|
"МЭ" Суббота" | 29.09.07 | Обратно
Портрет городской души
Йосеф КАЦ
Дмитрий Спивак. |
Количество книг, написанных о Северной столице России за три столетия ее существования, могло бы, наверное,
составить солидную библиотеку. И все же три из них, изданные за последние три года под общим заголовком
«Метафизика Петербурга» - «Начала и основания», «Немецкий дух» и «Французская цивилизация», - заслуживают
отдельного разговора, потому что их автор - доктор филологических наук, директор петербургского отделения Российского
института культурологии, ведущий научный сотрудник Института мозга Дмитрий СПИВАК исследует не архитектуру
площадей и проспектов, не быт горожан и даже не их предания - он пытается постичь душу этого удивительного города.
- Сам термин «метафизика» звучит для непосвященного загадочно: на вопрос,
что скрывается за ним, не сможет четко ответить даже человек, считающий
себя вполне образованным. Что же означает он в контексте ваших исследований?
- с этого вопроса мы начали разговор с приехавшим в Таллинн для участия
в международном симпозиуме «Места памяти в Северо-Восточной Европе» Дмитрием
Спиваком.
Фото Николая ШАРУБИНА |
- «Метафизика» - это название одного из трактатов Аристотеля, в котором
он рассказывал о вещах, находящихся за пределами чувственного или физически
осязаемого мира: того, что лежит за пределами законов физики. Ну, а дальше
следует длительная европейская традиция. В наши дни мы предлагаем понимать
под метафизикой те образы и конструкты, которые служат культурным целям
и с которыми мы связываем крайние человеческие ценности - такие, как свобода
воли, проблема жизни и смерти: те вещи, за которые можно бороться и умирать.
Особенно - на уровне народа.
- Достаточно абстрактное, точнее сказать, возвышенное понятие и столь прозаичное
явление, как повседневная жизнь того или иного города, - в какой степени
они согласовываются между собой?
- Традиция городских исследований, так называемая урбанистика, изучает
городскую жизнь в самых разных ее проявлениях: демографическом, общественном,
градостроительном. А есть, как мне кажется, более тонкая школа - она исследует
использование отдельными личностями города как механизма для изменения
своей души, для проникновения за грань «физического города» к метафизическим
понятиям, к тем весьма сильным идеям, которые почти не заметны в контексте
повседневности, но которые структурируют наш опыт и определяют наше будущее.
- В европейской традиции существует целый ряд городов, преобразовавших
свое прошлое в некий мистический флер, простирающийся за рамки предметного
мира, - Прага, например. По сравнению с ними основанный «всего» триста
лет тому назад Санкт-Петербург - значительно моложе. Насколько применим
метафизический подход для его исследования?
- Применим безусловно. Потому что Петербург с самого начала строился как
«творение из ничего». Тот субстрат, который был на его месте до того -
почти тысячелетнее проживание на берегах Невы прибалтийско-финских народов
и два шведских города, которые пытались построить в ее устье - Ландскрона
в начале XIV столетия и Ниеншанц в середине XVII века, - был «смыт» словно
бы неким потоком. Петербург строился на «голом месте» - ну, а там, где
мало истории, или же там, где ее «отсутствие» является идеологической установкой,
всегда появляется много мифологии.
- Мифологией Петербурга в «фольклорном» значении этого термина занимается
целый ряд исследователей - в первую очередь вспоминается Наум Синдаловский.
Чем ваш подход к «петербургскому мифу» отличается от его последователей?
- Фольклор в городе всегда существует, а дальше вступает в силу понятие,
введенное Лотманом: на манер того, как ветхозаветный Бог открывал свою
волю, то есть вел свой текст, или, как принято говорить сейчас, «нарратив»,
через своих пророков, точно таким же образом, по крайней мере, с начала
ХХ века, звучит внеличностный голос некого гения места, genius loci, как
говорили древние, слышится в творчестве целого ряда писателей и поэтов.
Это та золотая нить, начатая Пушкиным, Гоголем, Достоевским, Андреем Белым. Некоторые, впрочем, полагают, что она прерывается
на Анне Ахматовой и Константине Вагинове, но другая часть исследователей
верит, что она протягивается и до наших дней.
Кроме того, всегда существовало множество паратекстов, квазитекстов - отражения
этой золотой нити в краеведческих пособиях, сочинениях ученых-историков,
которые не верили ни в какую метафизику, в городских быличках и легендах.
- В качестве составляющих этой золотой нити вы называете классиков русской
литературы. Однако три наиболее известных широкому кругу читателей ваших
труда повествуют, скорее, об иностранном следе в метафизике Петербурга:
финско-шведских «истоках и основаниях», немецком мире и французской цивилизации...
- В центр внимания я поставил иностранные имена по той причине, что с их
помощью проще выделить собственно четкую петербургскую линию. Кстати, в
текстах, принадлежащих немецкому миру и французской цивилизации - двум
главнейшим культурным партнерам Петербурга, - особенно явственно видны
термины, с помощью которых петербургская культура ярче всего себя понимала.
Важно ведь не то, что немцев в столице было много, а французов мало, что
немцев считали нацией романтической, а французов - практичной, что немцев
почитали консерваторами, а французов - носителями инноваций. Существеннее
то, что практически любой полюс в коллективной психологии русских рано
или поздно начинал интерпретироваться в терминах либо «немецкий», либо
«французский». Вплоть до того, что даже Блок, который, как известно, Германию
не любил, был, скорее, франкофилом, в начале издания серии «Всемирной литературы»
позиционировал себя именно как переводчик с немецкого. Блок был символист
- следовательно, «немец». А Гумилев как один основателей акмеизма - безусловный
«француз».
Что же касается шведско-финского субстрата, то это, на мой взгляд, тот
аспект, который в последние годы приобретает все большую актуальность:
пересмотр линии, что «предыстории» у Петербурга не было. В связи с этим
я хотел бы обратить внимание на то, что огромный трехсотметровый небоскреб,
который «Газпром» хочет соорудить именно на месте шведского города Ниеншанца,
существовавшего у впадения Охты в Неву, «теоретически подкреплен» высказыванием
главного архитектора проекта, утверждающего, что построенный на основании
Ниеншанца, небоскреб будет нести в будущее генетический код. Эти слова,
между прочим, перечеркивают все, что делалось после Петра Первого, и свидетельствуют
о том, что современная русская культура готова идти на деструкцию своих
основополагающих, базовых мифов - особенно в отношении Петербурга.
- В своих исследованиях вы делаете особый акцент на германской и французской
составляющих «петербургского мифа». Но ведь столица Российской империи
всегда была городом многонациональным - замышлялась она как «второй Амстердам»,
да и по сей день можно пройтись по Итальянской улице или Английской набережной...
- У нас работает целый ряд авторитетных краеведов и этнографов, которыми
описано большинство из представленных в Петербурге этнических групп. Кстати,
отмечу, что иностранцев среди его жителей никогда не было более десяти
процентов - сюда я включаю так называемых «пригородных» финнов. Однако
иностранное культурное влияние транслировалось через Петербург на всю Россию
с огромным усилением - говоря современным языком, город был порталом, призванным
связывать европейскую культуру с российской. Однако в этой «ретрансляции»
особенно важно выделять основные голоса.
В первую очередь, как я уже упоминал, это первоначальный, «допетербургский»
субстрат - после Фрейда мы знаем, что сколь слабым ни был бы существующий
при рождении и до него опыт, он чрезвычайно важен для любой культуры. Наряду
с немецким и французским, к сожалению, все более вытесняемым в наши дни
всепоглощающим американским влиянием, я бы выделил еще и византийскую составляющую,
а также наших соседей - Лифляндию и Эстляндию, современные Латвию и Эстонию.
В некоторой степени русское крестьянство, пребывавшее в Петербурге в XVIII-XIX
веках очень активно и привносившее в его культуру ярославские и вологодские
влияния. Можно, конечно, найти путеводители по Петербургу голландскому
или же по Петербургу как «Северной Венеции» в национальном, итальянском
смысле. Но это не более чем эффектные сравнения: как и фраза Гоголя «я
проснулся на родине в Риме». Тем не менее, итальянская культура не прошла
через «фильтр» русского общественного сознания. А французская или немецкая
преодолевала его совершенно свободно.
- Метафизический подход помогает лучше понять прошлое Петербурга и осознать
его настоящее. А может ли он помочь заглянуть в будущее города и предвидеть,
какую роль выпадет ему играть в эпохи наших потомков?
- Что касается роли Петербурга, то, прежде всего, стоит отметить, что она
переопределяется на наших глазах. И что особенно важно - переопределяются
базовые ценности. Помню, четыре года назад, когда мы праздновали 300-летие
Петербурга, я наперекор массмедиа повторял, что справедливее было бы отметить
400-летие города, включив в его историю и предшественника - шведский Ниеншанц,
существовавший с 1611 по 1703 год. Между этими городами не было и нет разрыва
во времени и пространстве: это один и тот же город. Тогда на меня смотрели,
как на чудака. В лучшем случае, пожимая плечами. Теперь же эта точка зрения
обретает все большую популярность.
Думаю, что Петербург сейчас вновь присоединяется к европейской цивилизации.
И в этом отношении для нас чрезвычайно важно то, что делается у соседей.
Если идти на север - то в Выборге и прочих небольших городах по побережью
шведскоязычной Финляндии до Хельсинки и далее до Турку-Або. Ну, а если
направиться на юг - то в Нарве, Таллинне-Ревеле, Риге, Стокгольме. Это
наши исторические партнеры, ибо Петербург, потеряв свою политическую мировую
роль, сохранил ее в культурном пространстве. Ведь самые исполняемые в мире
композиторы - Чайковский и Стравинский жили и творили в Петербурге, самый
популярный в мире русский писатель - петербуржец Достоевский, а Менделеев
и Павлов задали векторы развития науки в XXI веке. Если учтем все это,
мы поймем, что Петербургу предрешено быть местом паломничества серьезных
людей не только балтийского региона, но и всего мира.
Если же говорить о региональной роли, то Петербургу следовало бы укрепить
свою связь с хинтерландом - псковскими и новгородскими землями, землями
Северной Руси: именно такая роль, кстати, отводилась его непосредственному
предшественнику в рамках «великой восточной политики» Швеции XVII столетия.
Только в таком случае город сможет быть ретранслятором и фильтром различных
культурных влияний с той и иной стороны. Впрочем, я не слишком оптимистичен
по отношению к подобному сценарию. Думаю, в ближайшем будущем нас ожидает
скорее период «охлаждения» - связан он, прежде всего, с усилением евразийского
влияния в русской культуре.
|
