Отцвели уж давно хризантемы в саду. А римейк?..Фильму Николая Досталя "Полицейские и воры" предшествует лирическое и исторгающее слезу: "Светлой памяти Тото и Альдо Фабрици посвящают авторы эту картину". Боже мой, когда же это все было?! - восклицают дамы, уже лет тридцать скрывающие свой возраст, обращаясь к мужчинам, примерно столько же лет не интересующимся возрастом своих подруг.
А было это, если угодно, в 1951 году, на прекрасной заре итальянского неореализма, когда М.Моничелли снял незабвенных Тото и Альдо Фабрици в своей нежно-лирической комедии-драме "Полицейские и воры". А вообще-то во всем итальянском неореализме, особенно в комедийно-лирической его ветви: в прекрасной чрезмерности его жестов, в их гипертрофии, как бы затыкающей кляпом слова и превращающей разговор в пантомиму, в их повышенном градусе отношений персонажей, в учащенном пульсе, учащенном ритме, почти танце отношений, в музыкальности пауз, напоминающих неизбежные припевы, в коммунальной массовости и публичности всевозможных скандалов и превращений, в обильности, наконец, и щедрости метафор, щедрости, граничащей с безвкусицей, - так вот, в этом неореализме очень много есть от Бабеля, да и вообще от одесской школы новеллы. Юг, что поделаешь, он и есть юг. Хорошая сатира в нашем сознании всегда связана с югом, с раздеванием, с обнаженностью - порой смысла, порой пошлости - как повезет. Катаев, Ильф и Петров, Бабель, Жванецкий, Карцев, Ильченко. Понимаете? Ну, в крайнем случае, если не Одесса, то вся Малороссия - типа Гоголь, или Киев - типа Булгаков. Можно, конечно, ограничиться "Джентльмен-шоу" по ОРТ, но это уже будет без южной широты, без Италии. Не случайно на главную роль в римейке Н.Досталь пригласил Геннадия Хазанова - эстрадника, репризника, исполнителя-сатирика с той самой преувеличенной мимикой, тем самым гипертрофированным жестом. Меньше всего артиста. Больше всего - личность, которую любят, ценят, уважают. И в пару ему - толстого и высокого Вячеслава Невинного с роскошной академической школой психологической игры - трудно придумать более выгодный контраст. И дамы прекрасные - Е.Цыплакова и Е.Глушенко, и дедуля В.Зельдин, с нищим аристократизмом требующий дорогих сигар, играющий по маленькой, попивающий и, вполне возможно, несколько приворовывающий, но не очень, не бросая, так сказать, тень на семью. Геннадий Хазанов, играющий многодетного вора, неудачливого предпринимателя, нищего спекулянта, стареющего бомжа, конечно же, должен вызывать нашу симпатию. Вячеслав Невинный, играющий многодетного полицейского, неудачливого предпринимателя от полиции, нищего труженика американской фирмы, стареющего под бременем одышки и ожирения, разумеется, должен вызывать нашу симпатию. А живут обе семьи в таких условиях, в каких когда-то жили те советские люди, которые не могли выбраться из коммуналок. Как в бедной Италии - только белье не сушится на балконах. Противный, гадкий американец нанимает персонаж Невинного, чтобы поймать персонаж Хазанова. Если не поймает - потеряет работу, пойдет по миру. Если поймает - то пойдет по миру семья героя Хазанова. А все из-за кого? Ясно, из-за американца. Это он открыл в городе макаронную фабрику, где всем пока платят зарплату именно что макаронами. Как быть? Тяжело. Пока суд да дело, две семьи - воровская и полицейская - подружились, старшие дети полюбили друг друга... Но все время хочется задать авторам фильма законный вопрос: а где, собственно, в какой такой стране происходят события? Ведь в России уже нет дефицита покрышек и приправ, а за границей нет памятников русской старины, за которыми могли бы гоняться туповато-необразованные американцы. Сиюминутное, оно и есть сиюминутное. Был дефицит мыла, стирального порошка. В 1990 году. Был полусухой закон. В 1985 году. Невозможно было купить в торговой сети разные продукты. Там же невозможно было купить одежду. При советской власти. Кончилась советская власть. Невозможно снять фильм, не вдвинув героев в какое-то пространство, как ящик в письменный стол. Где-то они должны жить и существовать. А если они - полицейские и воры, то они не могут воровать вообще, воровать в принципе, воровать из любви к искусству, и не могут преследовать воров вообще, из любви к макаронам... Какая-то вокруг должна происходить еще жизнь, чтобы зритель почувствовал симпатию не к воровству вообще, а к этому конкретному вору, в частности, не к облаве, как таковой, а к этому самому толстому отцу семейства. А иначе получится, как в фильме Досталя: вызывать симпатию они должны, просто обязаны, а не вызывают. В проточную воду, как мы знаем, нельзя войти дважды. А в стоячую, наверное, можно. Если бы жизнь не имела времени, истории, географии, то и итальянская неореализм спокойно можно было бы перенести на обломки советской страны, на обломки советского кинематографа. Но прошло почти полвека, остались только память и ностальгия. Жалко, конечно. Отцвели уж давно хризантемы в саду. А любовь? Постепенно тоже отцветает, блекнет. Кино не книга и даже не человек - кино живет лет двадцать, а потом начинает умирать. Есть и великие исключения, как Плисецкая в "Лебеде", но на таких примерах свой римейк не построишь. Свое кино потеряли, американское создать не смогли, за европейским гоняться бессмысленно. Такая неутешительность охватывает при взгляде на "Полицейских и воров". А телевидение все рекламирует и рекламирует ленту, все показывает и показывает кадры с любимым зрителями Хазановым, при советской власти такие заметки принято заканчивать: "а воз и ныне там". Так и поступим. Елена СКУЛЬСКАЯ |