ему много сил и много радости от его многочисленной и замечательной семьи, от его студентов, число которых не убывает и сегодня, от его коллег, которые уважают его ум, его исследовательский дар, силу ученого.

И пусть старая баня возле его маленькой дачи, в которой он привык работать, слушая издали смех и возню своих внуков, нового поколения своих близких, подпитывает его соками земли, силой прошлого и верой в настоящее.

Будьте здоровы и счастливы, Сергей Геннадьевич! Мы ждем ваших новых книг, новых исследований, новых молодых ученых, воспитанных вами…