И неба серый цвет, лишенный хроматизма.
Владимиру ВЫСОЦКОМУ - 60

Я пропал, как зверь в загоне.
Где-то люди, воля, свет,
А за мною шум погони,
Мне наружу ходу нет.

Так выл, плакал, катался по земле Борис Леонидович Пастернак, назвавший это стихотворение "Нобелевская премия", а меньше, чем через двадцать лет, ему отвечал Владимир Семенович Высоцкий с тогда еще запрещенным для печати именем (цитирую по памяти):

Идет охота на волков, идет охота
На серых хищников - матерых и щенков.
Кричат загонщики и лают псы до рвоты.
Кровь на снегу и пятна красные флажков.

Так, на разрыв аорты, так, вздувая жилы на шее, что уже и не жилы, а будто корни дерева, вырвавшиеся наружу из земли, когда шторм выкорчевывает всю голову с кроной, а оно, дерево, все-таки хватается за жизнь, все-таки сопротивляется гибели в упоении мрачной бездны; так кричал Высоцкий:

Но я из повиновения вышел
За флажки - жажда жизни сильней.
За спиною я радостно слышал
Изумленные крики людей.

А лауреат Нобелевской премии усмехался:

Темный лес и берег пруда,
Ели сваленной бревно.
Путь отрезан отовсюду.
Будь что будет, все равно.

Оба - Пастернак и Высоцкий - бредили "Гамлетом". Один перевел его на русский язык так, как никто не смел до него переводить - он написал свою песню любви и свою трагедию, не всегда оборачиваясь на английскую копию своего оригинала; второй сыграл именно этого Гамлета - Гамлета любви, который предпочел справедливость и правду чувству, а потому придумал множество ответов, но не нашел ни одного верного вопроса. И у обоих поэтов осталось много неудовлетворенно-недоговоренного по датскому поводу; они все писали и писали продолжение: один загорелый, в деревне, копаясь в огороде в Переделкине; второй - в черном трико, с гитарой, с сорванным голосом, с сорванными струнами своей жизни, с семиструнными дождями своих песен, заштриховавших столицу, провинцию, всех, кто имел уши...

Но продуман распорядок действий,
И неотвратим конец пути.
Я один, все тонет в фарисействе.
Жизнь прожить - не поле перейти.

Так заканчивает Борис Пастернак.

Я - по полю вдоль реки:
света - тьма, нет бога!
В чистом поле васильки,
дальная дорога.

...

Где-то кони пляшут в такт,
нехотя и плавно.
Вдоль дороги все не так,
а в конце - подавно.

Так пишет в цикле "Мой Гамлет" Владимир Высоцкий.

А что было в конце - изгнание из жизни - очень хорошо известно.

С французской будуарной откровенностью, отечественной пошловатостью и с ориентацией на физическую здоровость пишет книгу воспоминаний великая любовь поэта - Марина Влади. "Владимир, или Прерванный полет".

Друзья опубликовали дневники о пьянстве, наркомании, болезни, разложении, умирании, срыве спектаклей, вырождении. И во всех этих публикациях удивительное проглядывает напряжение ожидания. Ну просто неприлично задержался, засиделся Владимир Семенович, такой поздний гость, так измучил терпеливых хозяев - просто ужас! Им пора уже воспоминания писать, сетовать, рассказывать о странностях гения, о трагически счастливых тяготах совместного с ним проживания, а он все не умирает, васе агонизирует, все подводит врачей, - просто совсем неудобно получилось.

Русские поэты уходят быстро, умирают долго. Не успел Белинский указать Пушкину, что тот исписался, как Александр Сергеевич немедленно отправился на дуэль. Но умирал долго - и Далю дал записать все, что мы теперь знаем об умирании, да и всем остальным запомнился как минимум десятью томами собрания сочинений. Не успел кто-то из популярных стрикулистов объявить, что из Окуджавы сыплется песок, как тот немедленно отбыл во Францию, но умирал долго, в больнице, от одиночества, а теперь все выстроились писать сборник воспоминаний, и стрикулист, кажется, первым. Все пишут и бормочут строчки Окуджавы. Галича. Высоцкого.

Но и утром все не так,
нет того веселья:
или куришь натощак,
или пьешь с похмелья.

Чем отличается русский поэт от любого другого? Любой другой - живет и умрет - никто не заметит. А русскому - всегда придут и помогут. И умереть - тоже.

Поразительно, но Бродскому нравились стихи Высоцкого. Словно тяжеленный том российской современной поэзии распался на две части, по изгою на каждую часть - там Бродский, там Высоцкий, а по середине треплет ветерок перемен и перестроек несколько страничек.

Поэты всегда живут не в такт. Не в такт со своим временем. Высоцкий был бардом своего времени, артистом своего времени, а вот что будет с его стихами - пока еще никто не знает.

Захвачены все мои одра смертные -
будь это снег, трава иль простыня, -
заплаканные сестры милосердия
в госпиталях обмыли не меня.

Ошибаетесь, Владимир Семенович, когда дело доходит до похорон - нет лучше, милее, румяней, белее, щедрее, скорее, чем наши, родные гробовщики. И панихиду построят, и памятник, и спектакль памяти, и сборник стихов. А травить - уже не до Вас, другие найдутся, живые.

Огромен Некрополь. Прекрасны его дворцы. Дрожь сводит от голоса с хрипотцой, от голода по стихам, от тоски по слезам, тошнит от розовой изнанки грядущего буржуазного благополучия.

...Теперь дозвольте пару слов без протокола.
Чему нас учится семья и школа?
Что жизнь сама таких накажет строго.
Тут мы согласны.
(Конец цитаты).

Елена СКУЛЬСКАЯ