"Молодежь Эстонии" | 02.02.07 | Обратно

Дым Отечества

Нелли КУЗНЕЦОВА

Фото Никиты ЧЕРНОВА

Отец Алексей КОЛОСОВ, настоятель храма великомученика и целителя Пантелеймона в Палдиски, секретарь митрополита Таллиннского и всея Эстонии Корнилия, — из молодого поколения священников. Как-то он даже не похож на привычный образ, сложившийся у многих стереотип священнослужителя. Не расстается с мобильным телефоном, с ноутбуком современной модели. Интернет для него — открытая книга, которую он перелистывает с интересом и знанием дела. С этого, собственно, и начался наш разговор. Отец Алексей, очевидно, заметил некоторое мое удивление.

— Ну, удивляться тут особенно нечему. Время бежит быстро, и приходится постоянно быть в курсе новостей, каких-либо технических новинок, чтобы не упустить нужную для нас информацию, грамотно обработать ее. Должен заметить, что церковное делопроизводство во все века было на самом современном в те времена уровне. Да это и понятно. Церковь длительное время была учительницей, хранительницей памяти, грамотности. Можно сказать, что все современное делопроизводство вышло из церковных врат. Акты гражданского состояния, метрические книги, завещания, нотариальные документы — все это в течение сотен лет находилось под церковным покровом, в ведении церкви.

Я бы даже сказал, что и культура в средние века оказалась сосредоточенной в Церкви. По целому ряду объективных причин… Другое дело, что позже произошло отвержение Церкви. Культура стала самобытной. Но Церковь никогда не становилась равнодушной, безучастной по отношению к ней.

— В Палдиски, между прочим, многие годы, даже десятки лет не было действующих церквей. Это был город атеистов. И странно, быть может, что эта почва вдруг взрастила столько разных конфессий, не говоря уже о православном храме Московского патриархата, настоятелем которого вы и стали. Откуда вдруг столько прихожан? И многие ли люди приходят именно к вам, в церковь великомученика и целителя Пантелеймона?

— Знаете, я бы не стал преувеличивать уровень атеизма людей в советские времена. Он был довольно далек от того, чем были полны партийные и прочие рапорты. Люди веровали, и вера эта жила в душах, в сердцах. Кстати, и среди членов семей военнослужащих не так уж редко оказывались верующие. Нет, что бы ни говорили, традиция церковности в Палдиски не угасала никогда. И когда появилась возможность открыто выражать свою веру, оформить ее правильным, каноническим образом, создав общину или приход, построив или восстановив церковное здание, прихожан оказалось много, очень много.

— А вы не думаете, что в определенном смысле это результат, следствие тех исторических разломов, стрессов, которые пришлось пережить людям в последние годы? Русский человек устроен так, что должен во что-то верить. Если одна вера ушла, пустоту должно заполнить что-то другое.

— Внешние обстоятельства, конечно, играют роль, но не стоит так уж преувеличивать их значение. Люди по-разному приходят к Богу, одни — в моменты горя, бедствий, другие — в дни благополучия. Важно, что приходят, что им это нужно. И должен сказать, что абсолютное большинство верующих обратилось именно к нашей Церкви. Люди все-таки чувствуют, какая Церковь стоит ближе к их корням, к вере отцов, дедов, прадедов. К сожалению, Эстонская Апостольская православная церковь, относящаяся к Константинопольскому патриархату, по самому своему происхождению, по корням своим уже довольно далеко отстоит от традиционного русского православия.

— Но именно ей отдали старое, историческое здание церкви, в котором некогда встречались император российский и кайзер Германии…

— Да, Георгиевская церковь была прежде единственным православным храмом в городе, и, как это было принято в православном государстве, именно там происходили многие официальные события.

К сожалению, нам не отдали это здание, хотя службы там идут редко — один-два раза в год. А наш храм располагается в перестроенном, обновленном деревянном доме, где прежде был городской музей. Теперь у нас там очень теплый, я бы сказал, уютный и красивый, очень домашний церковный интерьер. И людям нравится. Службы идут не реже двух раз в неделю.

Вообще-то символично, что в Палдиски, городе с морскими традициями, есть православный храм с таким названием. Святой Пантелеймон, наряду с апостолом Андреем Первозванным и Святителем Николаем, был одним из покровителей Российского флота. И в составе Императорского флота России — от фрегатов до линейных кораблей и вплоть до броненосцев уже перед самой революцией — всегда был корабль с таким именем.

— Вы встречаетесь и разговариваете с огромным количеством людей. Как вы оцениваете настроения в обществе? Какой видится вам нынешняя ситуация? Все-таки мир, как ни странно, такой маленький. Ирак, где рвутся бомбы, Иран, где может вспыхнуть война, не так уж далеки от нас. К тому же, и здесь сейчас напряженный момент. Эта ситуация с Бронзовым солдатом, включая все, что связано с ним, по-разному, конечно, но волнует, беспокоит всех.

— Знаете, я бы не стал драматизировать обстановку. Мне кажется, в последние годы, после всех этих пережитых катаклизмов, люди как-то успокоились. Хотя страхи, конечно, были и будут всегда. Когда наступает время бедствий, человек боится, что будет еще хуже, если жизнь благополучна, он боится, что потеряет это благополучие.

Эстония — маленький мирок. И именно как маленький мирок она более поддается обустройству, упорядочиванию. Здесь довольно высокий уровень жизни. И с точки зрения этого обустройства, этой более или менее благополучной жизни многих людей не так уж волнует, что происходит во внешнем мире.

— И напрасно… Помните это — по ком звонит колокол? Он может звонить и по тебе…

— Что же касается нашей внутренней обстановки, и в частности, ситуации с Бронзовым солдатом, то да, здесь есть повод для беспокойства.

Хотел бы напомнить, что у нашей Церкви, я имею в виду Эстонскую Православную Церковь Московского патриархата, есть совершенно определенная позиция по поводу памятника на Тынисмяги. Она в свое время была озвучена в средствах массовой информации, она четко выражена и на нашем официальном сайте.

— В своем недавнем интервью корреспонденту «Интерфакса», опубликованном в нашей газете, премьер-министр Андрус Ансип говорит, что Предстоятель Эстонской Православной Церкви Московского патриархата, митрополит Таллиннский и всея Эстонии Корнилий ходатайствовал и поддерживал перезахоронение останков погибших туда, где был бы обеспечен покой для них, то есть на кладбище. Так какова же позиция Церкви? Не противостоит ли она желаниям, убеждениям, надеждам многих людей?

— Все это не совсем так… Мы считаем, что с церковной, христианской точки зрения, можно было бы вести разговор о перенесении останков. Но… И это очень важное «но». Осознание необходимости перезахоронения погибших должно быть плодом общественного консенсуса, не просто результатом решения каких-то заинтересованных лиц в той или иной части политического спектра, а именно следствием общественного согласия, консенсуса самого широкого спектра политических и общественных сил. Только в этом случае можно, я подчеркиваю, можно говорить о реальности перезахоронения. Но и в этом случае сам Бронзовый солдат должен остаться на месте. Именно потому, что памятник не является надгробным. И смешивать, объединять в одну две разные проблемы — нельзя. Не надо говорить, что памятник и захоронение — одно и то же.

Я вообще убежден, и не только я, разумеется, что любой диалог может быть продуктивным лишь тогда, когда стороны, оперируя понятиями, вкладывают в них одно и то же содержание. Владыка Корнилий говорил только о захоронении. И то лишь в определенном случае… А лучше бы вообще ничего не трогать. Пусть на этой горке Тынисмяги все остается, как есть. Историю переписать нельзя, она такая, какой была, даже если разрушить или взорвать какой-либо памятник.

— Ваш дед, насколько я знаю, воевал против фашизма с первого дня войны и до последнего, и даже еще долгие 7 лет после победы, освобождая Балтику от мин и ежедневно рискуя жизнью…

— Это так. Но я говорю сейчас даже не как внук человека, хорошо знающего, какой она была, та война. Я говорю в данном случае как человек здравомыслящий. Можно сделать кому-то больно, убрав памятник, можно вызвать этим какие-то политические движения или, может быть, нужные дивиденды, но История от этого не переменится.

Во всей этой ситуации есть еще один важный аспект. Для тех русских, русскоязычных, говоря современным языком, которые навсегда связали свою жизнь с Эстонией через гражданство этой страны или постоянный вид на жительство и которые при этом имеют осознанное желание остаться русскими, этот памятник на Тынисмяги важен еще и потому, что это некая существенная грань их национального самосознания, национального идентитета. Но во многом от них самих будет зависеть судьба этого памятника. Осознание своей национальной идентичности, конечно, очень важно. Но если это не становится инструментом самоопределения, инструментом, запускающим какие-то механизмы в политической, общественной жизни, то это ничего или почти ничего не значит.

Можно, знаете ли, понюхать дым Отечества, с умилением и ностальгической нотой заметить, как хорошо он пахнет, и отойти в сторонку, продолжая жить в своей раковинке. Но нужно быть ответственным в отношении своего идентитета, нужно уметь его защищать принятыми в мире демократическими методами.

Но, конечно, выбор тут за самими людьми. Как они видят свое будущее? Какие символы важны для поддержания их идентитета?

— Вот это очень важная мысль. В самом деле, какие символы нам нужны? Бронзовый солдат — из этого ряда. Быть может, наиболее важный. Но вот говорят, что он разъединяет, и это причина для того, чтобы его убрать.

— Он разъединяет две основные национальные группы, это верно. Но думается, добиться монолитного единства общества на этом этапе — задача утопическая. И быть может, долго еще будет такой оставаться. Для этого нужен серьезный, настоящий, а не придуманный процесс взаимной, подчеркиваю, именно взаимной, интеграции. В том числе и на уровне сакральных моментов, сакральных не с точки зрения церковности, но с точки зрения Истории, традиций. Эстонцам, я думаю, проще. У них национальный идентитет во всей его сложности уже сложился. А вот русские, живущие здесь, стоят перед сложным выбором. Я бы сказал даже, что одна из главных проблем Эстонии именно в этом: русские, русскоязычные люди должны определиться, кто они такие, определиться со своим идентитетом, со своей гражданской принадлежностью, с мерой ответственности по отношению к Эстонии и к своей исторической родине, понять, каковы у них перспективы, готовы ли они эти перспективы отстаивать. Быть может, ассимиляционные процессы захватят какую-то часть людей. Наверное… Но будут и те, кто останется, кто захочет остаться русским. И эстонское общество должно воспитать в себе готовность принять таких людей. Вот это и есть тот вклад, который со своей стороны должны внести в интеграцию общества эстонцы. Ради достижения общественной стабильности.

— И ради внутренней безопасности, внутреннего благополучия…

— Именно. Государство, если так рассуждать, максимально заинтересовано в искренности своих граждан и всех тех, кто на этой земле живет. И здесь не должно быть принуждения, которое отталкивало бы людей от того, чтобы становиться гражданами этой страны. Но не должно быть и принуждения, которое заставляло бы людей следовать тем странным путем интеграции, который существует сегодня.

Государство и общество находятся в постоянном диалоге. Государство, как мы видим, прощупывает общественные слабости и старается их контролировать. Но и общество, то есть инициатива снизу, должно постоянно оппонировать в чем-то государству. Именно в таком диалоге осуществляется демократический процесс бытия страны, государства, его населения. Но опять-таки скажу, каким бы драматичным ни было или ни казалось время, оно замечательно тем, что каждый из нас имеет возможность выбора. Выбора своей судьбы…

— Если уж речь зашла о диалоге государства и общества, то уместно будет спросить, как вы смотрите на проблемы образования, на школьную реформу? Тем более, что Церковь в общем-то всегда заботилась об учении, воспитании детей… Беспокоит ли вас что-то сейчас? И — что именно?

— Всех волнует перевод образования на эстонский язык. Но дело даже не в языке, хотя, быть может, это утверждение покажется вам парадоксальным. Дело в том, что в русских школах отсутствует практически элемент национального воспитания. Достаточно посмотреть учебники, по которым учатся наши дети. Это воспитание, о котором я говорю, держится пока на доброй воле и риске учителей. Но сколько времени они еще готовы рисковать? И сколько еще будет существовать учительское поколение, готовое рисковать? Это вопрос пока открытый.

Не будем упрекать государство. Это было бы просто глупо. Оно, государство, заинтересовано в воспроизводстве лояльных граждан, эстонской идентичности, эстонской идеологии. И это нормально. А мы сами, мы, русские люди? Что делаем или будем делать мы?

Центр национального воспитания в хорошем смысле этого слова смещается в семью. Но родители зачастую и сами еще не определились. Или они слишком заняты…

Мы осознаем себя русскими, это правда, но это не делает нас, увы, в полной мере, пока по крайней мере, дееспособными. И политически, и в сфере культуры… Но кто не имеет внутренней твердости в отношении своих корней, тот не будет тверд и в каком-либо ином отношении.

Я говорю о вещах, о которых, возможно, и не должен был бы говорить, поскольку я не специалист. Но это мое, так сказать, видение ситуации. Сердца горестные заметы…

— А в чем же вы видите роль Церкви сегодня?

— В поддержании идентичности. Это, конечно, не политическая задача. Церковь вне политики, мы не производим каких-либо политических действий. Но поддерживая духовную жизнь, поддерживая русскую культуру здесь, мы способствуем восполнению идентичности. И это существенная часть нашего служения обществу.