"Адажио" для Катюши"Всему и всем одно: одна участь праведнику и нечестивому, доброму и злому, чистому и нечистому, приносящему жертву и не приносящему жертвы, как добродетельному, так и грешнику... Это-то и худо во всем, что делается под солнцем, что участь одна всем..."Книга ЕККЛИЗИАСТА. У меня были две любимые учительницы. Обе умерли. Хорошие люди не заживаются на этом свете. Так получается почему-то. Может, когда-нибудь я расскажу вам и о той, другой, но сегодня хотел бы написать про Катюшу. Тем более что повод есть: сегодня День знаний. Говорят, будто бы в школе даже восстановили к какому-то знаменательному событию щит с именами медалистов. Упомянули и Катюшу. Сам не видел: я давно не заходил в свою школу, хотя регулярно провожу отпуск в родном городе на самом западе России. Той, моей школы, давно нет. Это уже совсем другая школа. А памятник моей Катюше поставили. Друзья выпустили о ней книгу. Толстую, в триста страниц. Раз в год в огромном школьном зале вручают премию ее имени. Она была старше меня на пять лет. А теперь я уже старше. Если б я мог рассказать Кате про эти книги, премии и памятники, она бы, наверное, здорово удивилась. - За что это? Зачем? Ничего-то мне ей больше не рассказать. Катю убила, замучила банда малолеток в одном небольшом городке под Прагой семь лет назад. В ночь на святое Рождество, праздник христианский. Ее отговаривали ехать. Руководителем с чужой-то школой? На вокзале у того поезда дважды срывали стоп-кран. И все-таки уехал этот поезд. И Катю увез. Ну, помните? Рубеж девяностых. Пустые прилавки. Учителя бедные. Какая б власть ни приходила, они - всегда бедные. Тогда в Чехию ездили за барахлом и хрусталем. Ну, официально-то межшкольный обмен, а помимо этого какое-нибудь шило на мыло меняли. Правда, Катя никогда не была торговцем, и потому всегда менялась и торговала крайне неудачно. Сама смеялась над этим. Тут уж одно из двух: или учить детей, или торговать. Катя была Учительницей. Просиживала в школе до ночи. У нее была лучшая агитбригада в городе. Агитбригаду в полном составе брали в театральную студию Дворца пионеров. Никто не пошел. Все остались с Катей. С ней было интересно. Она закрутила в своей школе фантастические дела. Видывал я всякое, но до сих пор помню обычный, как мне сказали, вечер в той школе. Вечер был посвящен новому учебному году. В актовом зале собрались человек двести пятьдесят, и каждый класс с учителем показывал сочиненное представление. Таких представлений было полтора десятка, а сам вечер, к восторгу участников и зрителей, продолжался шесть часов. Это было удивительно. - Откуда столько талантливых учителей? Что за фантастические дети? - спрашивал я потом. А Катя отвечала: "Все дети необыкновенно талантливы. Этого просто не хотят замечать. А учителям нравится с детьми. Почему не представить, что такое может быть?" Я-то представил. Больше того, я увидел. Я просто не понимал, как ей - заместителю директора по учебно-воспитательной работе (должность неблагодарная, работа адская) - удалось так всех увлечь и зажечь. Я и сегодня не понимаю этого. В ее квартире постоянно ночевали какие-то учительницы, со всего города, с разных школ. Они ехали за опытом. Они привозили опыт. И Катюша само куда-то все ехала, стремилась. Папа звал ее лягушкой-путешественницей. И все кого-то опекала, куда-то бежала. Весь вечер - звонки. А в праздники человек двадцать за столом - ученики, учителя, бывшие ученики, приблудившиеся товарищи учеников и подруги товарищей... Это была норма. Усатый огромный Сережка Золотарев - бывший мой одноклассник - мужик, не склонный к сентиментальности, как-то мне поведал: "Странно! Я был уверен тогда и теперь убежден, что Катюша больше всего любила, ценила меня". А другой, Коля, вспоминал о своем самом счастливом дне: "Мне шестнадцать лет. Поход. У меня день рождения, но никто про это не знает и не помнит. Абсолютно никто не помнит про мой день рождения. И вот мы сидим у костра. Катя говорит: "Закрой глаза". Я закрыл. И у меня на голове - венок из листьев. Катя машет рукой. И все с подарками какими-то самодельными на меня кидаются. Я не понимаю ничего. Как же она узнала? Почему про меня вспомнила?" Друзья ревновали ее друг к другу. Из красной бумаги агитбригада, последний, кажется, девятый выпуск, вырезала сердца и наклеила на свои фотографии в стенгазете величиной со стену. К ее последнему дню рождения... Маленькая точеная Наташа Белянцева на похоронах поцеловала меня и сказала шепотом: "Я все равно им отомщу". Боже, кому? Этой банде? Их на следующий день нашли. Дали сроки. В чешском городке за месяц до этого вот так же, ни за что убили священника. Если всерьез вычищать все зло, то не кажется ли вам, милые друзья, что может опустеть земля? Потому что Зла слишком много. Катюша не погибла бы, если б не была столь доверчива. Это особая линия жизни: я не делаю вам зла, я никому не делаю зла, зачем же вам его делать? В ту ночь в гостиницу прибежали трое мальчишек: "Чехи наших поймали. Бьют". И ведь в гостинице были еще учителя, и мужики были. Это были их дети, их школа, а Катя-то вроде чужая. Но побежала туда, на драку только Катя. С этими тремя пацанами. Она надеялась все объяснить. Она видела десятки таких драк и все лезла, лезла объяснять и спасать. В какие-то моменты у нее выключалось чувство самосохранения. Так было однажды в Смоленске, где шпана пристала к ее девчонкам. И она кинулась на них, размахивая какой-то нелепой сумкой, с наивными интеллигентскими словами: - Не смейте! Это - девочки! Мою Катюшу в этом проклятом чешском городишке нашли только наутро. Ночью ни одна из этих учительских сук не пошла ее искать. Хотя дети вернулись и спатеньки легли. Им намяли бока, ну так у молодых заживает все быстро. Они ее не защитили. Они предали мою Катюшу. Вовка Дюрков, могучий атлет, бывший Катин ученик, специально ходил посмотреть, как те ребята, та чужая школа будет возвращаться. Они приехали на автобусе. - Они радовались, - рассказывал потрясенный Вовка. - Они смеялись. Все выглядело так, будто и не случилось ничего. Катюшу привезли только на пятый день. Самолетом. Ее встречали семнадцать мужиков, семнадцать любимых учеников, кому - двадцать, кому - чуть больше. Собрались все. Самые лучшие и самые любимые. Это позже у Толстого вычитал: "Нам кажется, что нас любят за то, что мы хороши. А мы не догадываемся, что любят нас оттого, что хороши те, кто нас любит". Чудные мысли приходили мне в голову в те дни. Эти семнадцать мужиков в аэропорту, среди которых не было ни одного случайного, красивые, сильные, вместе могли б, если б только было можно, отбить Катюшу у любой банды. Ту плесень чешскую просто размазали бы по асфальту. Денег, заплаченных за цветы, которые принесли в школу на похороны, хватило бы, наверное, чтобы откупить нашу Катю у кого угодно. Но не отбить, не откупить. В беде все - поодиночке. Я не видел, чтоб на похоронах плакало столько сильных мужчин. Обычно со злом похорон все смиряются. А здесь никто не смирился. Никто не мог поверить. И прекрасные ученики ее с убежденностью говорили: "Это просто несчастье, что там не было нас. Это все от того, что те, другие, были из чужой школы. Они просто плохо знали Катю". У Катюши была изумительная черта: она всегда о людях думала лучше... Она видела в них лучшее и не хотела замечать худшего. Для нее и детей-то плохих не существовало. Ее и разыграть-то было проще простого, говорил тот же Вовка Дюрков, она всем доверяла. Она долго выращивала свое Добро на поле Зла. Что еще остается, когда добро больше просто не из чего делать? Вот и та смоленская пьяная шпана тогда, в похожей ситуации, с удивлением перед ее натиском отступила. И еще много было несчастий и схваток. Просто сил моей слабой Катюши не хватило на все и на всех. ...Все забывается, милые друзья. Все проходит. В родном городе в день Катиного рождения теперь идут всякие памятные мероприятия. Я не езжу на них: нету сил. Однажды, правда, зашел к скульпторше, которая делала памятник Катюше, - он теперь в нашей школе стоит. У нее никак не получалось лицо. Это очень непонятно - увидеть дорогую учительницу, слепленную из гипса. - Ну как, похожа? - с надеждой спросила скульпторша. - Может, у вас есть замечания? У меня не было замечаний. Совсем больше нет замечаний. Да, а хоронили ее под "Адажио" Альбинони. Друг мой сказал, что под эту мелодию хоронят американских президентов. ...На поминках в школьной столовой было человек двести - ученики ее бывшие и друзья. Ну, речи, слова ненужные... А потом Наташа и Галя начали, а все двести человек запели под гитару. Не очень известную песню одной погибшей поэтессы. Пели для Кати и о Катюше. Когда, знаете, поют, прощаясь, сразу двести человек, это невозможно слушать. Вот тогда я и завыл от тоски, которая до сих пор не отпускает, не уходит... Юрий ТАРАСОВ. |