"Молодежь Эстонии" | 11.12.08 | Обратно

Лесная быль

Нелли КУЗНЕЦОВА

Василий Гречко и его муза.

Эстонский Шишкин — так говорят о художнике Василии Васильевиче Гречко. В Центре русской культуры открылась выставка его работ, до сих пор мало известных широкому зрителю.

Открытие выставки было омрачено печальным известием о кончине Святейшего Патриарха Алексия II. И люди, пришедшие на выставку, стояли в долгом молчании, когда Валерий Смирнов, руководитель Объединения русских художников, предложил почтить память ушедшего патриарха. Всегда грустно, когда умирает человек, тем более такой, каким был Алексий II, и мы с горечью думаем, что жизнь неумолима и что хотя бы некоторым людям, без которых трудно жить, она могла бы дать если не бессмертие, то более долгую жизнь, чтобы мы, как писал Константин Паустовский, всегда ощущали у себя на плече их легкую руку.

Но мы испытали радость от встречи с Василием Гречко, с его картинами, с его творчеством. Потому что встреча с человеческим талантом, тем более таким щедрым, всегда радостна, всегда поднимает настроение, вселяет, быть может, не до конца ясную, но очень добрую надежду.

Василий Васильевич — вообще человек необыкновенный. Он даже не похож на художника, какими мы обычно привыкли представлять их себе. И если бы я не боялась, что меня обвинят в литературщине, я бы сказала, что Гречко кажется вырезанным из крепкого кедрового корня, во всяком случае, из какого-то сильного дерева. И потому, прежде чем говорить о его картинах, хочется немного рассказать о нем самом, потому что драматургия его жизни по-новому освещает и его работы.

Ему было два с половиной года, когда началась Великая Отечественная война. Отец погиб на фронте, а самого Васю вместе с матерью и двумя сестрами немцы угнали в Германию. Нет смысла рассказывать, что за жизнь была у них в этом немецком плену, всего все равно не расскажешь, столько страха, горечи накопилось в детской душе. Тем более, что после победы, после освобождения жизнь для этой семьи не стала лучше. Они оказались в сибирской ссылке. Многих людей, оказавшихся в плену, как мы теперь знаем, ожидали после освобождения из немецкого плена проверочные, фильтрационные лагеря, так, кажется, они назывались. Там, в Сибири, мать Василия познакомилась с эстонцем, тоже отбывавшим ссылку, вышла из него замуж. И после смерти Сталина семья вернулась на родину отчима. Так Василий Гречко оказался в Эстонии.

Странно, быть может, но я знаю многих людей, которые начинали свою трудовую жизнь на Балтийском судоремонтном заводе. Он словно помогал им встать на ноги. Гречко работал электриком, электромонтажником на этом заводе, имел 7-й разряд.

Василий Васильевич не говорит, когда он почувствовал в себе тягу к рисованию, когда осознал свой талант. Но в 29 лет, уже имея семью, двоих детей, он пошел учиться в Таллиннский Художественный институт, нынешнюю Художественную академию. Ночью работал на заводе, а днем учился в институте. Как хватало на это сил — трудно понять. Но ведь хватало!

А после института оказался в Тюменской области, в городе нефтяников Нижневартовске. Делал разные оформительские работы, а для себя, когда оставалось время, понемножку писал.

Но по-настоящему стать художником, то есть писать то, что хочется, к чему тянет душа, ему удалось лишь в Таллинне, когда они с женой Галиной вернулись из Тюмени. И то далеко не сразу. Жить и работать в однокомнатной квартире было просто невозможно. И они с Галиной, вдвоем, без всякой посторонней помощи, начали строить в лесу дом. И построили... Сделали его просторным, чтобы в нем была мастерская для художника, чтобы можно было спокойно работать. Я все мечтаю побывать в этом доме, почувствовать запах леса, окружающего его, услышать на рассвете, как стучит в окно тяжелая сосновая ветка, посидеть возле художника, если он позволит, конечно, глядя, как он медленно водит кистью. Сам он говорит, что ложится спать обычно рано, часов в 8-9 вечера, а встает в 3-4 часа утра и идет в мастерскую. Представляю, какая тишина стоит вокруг, только тяжело вздыхает во сне большой и мохнатый кавказский пес. И рассвет медленно вползает в окна...

Почему-то мне кажется, что в этом лесном доме всегда пахнет пирогами. Галина привезла свои пироги даже на эту выставку в Центре русской культуры. Быть может, именно жена Галина — одно из самых больших везений Василия Васильевича. Она — душа этого дома, в ней скрыта его энергия. Это она нашла старых институтских друзей Гречко, когда они с мужем вернулись в Таллинн из Тюмени. Валерия Смирнова. Влада Станишевского. Валерия Лаура... Чтобы он, Василий, совсем уж не отрывался от художников, чтобы было с кем поговорить. Она, Галина, хранитель таланта, вдохновительница, муза художника. Старомодное словечко, не правда ли? Но ведь верное. Она, Галина, взяла на себя хозяйственные заботы, а их в лесном доме очень много, только чтобы Василий Васильевич писал. И надо было видеть, как раскраснелось, как засияло ее лицо, когда прозвучали добрые слова о творчестве Василия Васильевича.

Я никогда не видела, чтобы художнику несли столько цветов. И в этом была какая-то очень большая справедливость. Среди его картин мы почувствовали себя словно в лесу, в том самом лесу, который он знает, любит и который так мастерски пишет. Он поразительно чувствует лес, живет им, дышит им. В его картинах нет никаких новомодных изысков, они совершенно реалистичны. И все же у них какое-то свое дыхание, нечто потаенное, какой-то свой подтекст...

Эстонский Шишкин? Может быть, если судить формально, только по тому, что объектом его творчества является природа, лес. Но Гречко — самобытный художник, у него свой почерк, свой взгляд. Сила его картин, очевидно, в глубоком слиянии автора с темой, в сильнейшей одержимости ею, не подберу другого слова, в столь сильной эмоциональной наполненности художника тем, о чем он хочет сказать и что передается нам, зрителям. Мне даже кажется, что он пишет лес в разных его видах, в разных проявлениях именно потому, что за плечами у него такая драматическая жизнь.

Но особенно поражают его рисунки. Он пользуется минимумом изобразительных средств, всего пятью цветными карандашами. Но, боже мой, какая это тонкая, филигранная работа. Ведь здесь нельзя ошибиться. Карандашные штрихи невозможно стереть так, чтобы они не оставили следа. Сразу бросается в глаза, какой он великолепный рисовальщик. Валерий Александрович Смирнов, его старый друг и председатель Объединения русских художников, недаром говорит, что Гречко учился в Художественном институте еще тогда, когда там преподавали блестящие мастера, когда рисунок, именно мастерство рисунка было в чести. И какая сдержанная, какая благородная манера рисунка у Гречко! Леонид Соколов, сам отличный художник, по этому поводу написал: «Постепенно карандашный штрих набирает силу, шум леса нарастает — звучит изобразительная музыка, в которой каждый карандаш ведет свою линию, переплетаясь с другими... Кажется, что под рукой мастера бумага и карандаш вдруг вспоминают, что были когда-то деревьями в лесу...» Удивительно, не правда ли? Лучше просто не скажешь...

Конечно, у Василия Васильевича спрашивают, как он находит свои лесные сюжеты, ведь лес на его картинах, в его рисунках всегда разный. Я видела, что он пытается рассказать. Но объяснить это трудно, почти невозможно. Может быть, дело в его особой зоркости к природе? Не помню, кто из поэтов сказал: «Поэзия всюду, даже в траве. Надо только нагнуться, чтобы поднять ее». Но не каждый человек, даже не каждый художник способен нагнуться, умеет увидеть, почувствовать эту поэзию. У Гречко это получается... У него есть, правда, недостаток. Сам он говорит об этом со стеснительной улыбкой. Слишком часто переписывает, переделывает свои картины. Все ему кажется, что он недотянул, что можно сделать лучше. Но так, увы, можно потерять поэзию...

Что можно добавить к этому? Друзья говорят, что у Гречко золотые руки. Старый «Запорожец» он переделал в трактор, надо разгребать зимой снежные заносы. Соорудил механический топор для колки дров. Нечто вроде маленькой гильотины... Ну, и множество других мелочей. Талантливый русский человек, он талантлив не только в своем основном деле...