погода
Сегодня, как и всегда, хорошая погода.




Netinfo

interfax

SMI

TV+

Chas

фонд россияне

List100

| архив |

"Молодежь Эстонии" | 05.01.07 | Обратно

Ненаписанная автобиография

Нелли КУЗНЕЦОВА

Вышла в свет новая книга Виктора Конецкого — отрывки из дневников, не публиковавшиеся ранее рассказы, комментарии, переписка с родными, друзьями, читателями.

Знаю, что в Таллинне, вообще в Эстонии есть немало людей, которые помнят и любят Конецкого, зачитывались его книгами, встречались с ним во время его наездов в республику или еще в те времена, когда он, старпом или капитан, заходил со своим судном в Таллиннский порт. Думаю, им, этим людям, будет интересно узнать об этой новой книге, вышедшей после смерти писателя. Татьяна Акулова, вдова, верный товарищ, любящая женщина, помощник Виктора Викторовича во многих его делах, прислала мне ее из Петербурга. Она же и является составителем этой книги. В послесловии к ней она написала, что в конце жизни Виктор Конецкий не раз думал о том, чтобы подготовить книгу на основе своего огромного архива. Но этот замысел так и не был осуществлен. Так вот новая книга и есть попытка создать посмертную «ненаписанную автобиографию» на основе многих материалов, оставшихся после него.

Я знаю Виктора многие годы, мой муж учился вместе с ним, он был на нашей свадьбе как друг, как близкий человек, мы и потом встречались с ним во время своих приездов в Ленинград, если он, конечно, не оказывался где-нибудь у берегов Индонезии или возле архипелага Каргадос, словом, где-нибудь в Индийском, Атлантическом или Тихом океанах. Мне всегда казалось, что он не мог не плавать. Да, наверное, так и было. Он перестал писать, когда перестал плавать, а когда не смог писать и плавать, не смог и жить… В послесловии к одной из своих книг он рассказывал, как создавалась эта книга: «Воспоминания тихо шумели во мне, как штилевой прибой в гальке. Я писал о прошлых рейсах, о далеких морях и океанах, а под окном спали сухопутные собаки на холодной траве… Ничего, утешал я себя, глядя на Шалопая (одну из собак. — Н.К.), еще меня занесет на Вайгач и в бухту Варнека, еще стравим цепи в малахитовую воду этой каменной холодной бухты, еще хватит на это желания, и времени, и сил». Он писал об этом со странной, щемяще-пронзительной интонацией. Эта его особая, свойственная только ему интонация ощущается во всех его книгах, она трогает до глубины души, до острой боли в сердце, не давая уйти от книги, оторваться от нее.

Борис Блинов, моряк и писатель, главный редактор альманаха «Мурманский берег», в своей статье, посвященной Конецкому, рассказывал, что не успел на похороны Виктора Викторовича. Приехал в Петербург на девятый день. Они с Татьяной Акуловой пошли на Смоленское кладбище. Свежая могила утопала в цветах, венках и лентах. «В.В. с портрета прощально взирал на нас, в глазах у него был покой, все понимающая грусть. Чуть заметная ирония трогала сухие губы, словно не все еще сказал, не все понял, не все услышал…»

Странно, быть может, но эти слова оказались на редкость точными, правдивыми. После смерти Конецкого выходит уже третья книга, и в каждой из них он раскрывается как-то особенно. И я, знавшая его около 40 лет, каждый раз изумляюсь до спазм в горле. Неужели это тот самый насмешливый и ироничный человек? Конечно, мы знали, что он надежен, что он — друг… Когда наша дочь попала в автокатастрофу и лежала в больнице, будучи в тяжелом состоянии, он, совсем уже больной, не выходивший из квартиры, звонил почти каждый день, спрашивал, не нужна ли помощь, предлагал «пустить шапку по кругу», если не хватает денег.

Мы всегда знали, что он интереснейший человек, слушать его можно было часами, особенно, когда осенним или зимним вечером в полумраке квартиры, под неярким светом настольной лампы он начинал размышлять о жизни, о смерти, он говорил о ней довольно часто. Быть может, потому что повидал в своей жизни всякого, пережил страшные ситуации, о которых пытался забыть, но которые, очевидно, бередили, мучили его душу до самого конца. Но, Боже мой, разве могли мы себе представить, сколько щемящей нежности таится в нем, таком, казалось бы, насмешливом, колючем? И горькое чувство утраты, раскаяния, что не успели спросить его о чем-то важном, понять до конца, томит и мучает до сих пор, и, наверное, будет мучить всю оставшуюся жизнь.

Но разве можно было понять его до конца? Наверное, каждый понимал его частично, как-то по-своему. Лучше всего он раскрывался в своих книгах. Порой поражает, трогает бесконечно, иногда, наверное, даже пугает та удивительная, безоглядная смелость, с которой он обнажал свою душу. И это, а также его наблюдения над жизнью, над людьми, природой делают его романы-путешествия настоящими, глубочайшими книгами о жизни, о времени, о человечестве. И ты, поражаясь тонкости и глубине его наблюдений, погружаешься в эти его размышления с головой.

Вот и эту, новую книгу не хочется выпускать из рук. Конецкий в ней снова иной. И ты с тревожным любопытством следишь за этими его превращениями.

Вот он смешно рассказывает историю, популярную в годы его курсантской юности. Какой-то курсант познакомился на танцах с девушкой. И девушка, наверное, сразу полюбила его, и они даже поцеловались где-нибудь за портьерой. А когда расставались, девушка спросила, как можно найти его в училище, она хочет повидать его еще до следующей субботы, потому что семь дней — это ужасно длинный срок. А курсант был веселым парнем, и девушка, вероятно, нравилась ему меньше, чем он ей. И он сказал: «Приходи на проходную и спроси Ваню Крузенштерна, меня все знают…»

И девушка пришла уже в понедельник и спросила у дежурного мичмана Ваню Крузенштерна. Дежурный взял девушку за руку, вывел ее на набережную и показал на памятник: «Иди к этому памятнику. Твой парень там…» И она пересекла набережную, ступая по мокрому асфальту своими единственными туфельками на каблуках. И все оглядывалась по сторонам, мечтая поскорее увидеть своего Ваню. И наконец прочитала надпись на цоколе: «Первому русскому плавателю вокруг света Ивану Крузенштерну». Адмирал добро глядел мимо нее, и кортик неподвижно висел у его левого бедра.

Виктор рассказывает о Славе Колпакове, погибшем своем друге, лежащем сейчас на Русском кладбище в Палдиски. А в конце пишет: «Я устал от воспоминаний». Да, это действительно нелегкое дело, вот и я сейчас не могу унять сердце, не могу остановить перо, хотя понимаю, что людям, помнящим и любящим Конецкого, лучше прочитать эту книгу, его письма, которые трогают так, что сжимается горло, прочитать письма писателей и читателей к нему.

Отдельной главой — письма Виктора Шкловского к Конецкому и его, Виктора, ответы. Острый, неожиданный и всегда парадоксальный Шкловский очень нежен в своих письмах. В одном из них он называет Конецкого «очень хорошим и печальным писателем». В другом письме он сообщает, что «дочь берет меня с опасением, как ручную гранату. Наше спасение только в нас самих, в ветре, который нас несет, сохраняя принудительную молодость. Она потом тяжела, как доспехи…»

Вспоминаю, как Виктор Викторович со смехом рассказывал, что французы особо почитают в России двух писателей: Конецкого и Шкловского. Им говорили об этом во Франции, куда они одними из первых советских писателей были приглашены личным письмом президента Франции.

Они шутили в письмах и смеялись друг над другом. И этим смехом, шутками скрывали беспокойство друг о друге. «Пить, Вика, надо соразмерив голод, лед, походы, казармы… Отнеситесь к себе так, как люди к книгам. Пожалейте человечество». Это Шкловский — Конецкому. Письма хочется цитировать и цитировать, они о жизни, о нынешних днях, но это и настоящая литература.

А вот еще из Конецкого. Интервью, данное им «Общей газете», было опубликовано за полгода до его смерти. «Писатель, лишенный оптимизма, вреден для общества. Бумага, как ничто другое, впитывает проблемы, настроения, горькие размышления и передает все это читателю. И хоть я по натуре пессимист, но что Россия выстоит, у меня сомнений нет…»

А читательские письма, тоже выделенные в отдельную главу, письма, взволнованные, благодарные, сердитые, тоже воссоздают образ Конецкого. По-своему…

Вот Иван Евдокимов, капитан дальнего плавания: «Глава была дочитана до конца, и с этого момента я был уже не один в этом мире со своими проблемами… Не знаю, как это объяснить, но одиночества и безысходности в душе больше не было».

«Викторыч, здравствуй. В свои 43 — открыл тебя. Ты мне нужен. У тебя морда простая. Ругайся, как хочешь, с Аксеновым, но за Виктора Некрасова — спасибо. Перечитал все твое…» Это Юрий Артюхов, матрос-спасатель, солдат, сантехник, учитель, начальник снабжения завода в городе Сумы.

Таких писем множество. С ним спорят, его благословляют, ему поклоняются, на него сердятся. И — разговаривают, как с близким человеком. Жаль, бесконечно жаль, что его уже нет. Но он, оказывается, живет, его жизнь продолжается в литературе, в письмах разных людей, в их, нашей памяти… И это здорово…