- Алексей Владимирович, пятнадцать лет назад вы с Владимиром Меньшовым вольно или невольно обманули миллионы советских женщин. После фильма "Москва слезам не верит" они садились в пригородные электрички с единой надеждой: встретить вот такого слесаря Гошу. Они даже были согласны на то, что у него будут нечищенные ботинки. Разумеется, никакого Гоши там не оказывалось. Как вы считаете, хорошо вы тогда поступили?
- Ты знаешь, я прекрасно понимал, для чего весь этот Гоша был нужен. Он нужен был только для того, чтобы сколько-нибудь благополучно закончились двухсерийные мытарства несчастной женщины. Другое дело, что на третий день он вполне может ее бутылкой по голове бить.
- Вы допускаете, что с вашим идеальным героем такой грех может приключиться?
- А почему нет, если он от первой жены ушел. Все дело было в необходимости хэппи энда. Толстой, кстати, издевался над этим. Он говорил: когда я читаю в финале романа, что они поженились, у меня возникает впечатление, что человека загнали в клетку ко льву и на этом оборвалось повествование. Да и какой же Гоша идеальный? Бросил жену, пристает в электричке к незнакомой женщине, пьет вусмерть, дерется. Драку мы на полном серьезе снимали, жуткое дело. Я даже руку себе повредил. Жалко, что в фильм не вошло.
- В фильме осталось, кажется, лишь как Гоша играючи заламывает руку обидчику.
- Там много не вошло. Например, как я в пальто на голое тело разгуливаю по комнате. Я ведь первым в нашем кино с голым задом на экране появился.
- До вас это позволяли себе Евгений Леонов в "Полосатом рейсе" и Фрунзик Мкртчан в "Мимино".
- Ты не сравнивай, они там были комедийными персонажами, а я же героя играл. И в то же время Гоша абсолютно живой человек. Я потому и согласился на роль с радостью, когда прочитал сценарий. Валентин Черных написал живого рабочего, который не попадал на экран. Я таких рабочих встречал, я их знаю хорошо.
- Вы хорошо знаете рабочих с обликом и манерами Баталова?
- Да я серьезно тебе говорю, очень хорошо знаю я таких слесарей. Они спускались в атомные реакторы и работали там примерно двадцать минут в костюмах, которые никакому американскому кино не снились. В серебристых, светоотрожающих. С особенными сварочными аппаратами. И эти слесаря читали и говорили по-английски, потому что инструкции к японским станкам были на английском. Они и сейчас работают и получают больше академиков. На любом производстве такие есть. Но когда фильм вышел, на него многие обрушились. В том числе и на меня в роли Гоши. Вообще, за всю мою жизнь не было фильма, который бы сразу похвалили. Сначала разносили вдребезги.
- Может быть, это фатальным образом связано с вашим в них участием?
- Может быть. "Москву"... "обругали со всех сторон. А про Гошу писали так. Если вы хотели показать идеального советского рабочего, то с какой стати он пьет горькую и к женщинам пристает? Если он трудится на заводе, то к чему его рассуждения о высших материях и пикники с шашлыками? То есть получается, что ни туда ни сюда. Но как раз это отсутствие дерьмовой мгновенной внешней схожести меня больше всего и радовало. И Меньшова радовало. Вот пусть он будет у нас такой высокоинтеллектуальный, а потом сидит один запершись и дует водку.
- А Меньшов не ставил перед вами задачу сыграть в этой роли Алешу Журбина или Сашу Румянцева двадцать лет спустя?
- Примерно этими же словами он мне и говорил: давай сыграем одного из этих, постаревших.
- Значит, вы сознательно продолжили прерванную на десятилетия линию, которая берет начало в давних фильмах Иосифа Хайфица "Большая семья" и "Дело Румянцева"?
- Вот терпеть не могу, когда актеры начинают докладывать про свою, понимаете ли, творческую линию. Это кино - ты идеш, куда зовут. Или отказываешься. А не позвали тебя - вот и вся твоя творческая линия. Сиди дома на диване и отдыхай. Я ведь из мхатовского училища выпускался как характерный актер. Смешной, попросту говоря. Но кино меня переделало. Журбин и Румянцев - совсем не мое амплуа по школе-то.
- Как вы думаете, почему так произошло?
- Это вопрос к Хейфицу. Так позвали.
- Однако позвали и затем признали именно Алексея Баталова, а не кого-то другого.
- Вовсе не потому, что я был каким-то особенным. Ты не думай, таких мальчиков тогда было пруд пруди.
- Так ли их было много, Алексей Владимирович?
- Здравствуйте, а как же? На одну роль в "Большой семье" человек двенадцать пробовались. Все очень конкретно было: главные роли там исполняли наши киты. Поэтому Хейфицу нужен был мальчик с голубыми глазами, как у Бориса Андреева, и чуть курносый. Так что Хейфиц семью подбирал. Да он и сам мне потом об этом рассказывал.
- На роль Саши Румянцева он вас пригласил тоже исключительно из-за голубых глаз?
- Мне очень жаль этот фильм, изуродованный указаниями сверху. А могло бы быть хорошее русское полицейское кино с наивным главным героем, мало понимающим в жизни. Журбин и Румянцев похожи, конечно. Один рабочий, другой шофер. Оба верят в смешные принципы и устои. В справедливость, если уж совсем высоким слогом изъясняться.
- Это странный вопрос к актеру мхатовской школы, и все же: играя своих героев, вы всегда становились ими или ощущали дистанцию между ними и собой, Алексеем Баталовым?
- Я всеми силами старался быть ими, всеми силами. Хейфиц на "Большой семье" меня однажды обругал страшно, потому что мне в костюмерной для съемок на заводе выдали новую робу, а я ее выменял у одного рабочего на старую. Тот был очень рад обновке, но я убил наповал костюмершу, которая имела робу с иголочки, а получила нечто изжеванное и изгаженное. Я ведь на самом деле... Это все игрушки, конечно, но и сейчас, наверное, плавает корабль, где моя заклепка стоит. Одна там моя, это точно.
- Трагедию князя Сергея Петровича Трубецкого в фильме Владимира Мотыля "Звезда пленительного счастья" вы тоже воспринимали как личную?
- От Трубецкого в этом фильме не осталось ничего. Мотыль не виноват. Каждый из героев его фильма сам по себе достоин фильма. Фантастические, неповторимые сыдьбы. А самый удивительный и загадочный из них - Трубецкой. Я это знал. Но что есть в фильме, то и есть.
- А чего в фильме нет?
- Мне все приходится рассказывать о том, что не вошло, чего нет. Но в этом и есть правда, наверное. Нет необыкновенной смелости, которой обладал этот человек. Он же был прообразом самого смелого человека, описанного Толстым в своем романе. И нигде никогда его товарищами он не был назван предателем. Это все советская историческая чушь: не явился на площадь, не поддержал восстание. Он был на площади - и в фильме это есть. И он имел право сказать одному из сторонников восстания: смелость, военное мужество и политическое безрассудство не одно и то же. Никто не поймет того, что вы собираетесь сделать. Это Россия. И он был прав, к сожалению. Кстати, пока Трубецкого допрашивали у царя, у него украли шинель. Этого в фильме тоже нет. И это тоже Россия. А главное, в фильме нет неземной, нечеловеческой любви Трубецких. Она ведь умерла у него на руках...
- А свои старые фильмы любите пересматривать?
- Вот как старые письма перечитывают или старые фотографии перебирают.
- И когда вы их пересматриваете, замечаете ли ту дистанцию, которую так старались сократить тогда - дистанцию между героем и собой, молодым?
- Трудно сказать, это скорей актерское отношение. Актер всегда существует только в настоящем. Конечно, иногда смотрю и думаю: черт побери, здесь совсем не так нужно было сыграть. А потом соображаю, что, может быть, оно и хуже было бы. Может быть, для роли как раз и лучше, что я там дурак такой.
- Скажите, Алексей Владимирович, те фильмы с вашим участием и шире - фильмы шестидесятых годов создали полноценный и полнокровный портрет вашего поколения, или все же остались черты, которые кино не приняло во внимание, проглядело?
- Кино ничего не проглядело, кино все видело и иногда на что-то намекало, а люди шестидесятых годов что-то понимали. Западному восприятию такие отношения с кино всегда были чужды. Там впрямую можно было сказать: я тебя хочу, я тебя не хочу, ты сволочь и так далее. А здесь иначе. Весь "Дорогой мой человек" для меня, да и не только для меня, был построен на том, что в один прекрасный день пришли, арестовали мать и забрали книги. А потом Володя всей своей жизнью подтверждает невиновность матери. Но эпизод с арестом вылетел сразу. И в "Девяти днях" запретили сцену похорон облученных людей. Это было драматургическое основание фильма, а они взяли и вырезали. О каком портрете речь, если в поколении были такие, как я, которые с детства все знали. У меня дедушку и бабушку в первую посадку тридцать пятого - тридцать шестого забрали. Меня с большими опасениями и оговорками принимали в главный правительственный театральный институт страны. Понятно, если по пятьдесят восьмой все сидят. Хейфицу про мою судьбу было известно, да и сам он это знал не понаслышке: одну его картину смыли, потом запретили снимать. Так что какой там портрет.
- Портрета не получилось, но был создан герой шестидесятых, которого воплотил Алексей Баталов. А в кино семидесятых были герои Олега Даля и Владимира Высоцкого. А восьмидесятые востребовали Олега Янковского. Как вы думаете, почему девяностые не предложили своего героя?
- В кино не появился герой девяностых, потому что он еще не написан. Не сочинен. Вот придет талантливый человек и напишет такое, что мы все откроем рот, узнав себя и свое время. Как это было в трифоновских рассказах или нагибинских. Я уверен, что сейчас этот человек уже есть и ходит по улицам, а тогда и актер появится, который сыграет героя. Кстати, актер этот наверняка тоже ходит по улице. Но сначала должен быть сочинен герой.
- Разве звезды не должны совпасть?
- Нет, так они не совпадают. Не получается.
- А с нынешними молодыми, среди которых бродит герой и некоторые из которых приходят к вам во вгиковскую аудиторию, вам легко?
- Мне интересно, и потом, это как оглобли у лошади, расслабиться не дает.
- Глядя на них, вы не вздыхаете, что ваша молодость пришлась на шестидесятые, которые соблюдали мораль стороителей светлого будущего, создавая проблемы с ключами от свободной на часок квартиры и приравнивая чувственность к диссидентству?
- Я так не хочу показаться брюзжащим стариком: вот они какие распущенные, вот мы какие были чистые. Это полный идиотизм - говорить, что время влияет на отношения между мужчиной и женщиной. Колесо крутится точно так же, как оно крутилось во времена Содома и Гоморры, и во времена страстного итальянца Петрарки, оставившего нам книгу о своей любви. Знаешь, в Вене в свое время был издан указ, по которому партнер в вальсе мог хватать за спину или за задницу партнершу и кружиться только три тура. За четвертый - штраф. Я был поражен, когда мне это рассказали. Сегодня они так дрыгаются, завтра иначе. А колесо крутится точно так же, но мне все же кажется, что они отнимают у себя множество других радостей, других возможностей. По человеческим отношениям те годы были для меня более подходящими. Я вовсе не хочу сказать, что наш век был лучше - Боже упаси, это совсем не так. Есть прекрасные молодые люди, но большинство только изображают из себя свободных и ведут себя, как свободные, руки-ноги задирают. А на самом деле очень однообразно летят в одну сторону. Один думает, что он свободен, потому что он выходит из "Мерседеса". Другой свободен, потому что у него серьга в ухе и косичка.
- Ваш вкус противится серьге и косичке?
- Почему противится? Я смотрю на это, как на необычный рисунок. Мне интересно. Вот недавно ребята на занятиях по мастерству показали забавный этюд: проход пары влюбленных. Сначала мы видим их со спины. Он здоровый, мужеподобный, а она женственная, субтильная. По одежде не различишь. Потом они разворачиваются - и все оказывается наоборот.
- Кино переживает сейчас увлечение именно этим. Когда одно перетекает в другое, или все оказывается наоборот. Вы видите для себя роль в этом кино?
- Я вообще никогда не старался сыграть как можно больше. В этом смысле я урод, наверное, да и актер не настоящий. Женя Евстигнеев - вот был актер с головы до пят. Или Смоктуновский. А мои занятия рисованием, сценариями, режиссурой, еще чем-то... Никакого богатства на этом пути не стяжал, но всегда делал то, что хотел. Это дорогого стоит.
Дмитрий САВЕЛЬЕВ.