"МЭ" Суббота" | 14.12.07 | Обратно

Потери первого дня

Николай ХРУСТАЛЕВ

Обстоятельства, при которых возникло это интервью с известным грузинским политиком, одним из лидеров нынешней оппозиции Георгием ХАИНДРАВОЙ, оказались далекими от политики. С известным режиссером и экс-госминистром Грузии мы пересеклись нынешним сентябрем в Баку на кинофестивале «Восток-Запад», в рамках которого был представлен фильм Хаиндравы «Кладбище грез», снятый еще десяток лет назад, показанный на многих фестивалях, удостоенный нескольких международных наград, но по объективным причинам так и не нашедший дороги к широкому зрителю.

Пространство черно-белого кадра раздирали очереди крупнокалиберных пулеметов и команды на разных языках, потому что абхазская деревня, за которую шел бой, раз за разом переходила из рук в руки на войне, которую каждый из противников считал своей личной, освободительной и отечественной. О чем эта картина? О том, что «прервалась связь времен»? О максимализме безоглядной юности, что принесена в жертву идеалам, которые язык не повернется назвать ложными?

- «Кладбище грез» мне очень дорого. Во-первых, это моя первая полнометражная игровая работа, но, главное, она - о судьбе моей страны, моей семьи, об одном из самых трагических эпизодов нашей современной истории, о том, что коснулось каждого в Грузии. Коснулось и меня, потому что эта бойня унесла жизни многих моих друзей, на моих глазах умирали люди, подобное пережил каждый, кто бывал на войне. Эту я видел не издалека, в течение года был госминистром по Абхазии и, покинув этот пост, начал снимать фильм, поняв, что больше всего пользы смогу принести как раз этим. Остановить войну я не мог, это зависело не от меня, только понял это слишком поздно.

- Но, занимая пост госминистра, вы же надеялись на какой-то разум, логику противоборствующих сторон?

- Тогда, 15 лет назад, мне казалось, что человеколюбие - не только слова. Выяснилось, это не так. «Кладбище грез» снято, как хроника, и только в самом конце возникает напоминанием 14 августа - день начала войны. Этим мне хотелось отдать дань памяти тем, кто остался на ней, а в том десанте погибли и мои друзья. Мне вообще кажется, что все потери были понесены уже в первый день, все, кому было суждено погибнуть в дальнейшем, погибли уже тогда. Ведь когда война начинается, уже ясно, что жертвы неизбежны. Для международного зрителя хронология по большому счету не имеет никакого значения, для грузин 14 августа - абсолютный символ. Эта история вообще не документальная, она придумана от начала до конца, там есть и эпизоды, навеянные реальностью, и полностью придуманный подвал. Окончена картина была в 97-м, но снята еще раньше, 5 лет не мог найти денег на ее завершение.

- Сегодня, как это ни прискорбно, на карте мира можно найти много «горячих точек». Можно ли говорить о каком-то национальном акценте, присутствующем в «Кладбище грез»?

- Нет, конечно. В этом фильме говорят на шести языках, присутствует большое число людей разных национальностей, что было сделано специально и может изначально служить ответом на ваш вопрос. Не в национальности суть войны, ни в коем случае. Просто есть страны, которые считают, что их предназначение состоит в том, чтобы вести войны, вся их история состоит из стремления кого-то завоевывать.

- Насколько, тем не менее, вы, делая фильм и внутренне принимая чью-то сторону, стремились быть «над схваткой», понять логику противоборствующих сторон?

- Для меня в картине никогда не было противоборствующих сторон, потому что никогда не видел в абхазцах своих врагов. Это были мои друзья, братья, потому все противозаконное, чему мы стали свидетелями, казалось мне противозаконным вдвойне, ибо в любом случае касалось близких мне людей.

- В финале картины гремит взрыв, как последняя точка, кульминация противостояния, а вместе с ним с лица земли стирается дом, еще секунду назад стоявший в кадре, и, как показалось в этот момент, на воздух взлетела последняя надежда на свет в конце тоннеля.

- Почему же? Пыль и дым постепенно рассеиваются, и перед глазами предстает вся красота окружающего мира. На воздух взлетел дом, в котором вместе жили абхазы и грузины, и его они взорвали вместе. Но остальное осталось, как и было, осталась прекрасная природа, осталась красота этого мира. Начало и конец этого длинного кадра - открывающаяся взору божественная природа. Этот кадр был задуман с самого начала, и мне он был важен, чтобы подчеркнуть: сам по себе наш мир прекрасен, но мы никак не научимся соответствовать ему, его красоте, отсюда так много непонимания и жертв.

- В вашем сугубо мужском фильме только одна сюжетная линия, притом пунктирная, напоминает, что кроме войн на свете существует еще и любовь.

- На самом деле она не столько пунктир, сколько символ. На войне очень легко влюбиться, порой любви может быть отмерено всего полчаса, но она может остаться с тобой навсегда. Со мной такая история была… Да, такие встречи скоротечны, но очень глубоки. Сначала он спас ее семью от мародеров, потом она не выдала его, когда сделать это было проще всего. Любовь может начинаться и так. Я снял несколько «любовных» вариантов, но убрал практически все, хватило того, что двое молодых людей вдруг обнаружили в глазах друг друга.

- Вас не смущает, что невеселая история, снятая полтора десятка лет назад, так практически и не закончилась, и сегодня возможен почти тот же сюжет?

- Слава Богу, сегодня нет военных действий, их нет уже почти 15 лет. А находится ли ситуация в том же состоянии? Трудно сказать, она все еще не решена, но здесь присутствует очень много факторов, присутствуют они и в «Кладбище грез». Если обратили внимание, русская речь звучит в нем достаточно часто, и все оружие российское. Понятно, что разговор не о России, а о ее военной машине, присутствие которой было одной из составляющих того, что тогда происходило.

- Как после «Кладбища грез» сложилась ваша кинематографическая судьба?

- Очень сложно. В Грузии фильм по понятным причинам популярности не имел, люди, стоявшие тогда у власти, предпочли его не заметить, и все это время я был практически лишен возможности заниматься кино, преподавал, снимал крохотные ленты, но ни одной полнометражной больше не сделал. Все мои проекты, которые начинались, в один момент странным образом останавливались. То же самое происходит и сейчас.

- Насколько нынешнее руководство Грузии подвигает творческих людей к работе?

- Это отдельная тема, несколькими словами не обойтись, тем более, что я бывший министр этого правительства, а правительство это очень плохое, и Саакашвили очень плохой президент. Его отличает советская ментальность, дает знать о себе и служба в спецорганах, и былая учеба в киевской дипломатической академии. Он не уважает прав человека, не уважает правосудие, не руководит страной, а контролирует ее. К сожалению, грузинское общество слишком поздно обратило на это внимание.

- Получается, вы среди тех, кто прозрел?

- Я просто один из тех, кто говорит об этом вслух, а слепым не был никогда.

- И никогда не пребывали в иллюзии заблуждения?

- Если кто-то из моих друзей по-прежнему находится в плену этой иллюзии, то я - нет, потому что смотрю на все не со стороны, а изнутри, потому что состоял в этой правительственной команде. Может быть, чья-то позиция более ценная, на моей стороне - достоверность.

- Многие ваши коллеги в смутные времена покинули Грузию, кто-то отправился на Запад, кто-то - в Россию. Вы их примеру не последовали.

- Я никогда не умел смотреть на что-то издалека, а сейчас уехать хочется, я стал слишком много времени тратить на то, чтобы увидеть в Грузии невозможную сейчас более демократичную, цивилизованную, человечную власть.

- Устали?

- Честно говоря, от этого - да, от всего, но не от жизни, я полон энергии, считаю, что нахожусь в кинематографическом расцвете, и уверен, что любой продюсер на мне сможет хорошо заработать.

- Если вы о копродукции, то насколько подобные проекты возможны сегодня в Грузии?

- Они возможны, но меня не касаются, не имеют ко мне никакого отношения, потому что в данный момент, как уже говорил, в Грузии мне не дают ничего делать. Но есть зарубежные предложения, на которые, скорее всего, есть смысл согласиться. Не потому, что там больше заплатят, а потому что смогу спокойно заниматься делом.