погода
Сегодня, как и всегда, хорошая погода.




Netinfo

interfax

SMI

TV+

Chas

фонд россияне

List100

| архив |

"МЭ" Суббота" | 06.06.08 | Обратно

Мой солдат-освободитель

Рейн АГУР


фото Николая ШАРУБИНА

За последнее время я прочел и выслушал несколько историй о том, как та или иная русская семья оказалась в Эстонии и как они сейчас здесь себя чувствуют. Это трагические, сложные, рвущие душу истории. Большинство их героев — интеллигентные люди. Они стараются понять эстонцев, которые не уважают бронзовый памятник, и считают, что перенос памятника на кладбище равносилен его уничтожению. Вот это не понимаю уже я.

Я хочу рассказать вам свою историю. Постараюсь сделать это по возможности бесстрастно, не давая оценок. Я хочу, чтобы оценки дали читатели. И хочу, чтобы эту статью прочли те, кто читает только по-русски. Для них я это и пишу. Хочу, чтобы люди знали: историческая правда может быть болезненной, но она – Правда, и ее нельзя прятать вечно, потому что она все равно выйдет наружу. И это не переписывание истории, как считают те, которым эта правда не нравится. У одной части живущих в Эстонии русских создалось впечатление, что только для них этот бронзовый памятник имеет значение как символ, другие же должны молчать, если они так не считают.

А теперь – моя история. Рано утром 14 июня 1941 года, в четвертый день рождения моего брата, вооруженные люди загнали нашу семью – мать, отца, сестру, брата и меня — в кузов грузовика, отвезли на железнодорожную станцию Килтси и погрузили на нары в вагоны для скота. Моего отца, как и всех остальных мужчин, разделили с семьей. Навсегда. В конце лета мы прибыли с большим количеством женщин и детей из Эстонии, Латвии и Литвы в таежное село в Томской области. Приближалась суровая и долгая зима, а у наших матерей не было никаких запасов, не было навыков, чтобы выжить в чужом и поначалу враждебном селе, где и местным-то жилось несладко, а теперь и то немногое, что у них было, им пришлось делить с «проклятыми фашистами». Конечно, называли они нас еще более грубо. Мы страшно голодали. Женщины продавали местной элите свою одежду и белье. Шелковую ночную рубашку там принимали за праздничное платье. Совсем маленькие дети и старухи умирали. Дети моего возраста сильно болели. Но весной появилась крапива, и она стала нашим спасением. 14 июня 1944 года умерла наша мама. Мы втроем были согласны на любую работу, только бы нас не разлучили и не отправили в детдом. Нас забрала к себе семья, в которой уже было трое детей нашего возраста. Осенью 1946 года в селе появился военный с погонами полковника, собрал с десяток детей и отвез нас домой, в Эстонию. Я так никогда и не узнаю, какое сражение пришлось выдержать этому человеку с майором НКВД, который был приставлен нас охранять. Теперь-то я понимаю, что это было скорее бегство, потому что мы сели на последний корабль, который отправлялся в Томск до окончания навигации. Он сдал нас, вшивых и грязных, нашим родственникам на Балтийском вокзале и исчез. Наши родственники оплатили расходы. Теперь я понимаю, на какой риск пошел этот человек. Шесть лет спустя, в конце апреля, посреди ночи пришли за мной и за сестрой, посадили в «виллис» и отвезли на Пярну маантеэ, 23, где заперли в железной клетке в подвале. Днем спать не давали, ночью проводили допросы: как ты здесь оказался, если должен быть в Сибири? Кто был с тобой, кто организовал побег? Предусмотрительный полковник знал, что делал: мы не знали его имени и позже не имели с ним контактов. Эти трое суток в железной клетке, долгие, мучительные допросы оставили в моей душе разрушительный след. Позднее это здание вызывало у меня страх и отвращение. Оно принадлежало МВД, там жила элита. С виду обычное здание с витринами магазина одежды. Ничто не свидетельствовало о том страшном подвале. Этот дом, бронзовый солдат на Тынисмяги и подвал Kawe всегда мешали мне почувствовать Таллинн полностью родным городом.

14 июня мы снова оказались в сибирском селе, и майор, который там командовал, нам обрадовался. Дело в том, что председатель колхоза обещал ему двух поросят, если он отправит нас в колхоз. Когда умер Сталин, мы стали бомбардировать Москву прошениями об освобождении – мы с сестрой из Сибири, а брат – из Эстонии. Мы получили свободу, и 14 июня 1954 года я смог переступить порог отцовского дома в Ярвамаа. К 1959 году я окончил среднюю школу и хотел поступить на исторический факультет Тартуского университета. Меня не допустили к вступительным экзаменам. Я отправился к ректору Федору Клементу, чтобы узнать причину. Получил ответ: «Университет не для таких, как ты, не для потенциальных врагов советской системы». В это время моя сестра училась в Сельскохозяйственной академии, и ректором там была Минна Клемент. Я подумал, что они супруги, и что моей сестре может угрожать опасность. Конечно, мне пришлось уйти из кабинета ректора побежденным. Основным аргументом ректора был следующий: ты затаил злобу на советскую власть из-за Сибири. Такой же точно аргумент я слышал позднее несколько раз. Это был любимый иезуитский прием психологического террора. Если начнешь спорить — чувствуешь себя подлецом, а если согласишься – будут большие неприятности. Это происходило во время хрущевской оттепели...

В моей последней честно написанной биографии советских времен было сказано, что вина моих родителей заключалась в том, что отец был директором сельской школы, а мать – учительницей, и они были патриотами Эстонии.

Я не видел войны. Я видел нечто более ужасное. Это было запланированное умерщвление, убийство, запланированное на государственном уровне. Матери, которые были доведены до отчаяния, выкапывали из-под снега оставшиеся там колоски. Если они попадались начальству, их отправляли в лагерь. Что ожидало их детей? Среди людей моего поколения много таких, кто ничего не знает о своем происхождении. И не во всем виновата война. Только в 1989 году я получил ответ на очередной запрос о судьбе своего отца: убит в 1942 году в лагере Сосьва, в Свердловской области.

Моим солдатом-освободителем был офицер советской армии, внешне похожий на еврея. Он рисковал всем, чтобы спасти десяток детей, которых местные жители называли фашистами... Этот военный приехал в забытое богом сибирское село, в котором царствовал майор НКВД. О конфликте этих двух людей можно было бы снять кино...

У меня есть несколько русских друзей – и в России, и в Эстонии. Мне неловко перед ними, я не знаю, что они об этом думают. Но они люди интеллигентные, творческие, талантливые, и это – гарантия того, что наши отношения останутся добрыми.

У мелочных людей и человеконенавистнических режимов есть одно общее качество: облагораживать свои деяния, в том числе и плохие. Бронзовый солдат для меня – символ смерти моих родителей, символ моего детства, которого не было. И это называется переписыванием истории? Признание своей вины – проявление мужества. Извинение принесло бы доверие. Нынешняя Россия признала себя преемником Советского Союза... Сосланных – тысячи, сосланных дважды – тоже тысячи... Конечно, наши ряды редеют. Дают себя знать травмы, полученные в детстве. Для таких, как я, ХХ век – это катастрофа в любом смысле, не только в геополитическом...

Мой солдат-освободитель навсегда останется живым для меня, несмотря на то, где нахожусь я, а где – он.