"Молодежь Эстонии" | 11.05.07 | Обратно

Эстонцам-антифашистам по свящается...

Нелли КУЗНЕЦОВА

Арнольд Мери у памятника эстонцам-антифашистам под Порховом. Фото пресс-службы администрации Псковской области

Как уже сообщала наша газета, в Псковской области, под городом Порхов открыт памятник эстонцам, сражавшимся в рядах 22-го Эстонского территориального корпуса.

Мы говорили об этом событии с Арнольдом Константиновичем Мери 9 мая на Военном кладбище. Он только что вернулся из Пскова, власти Псковской области пригласили его на торжественную церемонию открытия памятника. И волнение от всего увиденного там еще не остыло, не улеглось в нем. Оно во много крат усилилось аплодисментами, которыми сотни людей, собравшихся на Военном кладбище, встретили его появление. А когда он возвращался от Бронзового солдата, положив к его подножию свои цветы, люди, стоявшие плотно, расступались перед ним, образуя живой коридор. Ему жали руки, его целовали, ему дарили цветы, ему говорили «Спасибо». И когда мы с ним выбрались, наконец, на более или менее свободный участок и он повернулся ко мне, я увидела лицо, залитое слезами. Мне и самой хотелось плакать, так это было здорово — все то, что мы видели в этот день. Позже, в ветеранской среде, подняв тост за Победу в Великой Отечественной войне, он скажет, что 9 мая была одержана, быть может, не менее значительная для наших дней победа. Потому что ярко проявился дух народа. В этот день мы были на Военном кладбище вместе — русские, эстонцы, представители всех народов, живущих в Эстонии. И если кому-то кажется, что это межнациональный конфликт, то это неправда, это, по словам Мери, конфликт мировоззренческий, свидетельство разного отношения к тому, что происходило более 60 лет назад.

И памятник в Псковской области, открытый в честь эстонцев, сражавшихся с фашизмом, тоже это показывает.

Мери говорит, что на останки эстонских бойцов под Порховом наткнулись в общем-то случайно. В этих местах производились какие-то работы, не имеющие отношения к военным захоронениям. Но при раскопках там обнаружили старые окопы, заваленные много десятков лет назад, а в них останки погибших солдат. Но никому не пришло в голову снова закопать эти останки, засыпать их землей. Стали разбираться, кто бы это мог быть. Выяснилось, что это эстонцы... Тем более, что, как известно, именно в этих местах сражались воины 22-го территориального корпуса.

Арнольд Константинович, называющий себя «стреляным воробьем», то есть не слишком доверчивым и наивным человеком, сразу же спросил, почему здесь решили, что это именно эстонцы. Кто-то поспешил объяснить ему, что об этом говорили красноармейские книжки. Нет, упрямо возразил Мери, красноармейских книжек быть не могло, их просто не успели выдать бойцам этого эстонского корпуса. Тогда к нему привели людей, которые участвовали в раскопках, поднимали из земли останки погибших. Эти люди и рассказали ему, что в засыпанных, обвалившихся окопах были найдены английские винтовки, истлевшие остатки мундиров — не советских, не, тем более, немецких, — а также ботинки, в которые были обуты бойцы Эстонского территориального корпуса. Вот этот «комплект», как выразился Мери, остатки одежды, обуви и винтовки, знакомые ему, и убедили Арнольда Константиновича, что это именно эстонцы.

Сам он в 41-м воевал в том же 22-м Эстонском территориальном корпусе, только не совсем в этих местах, а ближе к станции Дно. И я вспомнила его рассказ о том, как он со своей командой уходил из Таллинна в самые последние дни, когда гитлеровские части уже фактически входили в город. Команда была большой и очень пестрой — эстонцы из бывшей армии довоенной Эстонии, которую в прежние времена называли буржуазной, и русские — новобранцы, бывшие колхозники, рабочие, оказавшиеся в Эстонии вместе с частями Красной Армии. Поезда на Псков, куда они должны были добраться, уже не ходили. И оставался единственный путь — на Ленинград. Там, думал Мери, как он говорит, вспоминая, «мы наконец узнаем, где искать нашу часть». В пути их не раз бомбили. Пришлось высаживаться в Кивиыли, чтобы помочь рабочему батальону отстоять Народный дом. Вызывали добровольцев, и в добровольцах оказалась вся команда Мери с ним самим во главе.

А в Ленинграде их арестовали. Уж слишком странной показалась эта команда, двигавшаяся по притихшим, настороженным ленинградским улицам, в не привычной для глаза форме старой, довоенной Эстонии, с немецкими ранцами за спиной времен Первой мировой войны и в желтых английских сапогах. Уходя из Таллинна и готовя оставшиеся склады к уничтожению, Мери все же решил одеть свою обтрепанную команду, чтобы «добро не пропадало». Но еще более странно выглядел командир, сам Мери — в тех же ярко-желтых сапогах и с примечательным документом, словно нарочно «для раздувания шпионских страстей». На бланке батальона связи, где было напечатано предписание для Мери, стояла печать зенитчиков. Другой части, где еще оставалась канцелярия и где можно было бы поставить другую печать, в Таллинне уже не было.

Их и задерживали в пути «вплоть до выяснения обстоятельств». Но когда их выпускали, они снова начинали пробираться к фронту.

Они бежали на фронт, где их никто не ждал, где о них даже не знали. Они упрямо, упорно догоняли свою часть, хотя неизвестно было, есть ли она еще, существует ли в этом хаосе, сумятице первых недель войны, остались ли в живых командиры, которые давали им приказ, и солдаты, вместе с которыми они еще так недавно спали в одной казарме.

Комиссар их батальона, того самого батальона, который они искали так долго, не мог поверить, что с ним разговаривает Мери. «Мы думали, что вас уже никогда не увидим...» Но они стояли перед ним, вся команда, усталые, похудевшие от долгих скитаний. Их стало даже больше, чем в начале пути, потому что по дороге к ним прибивались все новые и новые люди. Эстонцы и русские...

И уже на третий день начался тот жесточайший бой, который принес им славу, а Мери — Звезду Героя.

Знаю, что Арнольд Константинович будет недоволен. Начали говорить о памятнике эстонцам под Псковом, а остановились на Мери и его бойцах. Но ведь и те эстонцы, останки которых были найдены в старых, обвалившихся окопах, так же понимали, на что идут, так же знали, что фашизм не должен пройти. И не жалели своей жизни...

Быть может, это покажется странным, даже невероятным тем, кто сегодня издали оценивает Эстонию и эстонцев, да и тем, кто в самой Эстонии уверяет, что эстонцы воевали лишь в той армии, куда их мобилизовывали силой. Разные были эстонцы, разными они остаются и теперь...

Кстати, Мери не мог не отметить, что памятник эстонцам 22-го территориального корпуса устанавливают как раз те люди, в семьях которых живет воспоминание о том, как жгли и убивали в 41-42-43 годах на этой же земле члены эстонских полицейских батальонов, те самые, что составили потом ядро 20-й дивизии СС. Быть может, среди них, заметил Мери, и были такие, кто верил, что сражается за свободу Эстонии. Но больше было других...

И вот теперь стоит на псковской земле белый мраморный памятник эстонцам, погибшим в борьбе с фашизмом. А рядом лежат старые, заржавелые каски, которые когда-то не спасли их от пуль и осколков. И множество цветов... Их приносили сюда самые разные люди — и те, кто воевал, и те, кто знает войну лишь по рассказам дедов, да по книгам и кинофильмам. Было сказано много добрых слов. Губернатор Псковской области Михаил Кузнецов, произнеся торжественную речь, низко поклонился памятнику. А Мери, как он говорит, все гладил этот холодный, но теплевший под его пальцами мрамор, словно хотел дотянуться до погибших... И можно только догадываться, что творилось в его душе, помня о том, что происходило в этот последний год и особенно в конце апреля в Эстонии. И не только в Эстонии... Сам он считает, что это один из первых разумных шагов, который предприняли российские власти.

И пока мы говорили с ним об этом событии, люди все подходили и подходили к нам, и образовался даже некий круг из тех, кто вслушивался в его слова. И обращаясь к ним, Мери сказал: «Подождите. Все поймут...»