Владимир Молчанов: жить в Эстонии - это счастье- За последние десять лет мы успели поменять три строя: социализм, недоразвитая перестройка, теперь еще более недоразвитый капитализм. Что для вас наше время? Чем оно радует, чем пугает?- Для меня последние десять лет были самыми счастливыми и, наверное, самыми тяжелыми. Впервые в своей жизни я мог работать так, как хотел, говорить то, что думал. А для журналиста нет ничего важнее возможности говорить правду и выражать то, что его волнует. Первые пять-шесть лет, до начала 1992 года, мне было очень интересно. Потом этот интерес ослаб. Меня не пугает ни дикий капитализм, ни распад Советского Союза, ни даже бандитизм. Самое грустное для меня состоит в том, что произошло разрушение человеческих отношений. А ведь это было самое дорогое из всего, что мы имели в жизни: наши кухни, ночное общение, шепот... Все ушло. Во-первых, потому, что многие близкие люди эмигрировали, во-вторых, этот страшный темп, борьба за выживание. Мне показалось, что в Эстонии люди живут, а в России - выживают. Эта борьба за выживание очень сильно подействовала на человеческие отношения и почти уничтожила их. Даже с самыми близкими друзьями ты в основном общаешься по телефону - перемолвишься двумя-тремя словечками. Это очень грустно. - А традиции? Вы - человек традиций?
- Да, я был, безусловно, человеком традиций, но и их практически не осталось. Это тоже очень грустно, так как свидетельствует о разрушении человеческих отношений. Все, что было в моем детстве и юности, уже утрачено. Конечно, я хожу на Пасху в церковь, хотя не могу назвать себя таким уж верующим человеком. Девятого мая я всегда хожу на встречи ветеранов, поскольку отец с детства водил меня на них. Но самые близкие, самые дорогие традиции разрушены. К моей маме, которой уже за восемьдесят, сейчас практически никто не приходит, она совсем одна. Мы уже не справляем Пасху дома. А это был самый большой праздник бабушки и мамы. Все те, с кем дружили мои родители, умерли, никого почти не осталось. Из моих друзей юности остались двое - оба в России. А самый близкий друг уехал в Сан-Франциско. За пять лет мы виделись с ним всего один раз, когда с женой полетели туда. Сан-Франциско - это не Ленинград, когда я раз в неделю ездил к нему на поезде. У меня нет столько денег, чтобы почаще летать в Сан-Франциско. Да, наши традиции уходят, а у детей, у дочери, их пока нет. - Телезрители воспринимают вас как образованного и интеллигентного человека. Телевидение как-то повлияло на ваш экранный имидж? - Во-первых, я не считаю себя образованным человеком. Да, я начитан, знаю несколько языков, люблю историю, но не могу представить себе, что такое электричество, не знаю физику, химию. Моя жена - шеф нашей редакции. Впервые за двадцать семь лет мы работаем вместе. Вот она действительно образованна и знает массу вещей, о которых я и представления не имею. Что до интеллигентности, то я до сих пор не могу понять, что такое интеллигент. Каких-то людей я могу назвать интеллигентами - например, Дмитрий Сергеевич Лихачев. Или люди из моей деревни. Они плохо образованны, но обладали внутренней интеллигентностью. А вообще это бесконечная тема - что такое русский интеллигент. И только русские любят поговорить об этом. Ни в Англии, ни во Франции никто никогда не спорит о роли интеллигенции в истории. - Условно всех людей можно разделить на две большие группы. Одним дано уловить, осознать и понять мгновения счастья, к другим такое осознание приходит позже, спустя какое-то время. К каким относитесь вы? - Все это понимаешь спустя время. Я начал работать на телевидении в своей знаменитой программе "До и после полуночи", которую действительно смотрела вся страна. Однажды где-то в середине передачи я ощутил пик счастья. Это был прямой эфир, и у меня шел репортаж о сталинских репрессиях - первый репортаж в стране. Тогда еще никто не позволял себе говорить о сталинских репрессиях по советскому телевидению. Вот тогда я ощутил наплыв абсолютного счастья от того, что наконец говорю правду. Для меня это было очень важно, потому что вся моя семья прошла через это. Но прошел год или два, и я начал понимать, что это, конечно, было хорошо, честно, но счастье - это совсем другое. - В начале нашего разговора вы сказали, что не можете назвать себя верующим человеком. Но вера и религия - разные вещи. Во что верите вы? - Я не люблю, когда меня спрашивают: сколько вы зарабатываете? Верите ли вы в Бога? Обычно я отвечаю, что верю, но сам я в этом не уверен. Я верю в какой-то высший разум, а Бог это или не Бог, я не знаю. В церковь же я хожу только потому, что это традиция, причем мне абсолютно все равно, в какую церковь идти - в католическую или православную. Христианские церкви мне близки все, а в православную я чаще хожу просто потому, что привык. - Какими принципами вы руководствуетесь в своей жизни? Есть ли у вас рамки, через которые вы не смогли бы переступить? - Безусловно, есть какие-то рамки, через которые я никогда не переступлю. Я никого никогда не предавал и не предам. Порядочность каждый воспринимает по-своему. Но существуют абсолютные понятия порядочности - они в заповедях Христа. Правда, заповеди эти все равно нарушаются. Не возжелай жену ближнего своего. Не могу сказать, что я любил в жизни только одну женщину. Но убить, украсть, предать друга или стать оплачиваемым журналистом! Знаете, мне очень часто предлагали деньги, и большие деньги - до пятидесяти тысяч долларов - за то, чтобы в моей студии появился определенный человек. И возьми я хоть рубль, через час это стало бы известно. А я слишком дорожу своей репутацией и считаю, что я - не самый плохой журналист, может быть, не самый умный, но и не самый плохой. Я достиг максимального уровня, выше я уже не поднимусь. И единственное, что у меня осталось, - это репутация, я ею очень дорожу и никогда не продам ее ни за какие деньги. - А что вы можете сказать о чувстве юмора и самоиронии? - Плохое, плохое у меня чувство юмора. К себе я отношусь достаточно иронично, тем более что в этом мне помогает моя жена, которая никогда не позволяет мне вознестись до небес. Бывали периоды, особенно вначале, когда я упивался своей популярностью. Иду по улице Горького - и все девки на меня смотрят! Правда, никто из них не слушал то, что я говорил, все только смотрели телевизор. То же самое и в моей деревне Старые Рузы. Там живут нормальные русские простые мужики - забулдыги, пьяницы. Они были безумно счастливы всякий раз, когда я появлялся на экране. Потом я выяснил, что никто из них не знал, о чем я говорил в своих программах. Потому что, увидев меня, они сразу начинали обсуждать: "Глянь, Володька наш сидит! А в каком галстуке! А чего это у него синяки? Видать, принял вчера немножко". - Какими языками вы владеете? - Я хорошо знаю нидерландский язык, поскольку это была моя специальность, я учил его в Московском университете. Потом переводил в политбюро и ЦК КПСС. Английский я знаю плохо: понимаю хорошо, но говорю с ошибками. Правда, после бокала виски ошибок становится меньше. - Какой этап вашей жизни вы бы выделили? Когда было особенно интересно и приятно? - В отрочестве. Лет в тринадцать я стал самостоятельным человеком. Помог мне в этом теннис и сборная Москвы, в которую я входил. Я оторвался от семьи и начал ездить на соревнования и сборы, объехал почти всю страну. Это мне многое дало. Многие знакомства остались с тех времен. Вот я приезжаю в Таллинн. Куда меня тянет в первую очередь? Естественно, на Калев и в Кадриорг, где я играл. Там я встречаю Якоба Армаса, Тийю Кииви, Айту Крээт... Именно в этом возрасте я сформировался и культурно, и нравственно. - Какая историческая эпоха вам ближе всего? В каком времени вам хотелось бы пожить? - Думаю, не слукавлю, если скажу, что больше всего мне нравится конец девятнадцатого, начало двадцатого века. По своей культуре, привязанностям, эстетике я человек серебряного века. Хотя я приемлю авангард и он мне интересен, но, как правило, я его не понимаю. А не люблю я в истории хамских периодов, как, например, конец двадцатого века в России. Россия всегда была хамской страной, но сейчас она окончательно охамела. В таком периоде мне жить совсем не хочется. - Чего вы боитесь в этой жизни? - Боюсь жить в России. Действительно боюсь. Я считаю себя настоящим патриотом и открыто говорю тем мерзавцам, которые входят в так называемые патриотические движения, что они - мразь. Они меня ненавидят. Я всегда подчеркивал, что не хочу уезжать из России. Но сейчас понял, что мне уже сорок семь лет, что главное в своей жизни я уже сделал и за оставшиеся пятнадцать-двадцать лет я нормальной страны не увижу. И придется мне жить в этой хамской, бандитской, коррумпированной России, в которой интеллекта вообще не осталось. - Некоторые люди часто путают местоимения "я" и "мы". Какое из них предпочитаете вы? - Иногда в программах я говорю "мы". Это бывает в тех случаях, когда мы что-то делали вместе. Но всегда говорю "я", когда речь идет о персональной ответственности: "Меня никто не загубил и я никому не позволю загубить себя или свою дочь; я отвечаю за нее, а она - за себя". - А будет ли она когда-нибудь отвечать за вас? - Я всегда ощущал себя здоровым и неплохо выглядящим мужиком. Поэтому очень не хочу, чтобы наступил такой момент, когда моя дочь вынуждена будет отвечать за меня. Лучше уйти из жизни до этого, пока ты еще сам ясно мыслишь, пока ты полноценный мужчина, пока ты способен любить. - Раз уж мы заговорили о смерти, скажите, вы думаете о ней? - Конечно, думаю. Но не могу сказать, что боюсь ее. Просто есть какие-то обязанности, ответственность, у меня очень старая мама, и я не имею права уйти из жизни раньше ее. Кто за ней будет ухаживать? У моей сестры очень много внуков, и ей не до мамы. Умирать не хочется. Хочется еще что-то увидеть, поездить. Я еще не был в Африке, не был в Сибири. - Каким вы видите свое будущее? С кем? Что бы вам хотелось еще сделать? Сделать, я, наверное, ничего уже не сделаю. Так и буду до конца жизни что-то снимать, что-то писать, я еще и в газетах, периодически, работаю. А сделать бы хотелось очень многое. Я вот никогда не работал в театре, а всегда мечтал о нем. Не знаю, в какой ипостаси я могу быть с ним связан, режиссером не получится, актером - тем более. Может быть, что-то напишу для театра. Жить хочу в своей деревне, периодически выезжая из нее куда-нибудь в Эстонию или Голландию. Я очень люблю Голландию, это моя страна. Я знаю ее как свою деревню, голландцы меня прекрасно понимают, и я их тоже. А вообще ужасно не хочется работать, и это меня удручает. Работать я всегда очень любил и работал по шестнадцать, по восемнадцать часов. А сегодня я понимаю важность работы, понимаю, что она нужна людям, пусть даже не так, как пять-шесть лет назад, но я теряю к ней интерес. Вообще я безумно счастлив, что спустя двадцать семь лет снова приехал в Эстонию. И еще раз убедился, насколько бывают лживы люди моей профессии. В Москве, когда я читал "Комсомольскую правду", у меня сложилось впечатление, что Эстония - это концлагерь. Теперь я приехал сюда, увидел публику, пообщался с людьми на улицах и понял: жить в Эстонии - это счастье. А тем, кто этого не понимает и считает, что их права нарушаются, можно порекомендовать очень много мест: Вологодскую область, Ярославскую область. Я был там в последние годы. Ради Бога, поезжайте! Там вы получите все свои права и будете голосовать за Ельцина, за Зюганова, будете жить в полном дерьме, из которого никогда не вылезете. Вел интервью Павел МАКАРОВ.
|