"Молодежь Эстонии" | 29.09.06 | Обратно

За доброй надеждой

Разговоры с художником Сергеем Мининым о жизни и творчестве

Нелли КУЗНЕЦОВА

Художник среди своих персонажей. Фото из личного архива

В комнате его восьмилетнего сына поражает огромная, во всю стену карта мира. От ее сочных, ярких красок, от английских названий далеких и таинственных мест невозможно оторваться. Она словно раздвигает пространство этой необычной квартиры, где живет и работает столь же необычный художник. Это ощущение распахнутости пространства, свободного движения сквозь него, раздвинутости границ только усиливается, когда разговариваешь с ним самим, слушаешь его рассказы, всматриваешься в его картины.

Некоторые считают его маринистом. Его морские пейзажи действительно поразительны. Словно слышишь гул перекатывающихся волн под низким, сумрачным, облачным небом. Как он ухитряется передавать на своих картинах эти тончайшие переливы световых оттенков, зеленоватую прозрачность воды, белую пену, вздыбленную ветром и остановленную на полотне воображением, мастерством художника? Это трудно передать словами. Поневоле вспоминаются поэтические строки: «…Но вот неполный, слабый перевод, с живой картины список бледный».

Но он, конечно, не только маринист. Хотя он любит и умеет воссоздавать море, его дыхание, его мощь и безбрежность на своих картинах. Но маринистом его можно назвать, быть может, в такой же степени, как, скажем, писателя Виктора Конецкого. Он тоже строил свои повести и рассказы на морских впечатлениях, на моряцкой работе, на заморских путешествиях. Но разве это только разговор о море?

Одна из морских картин Сергея Минина (репро).

Его морские книги — вовсе не развлекательное чтиво, не приключенческая романтика, это пронзительные до боли, откровенные до полной душевной обнаженности размышления о себе самом, о жизни, о человеческих судьбах, о прошлом и будущем, перемежающиеся точнейшими профессиональными наблюдениями и деталями.

Нечто подобное можно сказать и о Минине. Его картины — тоже размышления. Никогда не забуду одну из его картин. С некой иронической усмешкой он сказал, что она не для домашнего пользования. Ее несколько раз пытались купить люди, увлеченные красотой девушки на этой картине в струящихся красных одеждах и с цветочным венком на голове. И каждый раз возвращали… Мешал, мучил, преследовал, не давая отвернуться, отвлечься, забыть, этот загадочный, колдовской взгляд исподлобья, из-под венка, бросающего тень на это необыкновенное лицо. Эти глаза, казалось, смотрели на тебя, где бы ты ни находился. Я тоже испытала на себе это загадочное притяжение картины, ее колдовскую силу. Сколько бы мы ни разговаривали, сколько бы ни смотрели другие работы, я все время ощущала на себе этот взгляд, словно незримая нить, протянувшаяся от этой девушки на картине, от ее глаз, удерживала меня рядом. Олеся, встретившаяся в лесу, с ее непостижимой загадочностью? Это как Россия, убежденно сказал художник, мистическая Россия. Увлекающая, тревожащая и не отпускающая от себя…

Никита, сын художника, у картины отца (из архива семьи)

Можно сколько угодно рассуждать о художнических приемах, о мастерстве художника, сумевшего так передать тень на лице этой молодой женщины, что сквозь нее, легкую и невесомую, продолжали светить эти глаза. И все это правильно. Наверное, об этом нужно говорить. Но как-то не хочется… Быть может, потому, что страшно нарушить таинственное очарование этой картины, поразительное впечатление, которое она производит, мысли и ассоциации, которые она вызывает, разбором профессиональных деталей. Хочется только вспоминать давно забытые слова:

И невозможное
возможно,
Дорога пыльная легка,
Когда блеснет в дали
дорожной
Мгновенный взор
из-под платка…

Молодая женщина на картине — вполне реальный человек, встреченный художником где-то на перекрестке житейских дорог. Судьба ее оказалась сложной, даже необычной. Как у самой России, сказал художник, вглядываясь в воссозданное им на полотне лицо. Она, кстати, была беременна, когда ее писал Сергей Минин. «Но ведь и Россия всегда беременна. Революцией, войной, муками настоящего, поисками будущего…»

Армянский священник (репро).

Странно, быть может, но в жизни этого истинно русского художника был африканский период. В какие-то сложные для себя дни он поехал в Анголу, на судоремонтный комплекс, принадлежащий БСРЗ. Бог знает, как это ему удалось. Он считался невыездным. Очевидно, из-за своих американских друзей, приобретенных в московском институте, где он учился… Полгода он занимался в Анголе тяжелейшей, прямо-таки черной физической работой. Чистил корабли пневматической пушкой, участвовал в доковании судов, жил в тесных каютах, где, маясь от жары, пытались спать восемь мужчин на десяти квадратных метрах. Впрочем, за смену они так уставали, что валились где попало и спали тяжелым, каменным сном, без сновидений.

А через полгода Минина пригласили оформлять советское торгпредство, создававшееся в те времена в Анголе. И два года он занимался этой работой, попутно изучая быт африканцев, традиции, обычаи, национальные одежды. Побывал за это время в Замбии, Зимбабве, Ботсване, Мозамбике. Изъездил юг Африки вдоль и поперек. Когда-то непостижимый Торо в своей «Жизни в лесу» написал, что «не стоит ехать вокруг света ради того, чтобы сосчитать кошек в Занзибаре». Минин тоже не ездил по Африке просто так. Итогом явилась целая серия африканских картин, которые потом не раз показывались на разных выставках в Москве и других странах. Сам Анатолий Громыко, сын небезызвестного Андрея Громыко, министра иностранных дел СССР, и директор Института Африки, увлеченный этим отражением африканских реалий на картинах, помогал устраивать и передвигать по миру эти выставки.

Как раз в то время произошла почти детективная история, о которой можно было рассказывать лишь спустя много лет. Африканский Национальный конгресс обратился к Минину с просьбой написать портрет Нельсона Манделы, который сидел в то время в тюрьме. Никто не думал тогда, что этот человек когда-нибудь выйдет из тюрьмы и даже станет президентом страны. Но надежда, как известно, умирает последней. Тем более что, и находясь в тюрьме, Нельсон Мандела оставался героем, лидером, вождем. Африканский Национальный конгресс представил Минину все материалы для работы, фотографии, тексты выступлений Манделы, то, что помогло бы художнику представить себе облик и характер человека, которого он должен был изобразить.

Портрет понравился африканцам. Минину пришлось передавать его представителям конгресса с величайшими предосторожностями, на конспиративных квартирах. Время в ЮАР было тяжелое, шла война. Не на жизнь, а на смерть…

Портрет и сейчас находится где-то там, в доме Манделы или его ближайших сподвижников. А большинство других африканских работ Минина пропали, утеряны безвозвратно. Дом дружбы, где они находились на одной из выставок, рухнул вместе с Советским Союзом, и все, что там было, растащили по частям и кусочкам. Утешает, быть может, лишь одно: они не уничтожены, не выброшены на помойку, где-то все-таки на них смотрят, чьи-то дома, квартиры они украшают. Словом, человеческие глаза их видят…

В Африке, кстати, Минин встречался и с русскими эмигрантами, попавшими туда в разное время. Некоторые из них занимаются разведением и ловлей крокодилов. Опасный бизнес… А на выходе — обувь из крокодильей кожи, сумочки и т.д., увлечение и ублажение миллионеров, во всяком случае, очень богатых людей. Вот интересно было бы посмотреть на лица этих ловцов крокодилов. Какие они? Какими они стали там, в Африке, лица наших соотечественников?

У Минина вообще много портретов. Его можно было бы назвать портретистом, если бы не другие серии его работ. Создание портретов — это особая, отдельная ипостась художника. И хотелось бы долго рассказывать об этих человеческих лицах, изображенных им на полотне. С редким мастерством художник улавливает, угадывает то главное, что составляет сущность человека. Вот женское лицо, красивое и жесткое, полное хитрости и коварства… Вот некий руководитель одной из крупных фирм, имени которого не будем здесь называть. Беспощадные глаза, хмуро выглядывающие из-под квадратных стекол очков… Минин, улыбнувшись, сказал, что заказчик был доволен, но сотрудники фирмы старались обходить портрет стороной. Он вызывал не столько чувство уважения, сколько страха и опасений.

Невозможно обойти армянскую тему, в творчестве Минина она занимает немалое место. Есть целая галерея картин, так или иначе связанных с армянской православной церковью. Эти картины-иконы носят совершенно особый характер. Их невозможно перепутать ни с какими другими. Может быть, потому, что это не совсем иконы в их общепринятом смысле. В армянских церквях, сказал Минин, вообще нет настоящих икон или их очень мало. Может быть, потому, что здесь сказалась сложная, полная драматизма судьба армянского народа. Иконы сжигались, погибали во время многочисленных разбойничьих набегов. Они утеряны и в то трагическое время, когда армяне вынуждены были бежать из страны. Вот тогда и возникло в основном это армянское рассеянье по всему миру, которое Сильва Капутикян назвала спюрком. Разделенный народ… Быть может, поэтому в глазах армянского священника, изображенного на одной из картин, столь ясно виден отблеск этой беды, словно скопилась в них неизбывная горечь многих армян, чьи судьбы ломались, крушились на перекрестках истории. Они необычайно выразительны, эти глаза. Тем более что художник с непостижимым его мастерством осветил эти глаза на скорбном лице светом, падающим откуда-то сверху и сбоку, усиливающим это впечатление.

Но еще больше поражает портрет католикоса всех армян Гарегина II. Лицо, полное значительности, лицо мудрого человека под черным капюшоном, лицо человека сильного, знающего что-то такое, чего не знают другие. Во время празднования 1700-летия крещения Армении, когда в республику съехались главы многих государств и конфессий, делегация армянского общества Эстонии повезла этот мининский портрет в подарок католикосу. И хотя среди подарков главе армянской церкви было много его портретов, сделанных художниками из разных стран, Гарегин II выбрал именно этот, мининский. И теперь этот портрет висит в знаменитом Эчмиадзине.

К каждой своей картине Минин готовится долго и тщательно, изучая историю, традиции, детали быта, национальных одежд. Без этого картина не может быть правдивой, полноценной. И потому так интересно его слушать. Он рассказывает о местах, где зарождались мифы. Они, эти мифы, полны наивной прелести. И хотя мы, практические люди, не слишком верим им, или даже совсем не верим, все же такие рассказы доставляют известное наслаждение. Как, например, миф о святом Акопе, который много лет искал на горе Арарат остатки Ноева Ковчега, а Бог не давал ему возможности исполнить это желание. Но однажды к Акопу явился ангел и отдал ему кусочек Ноева Ковчега. А в благодарность велел построить монастырь. Часть той доски, которую Акоп получил от ангела, говорят, хранится в Эчмиадзине, а вторая ее половина была как будто подарена в свое время императрице Екатерине. Говорят даже, что она и теперь находится в России, только неизвестно где.

А еще можно было бы рассказать о лошадях. Минин делает эти портреты — а как можно назвать их иначе? — мастерски. И невозможно не увлечься изящными формами этих удивительных созданий, той чуткостью, азартом, яростью, стремлением к победе, которые живут в них.

Вот такой разнообразный, многоликий, удивительный художник… Сам он говорит, что видит искусство, художественное творчество как огромный дом с множеством комнат, запертых на ключ. В каждой из них хранится какое-то умение. Мастерство портретной живописи или пейзажа или, скажем, натюрморта, пастель, акварель, офорт. Но ему, Минину, скучно пребывать лишь в одной из этих комнат, он хочет свободно бродить по всему дому, останавливаясь то здесь, то там. Ключ ко всем этим комнатам, ко всем этим умениям дало ему, по его глубокому убеждению, хорошее образование, полученное в московском художественном вузе. Он и сейчас говорит, что российское образование — лучшее в мире. И, видимо, нельзя с ним не согласиться.

Но, думается, должно быть и что-то еще. Талант, трудолюбие. А главное, огромное богатство души, характер, щедрость и широта натуры, присущие нашему народу.

Он вырос в удивительном городе с простым русским названием — Вятка. Многие думают, очевидно, что это российское захолустье, беспробудная провинция. Но у этого города длинная и сложная, подчас драматическая история. В нем всегда было много ссыльных: польские революционеры, борцы за независимость, русские, еврейские и т.д. интеллигенты, интеллектуалы, мечтавшие о свободе, справедливости. Все это не могло, очевидно, не создать в городе особый духовный климат.

А еще семья… Дед Сергея в гражданскую не ушел за рубеж с Врангелем, не смог расстаться с Россией. И хотя он закончил войну в Красной Армии, всю жизнь втайне мучился тем, что изменил присяге, данной им когда-то. Родина или присяга — тяжелый выбор… Он предпочел родную землю, сына, еще не родившегося внука. Кажется, вся эта история предков, муки и радости родителей — все это живет в Минине, вырываясь красками, мыслями, движениями души, озарениями. И это его богатство — тоже…

Где-то краем уха слышала, что его предком был Козьма Минин, тот самый, который когда-то поднимал русский народ, тот самый, чей памятник стоит на Красной площади. Но Сергей лишь улыбнулся, когда я спросила его об этом. Конечно, было бы лестно. Но… Кто знает? Близ Вятки, правда, есть деревня, где живут одни Минины. Да и специалисты говорят, что промысел, которым в соседней Нижегородской области занимался Козьма, имел корни, существовал и в Вятке. Так что, все может быть…

Но главное не в этом. Главное в том, что есть он, Сергей Минин, самобытный и талантливый художник, которым мы, здешние русские, можем гордиться.

Так и вижу его в уютной мастерской, не похожей ни на какие другие художнические мастерские, в цветущей лоджии, где со стен, с полок свисают петунии, лиловые, белые, розовые и где он пишет свои этюды. И пусть пишет. На радость многочисленным его поклонникам…