Назад в передовые
Ну, слава Богу.
Я и так никогда не терял оптимизма, а последние события меня просто окрылили.
Я же говорил: или я буду жить хорошо, или мои произведения станут бессмертными.
И жизнь опять повернулась в сторону произведений.
А они мне кричали: все, у вас кризис, вы в метро три года не были! О чем вы писать теперь будете? Все теперь об этом. Теперь вообще права человека, теперь свобода личности выше народа. А вы зажрались, три года в метро не были.
Критика сверкала: вечно пьяный, жрущий, толстомордый, все время
с бокалом.
А я всегда с бокалом, потому что понимал - ненадолго.
Все по словам. А я по лицам. Я слов не знаю, я лица понимаю.
Подошел ко мне авторемонтник и говорит:
- Я вам радиатор заменил.
А я на лицо его глянул.
- Нет, - говорю, - не заменил.
- То есть, - говорит, - запаял.
- Нет, - говорю, - не запаял.
- Сейчас посмотрю. - И пошел смотреть.
Когда все стали кричать "свобода!", и я вместе со всеми пошел смотреть по лицам. Нормально все. Наши люди. Они на свободу не потянут. Они нарушать любят. Ты ему запрети все, чтоб он нарушал. Это он понимает.
- Это кто сделал?
- Где?
- Вот.
- Что сделал?
- Что сделал, я вижу. А кто это сделал?
- А что, здесь запрещено?
- Запрещено.
- Вот не я.
- А кто?
- Вот он.
- Ты это сделал?
- Не я.
- А кто?
- Он.
- Он говорит, ты.
- Нет, он.
- Пошли оба вон отсюда.
Наша свобода - это то, что мы делаем, когда никто не видит. Стены лифтов, туалеты вокзалов, колеса чужих машин. Это и есть наша свобода. Нам руки впереди мешают. Руки сзади - другое дело. И команды не спереди, а сзади, то есть не зовут, а посылают. Это совсем другое дело. Можно глаза закрыть и подчиниться - левое плечо вперед, марш, стоп, отдыхать.
Так что народ сейчас правильно требует порядка. Это у нас в крови - обязательность, пунктуальность и эта... честность и чистота. Мы жили среди порядка все 70 лет и не можем отвыкнуть.
В общем, наша свобода - бардак. Наша мечта - порядок в бардаке. Разница небольшая, но некоторые ее чувствуют.
Они нам и сообщают: вот сейчас демократя, а вот сейчас диктатура. То, что при демократии печатается, при диктатуе говорится. При диктатуре все боятся вопроса, при демократии - ответа. При диктатуре больше балета и анекдотов, при демократии - поездок и ограблений. Крупного животного страха - одинаково. При диктатуре могут прибить сверху, при демократии - снизу. При полном порядке - со всех сторон.
Сказать, что милиция при диктатуре защищает, будет некоторым преувеличением. Она нас охраняет. Особенно в местах заключения. Это было и есть. А на улице, в воздушной и водной среде это дело самих обороняющихся, поэтому количество погибших в войнах равно количеству погибших в мирное время. У нас. В общем, наша свобода хотя и отличается от диктатуры, но не так резко, чтоб в этом мог разобраться необразованный человек, допустим, писатель или военный.
Многих волнует судьба сатирика, который процветает в оранжерейных условиях диктатуры пролетариата и гибнет в невыносимых условиях расцвета свободы.
Но это все якобы. Просто в тепличных условиях подполья он ярче виден и четче слышен. И у него самого ясные ориентиры.
Он сидит на цепи и лает на проходящий поезд, то есть предмет, лай, цепь и коэффициент полезного действия ясны каждому. В условиях свободы сатирик без цепи, хотя в ошейнике. Где он в данный момент - неизвестно. Его лай слышен то в войсках, то на базаре, то под забором самого Кремля, а чаще он сосредоточенно ищет блох с огромной тоской по ужину. И дурак понимает, что в сидении на цепи больше духовности и проникновения в свой внутренний мир. Ибо бег за цепью можно проделать только в воображении, что всегда интересно читателям.
Конечно, писателю не мешало бы отсидеть в тюрьме для высокого качества литературы, покидающей организм. Но, честно говоря, не хочется. И так идешь на многое - путаница с семьями, свидания с детьми... Так что тюрьма - это будет чересчур.
Но что сегодня радует - предчувствие нового подполья. Кончились волнения, беготня, снова на кухне, снова намеки, снова главное управление культуры и повышенные обязательства, снова тебе кричат: вы своими произведениями унижаете советского человека, а ты кричишь: а вы своим велосипедом его просто калечите.
Красота!
Тот, кто нас снова загоняет в подполье, не подозревает, с какими профессионалами имеет дело. Сказанное оттуда по всем законам акустики в 10 раз сильнее и громче. Лозунг руководства: "Работать завтра лучше, чем сегодня" - в подполье толкуют однозначно: сегодня работать смысла не имеет.
Борьба с населением. Так, как раньше, жить нельзя. Теперь, как теперь? Вопрос, на первый взгляд, простой: живи, и все. Если выживешь. Договорились, что мы умираем раньше всех. Умираем, чтобы сконцентрировать, а не растягивать процесс. Умираем раньше, причем намного, иначе договариваться не стоило. Сделать ярче короткую, но яркую - таким бывает экран неисправного телевизора - жизнь и ослепительную точку в конце.
Борьба с населением подходит к концу. Все от них отмежевались, и народ остался один. Население, предупрежденное, что никак не пострадает, игнорирует предупреждения.
Борьба с пенсионерами тоже подходит к концу. Давно было ясно, что им не выжить. Им и не надо было начинать. В принципе с ними разговор окончен. Либо они идут в структуры, и вертятся, и крутятся, либо не мешают. Как? Это их дело. Всем видно, что от любых постановлений правительства они страдают в первую очередь. То есть ничего нельзя постановить. Они парализуют правительство. Как бы ни высказывался Центральный банк - опять встревоженные лица стариков. Кажется, у них это единственное выражение лица. Видимо, от стариков надо избавляться еще в молодые годы.
Говорят, что и дети страдают. Как-то это видел. Возможно. Значит, надо избавляться и от них. Детей и стариков быть не должно. Как они этого добьются - это их дело.
Оставшееся население не сможет помешать реформам, и жизнь изменится к лучшему, что она и делает, хотя и незаметно для участников процесса. Это ведь часовой механизм. Большая стрелка - законы парламента. Минутная - распоряжения правительства, а ремень от часов - изменение жизни к лучшему.
Как видим, они тесно связаны между собой.
Операция отъема денег, проводимая над населением раз в два-три года, болезненна, но необходима. Как кастрация котов. Она их делает домашними и доброжелательными. Кастрированный, конечно, на крышу не полезет и в марте сидит тихо. Единственное, чего бы хотелось, - чтоб население встретило эту операцию с одобрением.
Думается, что третий отъем денег через два года так и будет встречен и никакой неожиданностью ни для кого уже не будет. А при условии отсутствия стариков, женщин и детей хотя бы на переходный период все проблемы будут решены быстро, и жизнь станет яркой и короткой, без ненужной старости и детства, как и было обещано в начале этого рассказа.
Утечка мозгов
Любая паника, как всегда, напрасна. Кричат об утечке мозгов. Не вижу. Правительство тут. Чьи же мозги утекли? Самые-то главные здесь. Мысль бьется на глазах у всех. Пока непрерывно принимаются законы, как проклятые, - мозги здесь. Я это чувствую по каждой букве, по пудам бумаги и поездкам по стране.
Все мозги до единого здесь. И выбраться из-под этих мозгов никак нельзя. Все соображают прямо на тебя. Как хотят, так и соображают. Хотя, может, они вниз мозгами сидят. Те, что внизу, - утекают, а верхняя часть остается и соображает непрерывно, сообщая утекающим мозгам их текучесть. Фмзиология отправления - мозгами, а принятие решений - оставшейся частью.
При таком государстенном устройстве мы, конечно, должны идти своим путем. И мы идем, теряя очертания, но никуда не удаляясь.