"Молодежь Эстонии" | 07.09.07 | Обратно

История его жизни, как она есть

Нелли КУЗНЕЦОВА

В этой скромной, такой обыкновенной квартире на окраине Таллинна, отличающейся лишь обилием книг, Арнольд Мери, Герой Советского Союза, живет с 1960 года, с тех самых пор, как его вернули в Эстонию из Сибири.

«Из Сибири? — поразилась я, впервые услышав об этом. — Да как вы-то оказались в Сибири, вы с вашей Звездой Героя, вы, которого обвиняют в том, что ссылали в Сибирь других?»

И хотя я многое знаю об Арнольде Константиновиче, не раз писала о нем на страницах газет, все же выяснилось, что знаю далеко не все. История его жизни, гордая и горькая, противоречивая и трагическая, просто потрясает.

Когда-то Анна Ахматова, великая женщина и великий поэт, написала, что о ее современниках будут говорить как о шекспировских героях, столько человеческих трагедий, взлетов и падений, героизма и подлости пришлось им увидеть и пережить. Но страдания шекспировских героев все-таки меркнут по сравнению с тем, что приходилось и приходится сегодня переносить Арнольду Мери.

Двенадцать лет — подумать только! — двенадцать лет он находится под следствием. Никто из нас не думал, что дело дойдет до суда. Но вот, оказывается, доходит. Уже есть обвинительное заключение на многих страницах.

«Вы думаете, это меня пугает? — спросил Мери и сам же ответил: — Я получил такую закалку, меня подвергли такой «тренировке», что уже ничто не может меня испугать…»

Я знаю, Мери — человек редкого мужества. Но ведь есть же где-то предел…

Долгие годы, начиная с 1947 года и вплоть до 56-го, года ХХ партийного съезда, развенчавшего культ личности Сталина, он, Мери, находился под партийным следствием, которое было инициировано и все эти годы поддерживалось КГБ (НКВД).

В том трагическом 49-м году, году сталинской депортации, когда он, если следовать логике обвинения, совершал «геноцид эстонского народа», «преступление против человечности», которое ему инкриминируется, сам он, Мери, как раз и был под следствием, считался неблагонадежным по отношению к советской власти. Как легко все-таки судить человека, явление или событие с позиций сегодняшнего дня, не зная и не желая знать, что происходило в те трудные времена. Можно ли представить себе, что чувствовал человек, какую драму переживал, понимая, что не может изменить условия и требования режима, указания свыше, с которыми он не согласен, но которые обязан выполнять? Те, кто работал в партийных органах, знают, что туда приходили и оттуда уходили не по собственному желанию. А уж в те времена за несогласие вообще расплачивались жизнью. Как мог поступать смелый и честный человек, понимая, что не может отменить депортацию, навязанную свыше? Лишь стараться облегчить участь людей, подпадавших под эту депортацию… Сегодня чуть ли не главным доказательством его вины стал тот факт, что он старался добыть катер у руководства Балтийского флота, чтобы перевезти на нем людей с острова. Судно, на которое должны были погрузить депортированных с Хийумаа, стояло слишком далеко от берега. Перевозить людей с вещами — женщин, детей, мужчин, стариков — на утлых лодчонках? Сколько их могло утонуть, погибнуть в первый же день? Или заставить их бросить вещи, пуститься в далекий и неизвестный путь голыми и босыми?

Даже I секретарь ЦК Компартии республики не мог отменить депортацию, хотя был не согласен с ней. С привычной горечью Мери вспоминает свой давний разговор с Николаем Каротаммом, он вспоминает, как тот, отойдя в дальний угол своего рабочего кабинета и глядя в окно на площадь, которая ныне называется площадью Свободы, негромко сказал: «Ты еще очень молод, Арнольд, и хочется верить, что впереди у тебя долгая и хорошая жизнь. Но если ты думаешь, что первый секретарь всегда может поступать лишь по велению собственной совести, то я не дам за твою жизнь и пяти копеек…» А они с Ундуском, с которым работали вместе, с тем Ундуском, который был отцом Феликса Ундуска, сыгравшего в качестве ведущего и автора популярнейших телепередач столь заметную роль во времена Народного фронта, — вот уж ирония судьбы, не правда ли? — так вот вместе с этим Ундуском они слали телеграммы Каротамму с просьбами о помощи. КГБ не давал им списки людей, не давал им возможности помогать, действовать так, как они считали нужным. Впрочем, об этом мы еще поговорим позже…

…С 45-го по 49-й год Мери был первым секретарем ЦК комсомола Эстонии. В 47-м как раз и произошла история, которая положила начало долгим его преследованиям, история, которая, как стало понятно уже потом, и была использована КГБ против него самого.

В один из дней, который, очевидно, никак нельзя было бы назвать прекрасным, к нему явился человек и заявил, что он адвокат Ярослава Исбы. Этот Исба был арестован по обвинению в злоупотреблениях в связи с денежной реформой. Сейчас уже не многие знают, что в 47-м году на всей территории Советского Союза проходила денежная реформа. Частным лицам деньги обменивались по курсу 1:10, а государственные средства менялись из расчета 1:1. Так вот Исба, бывший кладовщиком одного из министерств, обвинялся в том, что обменял собственные средства как государственные и за свои 5 тысяч старых рублей получил не 500 новых, как это положено, а те же 5 тысяч. Сам Исба уверяет, что сделал это по просьбе заместителя министра, воспользовавшегося подчиненным положением своего кладовщика. Так вот адвокат и пришел спросить у Мери, что за человек этот Исба, могли ли быть у него такие деньги, тем более, что сам Исба утверждает, будто является старым, еще с довоенных времен знакомым Мери.

Арнольд Константинович сказал, что, да, знает Исбу, что почти уверен: деньги не его, такой суммы у него просто не может быть, поскольку он всегда живет в долг. С получки расплачивается со старыми долгами и тут же влезает в новые.

С тем адвокат и ушел. А Мери позвонил Каротамму. Порядки тогда были суровые, жесткие, и он, по его словам, обязан был доложить первому секретарю, что его знакомый, не друг, нет, но приятель, с которым ездили по грибы, арестован. А Каротамм, как вспоминает Мери, был «мужик въедливый». Узнав всю историю, он возмутился: «Ты, комсомольский секретарь и депутат Верховного Совета, знаешь, что заместитель министра замешан в некрасивую историю, и ничего не предпринимаешь? Иди к прокурору». Мери к прокурору пошел…

А через какое-то время его вызвал к себе Дмитрий Кузьмин, тогдашний секретарь ЦК КПЭ по кадрам. С ним, между прочим, Мери всю войну «прожил» в одной землянке, оба воевали в Эстонском стрелковом корпусе.

На столе у Кузьмина лежала толстая папка. «Вот, садись, читай…» В папке были многочисленные протоколы допросов Исбы. Оказалось, что «дело» немедленно забрали в КГБ. Вряд ли эти «компетентные органы», как принято было говорить, интересовал именно Исба. Слишком мелкая сошка… Но через него можно было «зацепить» другого человека. На допросах, как явствовало из протоколов, Исба признавался в том, что чуть ли не с колыбельного возраста боролся против советской власти, состоял в таких-то и таких-то подпольных антисоветских террористических организациях, и Мери, значилось в протоколах, не только был об этом осведомлен, но даже принимал участие в мероприятиях этих организаций.

Бог знает, как были получены или выбиты эти показания. Мери был уверен, да и сейчас думает так же, что этот Исба не мог быть замешан в каких-то антисоветских делах. Для этого, как говорит Мери, это был слишком простодушный, наивный, легкомысленный человек, «болван и хлюст», как выразился Арнольд Константинович, авантюрист во всем, что касалось «пива и женщин». В далеком довоенном детстве он какое-то очень короткое время состоял в «волчатах», это что-то вроде октябрятской или пионерской организации при скаутах. Вот это его давнее детское членство да еще скаутская шляпа, висевшая в его квартире на гвоздике, которую он где-то подобрал и оставил у себя, «потому что красивая», и послужили материалом для версии о его антисоветской деятельности.

Но дело было явно не в нем. Арнольд Мери, его связь с этим человеком, а значит, и участие в антисоветской деятельности — вот что было главным в этих протоколах допросов, вот что составляло стержень этого «дела».

После объяснений Мери и соответствующего разбирательства партийные органы в Эстонии «дело Мери» закрыли. Было признано, что все эти материалы — лишь клеветнические измышления, направленные против него. Но странным образом это «дело» возникало вновь и вновь, поднимаясь все выше и обрастая новыми подробностями. Его уже обвиняли в преступлении против партии, его уличали в том, что он будто бы скрыл свое происхождение, утаил от партии, что учился в белоэмигрантской гимназии. Хотя во всех анкетах он писал, что в 26-м году его семья перебралась из Эстонии в Югославию, что он учился в I Русско-сербской мужской гимназии в Белграде. Конечно, его соучениками были дети русских эмигрантов, конечно, белоэмигранты были и среди преподавателей. Могло ли быть иначе в довоенной Югославии, если знать, что после революции 17-го года и Гражданской войны в этой стране оказалось около 30 тысяч бывших русских офицеров, уходивших из Советской России? Кстати, обо всем этом Мери рассказывал в брошюре, вышедшей в Эстонии в те времена тиражом 30 тысяч экземпляров. Какое уж тут «сокрытие»…

Но «дело» упорно следовало за ним, то затухая, то разгораясь с новой силой и бросая тень на его жизнь. КГБ не выпускал Мери из сферы своего «особого» внимания. Уже после 56-го года, после знаменитого ХХ съезда КПСС, когда его восстановили в партии, откуда он был исключен, вернули Золотую звезду Героя, отнятую у него в 52-м году, как и другие награды, он получил возможность заглянуть в свое «дело», распухшее до значительных размеров. Там среди множества «материалов» он увидел гневное письмо небезызвестного генерала Абакумова, руководителя КГБ, тогда еще НКВД. Генерал удивлялся «бездеятельности» органов, оставлявших на свободе столь сомнительного человека. А Мери вспомнил, как при разбирательстве в Комитете партийного контроля СССР его председатель Шкирятов — старшее поколение хорошо помнит эту фамилию — кричал: как это человек, впервые попавший в СССР в 40-м году, выросший в белоэмигрантской среде и впитавший, казалось бы, ее настроения, ухитрился стать героем этой страны? Что за этим стоит?

Вот так разворачивалась история его жизни… О ней еще рассказывать и рассказывать…