И неба серый цвет, лишенный хроматизма. Владимиру ВЫСОЦКОМУ - 60
Кажется, ни одного поэта в России, кроме Владимира Высоцкого, не
выталкивали из жизни, как из кабака. А он пел и пел и умирал, и
умирал, и возвращался... Андрей Вознесенский радостно восклицал:
Володька воскресе! Козыри - крести! Но дверные швейцары по
указанию своих кумиров-приказчиков (а ведь и мы, господа,
продолжаем жить по указке именно приказчиков, обожающих лично
бить сапогами провинившихся и лично исполнять лирические песни
на их - провинившихся - стихи) уже опять выталкивали его из
вертящихся, карусельных дверей жизни - в реанимацию.
Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.
Так выл, плакал, катался по земле Борис Леонидович Пастернак,
назвавший это стихотворение "Нобелевская премия", а меньше, чем
через двадцать лет, ему отвечал Владимир Семенович Высоцкий с
тогда еще запрещенным для печати именем (цитирую по памяти):
Идет охота на волков, идет охота
На серых хищников - матерых и щенков.
Кричат загонщики и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.
Так, на разрыв аорты, так, вздувая жилы на шее, что уже и не
жилы, а будто корни дерева, вырвавшиеся наружу из земли, когда
шторм выкорчевывает всю голову с кроной, а оно, дерево, все-таки
хватается за жизнь, все-таки сопротивляется гибели в упоении
мрачной бездны; так кричал Высоцкий:
Но я из повиновения вышел
За флажки - жажда жизни сильней.
За спиною я радостно слышал
Изумленные крики людей.
А лауреат Нобелевской премии усмехался:
Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.
Оба - Пастернак и Высоцкий - бредили "Гамлетом". Один перевел
его на русский язык так, как никто не смел до него переводить -
он написал свою песню любви и свою трагедию, не всегда
оборачиваясь на английскую копию своего оригинала; второй сыграл
именно этого Гамлета - Гамлета любви, который предпочел
справедливость и правду чувству, а потому придумал множество
ответов, но не нашел ни одного верного вопроса. И у обоих поэтов
осталось много неудовлетворенно-недоговоренного по датскому
поводу; они все писали и писали продолжение: один загорелый, в
деревне, копаясь в огороде в Переделкине; второй - в черном
трико, с гитарой, с сорванным голосом, с сорванными струнами
своей жизни, с семиструнными дождями своих песен, заштриховавших
столицу, провинцию, всех, кто имел уши...
Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.
Так заканчивает Борис Пастернак.
Я - по полю вдоль реки:
света - тьма, нет бога!
В чистом поле васильки,
дальная дорога.
...
Где-то кони пляшут в такт,
нехотя и плавно.
Вдоль дороги все не так,
а в конце - подавно.
Так пишет в цикле "Мой Гамлет" Владимир Высоцкий.
А что было в конце - изгнание из жизни - очень хорошо известно.
С французской будуарной откровенностью, отечественной
пошловатостью и с ориентацией на физическую здоровость пишет
книгу воспоминаний великая любовь поэта - Марина Влади.
"Владимир, или Прерванный полет".
Друзья опубликовали дневники о пьянстве, наркомании, болезни,
разложении, умирании, срыве спектаклей, вырождении. И во всех
этих публикациях удивительное проглядывает напряжение ожидания.
Ну просто неприлично задержался, засиделся Владимир Семенович,
такой поздний гость, так измучил терпеливых хозяев - просто
ужас! Им пора уже воспоминания писать, сетовать, рассказывать о
странностях гения, о трагически счастливых тяготах совместного с
ним проживания, а он все не умирает, васе агонизирует, все
подводит врачей, - просто совсем неудобно получилось.
Русские поэты уходят быстро, умирают долго. Не успел Белинский
указать Пушкину, что тот исписался, как Александр Сергеевич
немедленно отправился на дуэль. Но умирал долго - и Далю дал
записать все, что мы теперь знаем об умирании, да и всем
остальным запомнился как минимум десятью томами собрания
сочинений. Не успел кто-то из популярных стрикулистов объявить,
что из Окуджавы сыплется песок, как тот немедленно отбыл во
Францию, но умирал долго, в больнице, от одиночества, а теперь
все выстроились писать сборник воспоминаний, и стрикулист,
кажется, первым. Все пишут и бормочут строчки Окуджавы. Галича. Высоцкого.
Но и утром все не так,
нет того веселья:
или куришь натощак,
или пьешь с похмелья.
Чем отличается русский поэт от любого другого? Любой другой -
живет и умрет - никто не заметит. А русскому - всегда придут и
помогут. И умереть - тоже.
Поразительно, но Бродскому нравились стихи Высоцкого. Словно
тяжеленный том российской современной поэзии распался на две
части, по изгою на каждую часть - там Бродский, там Высоцкий, а
по середине треплет ветерок перемен и перестроек несколько страничек.
Поэты всегда живут не в такт. Не в такт со своим временем.
Высоцкий был бардом своего времени, артистом своего времени, а
вот что будет с его стихами - пока еще никто не знает.
Захвачены все мои одра смертные -
будь это снег, трава иль простыня, -
заплаканные сестры милосердия
в госпиталях обмыли не меня.
Ошибаетесь, Владимир Семенович, когда дело доходит до похорон -
нет лучше, милее, румяней, белее, щедрее, скорее, чем наши,
родные гробовщики. И панихиду построят, и памятник, и спектакль
памяти, и сборник стихов. А травить - уже не до Вас, другие
найдутся, живые.
Огромен Некрополь. Прекрасны его дворцы. Дрожь сводит от голоса
с хрипотцой, от голода по стихам, от тоски по слезам, тошнит от
розовой изнанки грядущего буржуазного благополучия.
...Теперь дозвольте пару слов без протокола.
Чему нас учится семья и школа?
Что жизнь сама таких накажет строго.
Тут мы согласны.
(Конец цитаты).
Елена СКУЛЬСКАЯ
|