Александр Ширвиндт и Михаил Державин: "Когда мы опустились на дно колодца, снизу постучали"

В ноябре выходит в свет книга Эллы Аграновской "Плаха для стрекозы, или С нескрываемым обожанием".
Сегодня мы предлагаем вниманию читателей главу из этой книги.

Поднимаясь по гостиничной лестнице и уже не надеясь застать Ширвиндта и Державина в номере, я на ходу причитала: "Ушли и правильно сделали". И все-таки нас ждали, хотя не уверена, что их лица выражали предельный восторг от того, что мы, наконец, явились.

Типаж по имени "Ширвиндт-Державин"

Вид из окна отеля "Пирита" в самом деле потрясающий, но, надо думать, этим полотном Айвазовского они уже успели налюбоваться от души.

- Правда, летом он как-то веселее, - заметил Коля, устанавливая свет.

- Действительно, зимой на него смотреть как-то зябко, - подхватила я.

- Ничего, у меня баня в номере хорошая, - мрачно ответил Ширвиндт и распахнул дверь, за которой обнаружилось отменно натопленное помещение финской бани. - Хотите погреться?

Я вежливо отказалась.

- А у меня почему-то совсем другая баня, белая и нарядная, хотя не такая жаркая.

Державин повел меня по коридору показывать свой "люкс" с турецкой баней, наполненной эвкалиптовым ароматом.

- Ваша лучше, - шепнула я ему в благодарность за то, что как-то сгладил момент расплаты. - Она гораздо мягче, поэтому здоровее.

- Правда? - обрадовался Державин, который, видимо, считал, что баней его слегка обделили.

Мы вернулись в номер Ширвиндта, где все уже было готово к съемке. Коля принялся нас рассаживать, и я уже решила, что ситуация кое-как утряслась, как тут Державин радостно сообщил Ширвиндту:

- А знаешь, Элла говорит, что моя баня лучше, потому что полезнее для здоровья.

- Может, там и будем сниматься? - еще сильнее помрачнел лицом Ширвиндт. - Заодно и помоемся.

Утешать его развитием банной темы было неуместно. Подумав о том, что Державин все-таки гораздо любезнее, если не сказать добрее, я окончательно скисла.

- Камера работает! - подхлестнул меня Коля.

Деваться было некуда, пора было начинать.

- Так уж исторически сложилось, что большинство зрителей воспринимают вас исключительно в дуэте. Если вдуматься, это не очень справедливо: вы такие разные, и по своим работам в театре и в кино, и по жизни. Вас самих не удивляет традиционно сложившийся образ по имени "Ширвиндт-Державин"?

- Давно перестал удивлять, - ответили они хором, с той только разницей, что Ширвиндт процедил сквозь зубы, а Державин откликнулся весело.

- А может, вы этот образ сформировали умышленно? - спросила я заискивающе.

- Все от лености проистекло, - Ширвиндт принялся раскуривать трубку.

- Чьей лености? Вашей или публики?

- Общей, - уточнил Державин.

- Иначе надо было бы искать, бегать, думать, а так само вдруг нашлось и покатилось, - запыхтел трубкой Ширвиндт.

- Но к человеку по фамилии "Ширвиндт-Державин" и вопросы, соответственно, одни и те же, - предположила я.

- Абсолютно! - напрочь развеял последние мои сомнения Ширвиндт.

- И отвечаете одно и то же?

- Отвечаем каждый раз разное, чтобы самим не заснуть от скуки, - снова обрадовал Ширвиндт.

- Даже на вопросы, где родились и кто жены?

- Конечно!

В этом дружном хоре каждый по-прежнему обнаруживал свой собственный характер.

- Но это тоже несправедливо, - расстроилась я. - И, если угодно, не совсем честно. Существует ведь категория зрителей, которая смотрит не только телевизор, и к этим зрителям артисты Михаил Державин и Александр Ширвиндт пришли отнюдь не под общей маской. Получается, что вы их обманываете, разве нет?

Ширвиндт пожал плечами, Державин развел руками.

- Хотите, я расскажу, как вы оба вошли в мою жизнь? - предложила я.

Они оживились.

Милые сердцу воспоминания

- Что касается меня, то, надеюсь, это было прилично? - спросил, конечно, Ширвиндт.

- Вполне, - кивнула я.

И охотно поведала, что лет в шестнадцать посмотрела картину "Еще раз про любовь", и мое воображение поразил его герой по имени Феликс, который, по замыслу авторов, был просто обязан производить отрицательное впечатление на девушек из хорошей семьи.

- Знаете, о чем я тогда подумала?

- Догадываюсь, - пробурчал Ширвиндт.

- Я подумала о том, что этого артиста неправильно эксплуатируют: о нем просто плачет итальянский кинематограф.

Державин украдкой покосился на Ширвиндта и рассмеялся. Ширвиндт не остался у меня в долгу:

- А знаете, что я сейчас вспомнил? Я вспомнил недавний творческий вечер Людмилы Марковны Гурченко. Она - вся такая молодая, в перьях, в кружевах, вся такая приподнятая, воздушная, порхает по сцене. И вдруг из зала ползет старичок и пытается взобраться на небольшую приступочку, на которой возвышается Людмила Марковна. Она ему, конечно, протянула руку. И когда, наконец, с ее помощью он туда вскарабкался, взволнованно прошамкал: "Людмила Марковна, когда я учился в четвертом классе, вы снимались в "Карнавальной ночи"!" Буквально на наших глазах кружева на ней поникли, перья пожухли...

Шутливость в этой аналогии читалась без труда, но я упрямо расставляла все точки над "i": видимо, опаздывая, здорово перенервничала.

- Когда на экран вышел фильм "Еще раз про любовь", я уже заканчивала школу.

Мне хотелось подчеркнуть, что наша с ним возрастная разница не так уж велика. Но Ширвиндту это примитивное уточнение понравилось меньше, чем его собственная шутка. В разговоре на камеру ему хотелось парадоксов. Державину, напротив, хотелось справедливости.

- А когда он играл эту же роль в театре, то был еще моложе и еще привлекательнее! - воскликнул он.

- И играл, замечу, замечательно! - в тон ему заключил Ширвиндт и поинтересовался: - А Державина вы запомнили еще в младенческом возрасте?

На самом деле Державина я запомнила при совершенно особенных обстоятельствах.

В международный лагерь "Артек", где детей с утра до вечера пристраивали к различным ответственным делам, и мне в этом смысле дико повезло, потому что попала я туда с коллективом выдающейся балетной студии из Белоруссии: благодаря постоянным репетициям нам удавалось избегать общественно полезной повинности, - так вот, в этот престижный лагерь на встречу с лучшими пионерами страны приехала композитор Александра Пахмутова, естественно, вместе с поэтом-песенником Николаем Добронравовым. Встречали их очень торжественно: артековцев выстроили в ряд и велели приветствовать идущих вдоль строя гостей песней, конечно же, композитора Пахмутовой. Но мы настолько очумели от долгого ожидания под палящим солнцем, что к моменту их появления небольшая компания шутников уже радостно распевала: "Под крылом самолета о чем-то поет сорвавшийся вниз пассажир!" Разумеется, наши жидкие голоса потонули в стройном хоре, но начальству было все же доложено об этом "вопиющем хулиганстве". К тому же накануне случился и вовсе "беспримерный демарш".

Вместе с нами в "Артеке" отдыхала группа французской молодежи, в составе которой был Жильбер Миттеран, сын будущего президента Франции. А лагерь этот, как известно, располагается на берегу моря. Но купаться нам запретили, потому что наступила осень. Меж тем купаться очень хотелось, потому что было жарко. И тогда Жильбер собрал своих французов, и они направились к начальнику лагеря с ультиматумом: "Если вы немедленно не разрешите нам купаться, мы вернемся в Париж и напишем в газетах, что нас здесь держали, как в Бухенвальде". Начальство струхнуло и, коротко посовещавшись, вышло на крыльцо. Вместе с французами его решения ожидали и человек десять наших "протестантов". Аккуратно пересчитав нас взглядом, начальник лагеря утробным голосом провыл: "Мы тут сообща подумали и решили, - он набрал в легкие побольше воздуха, - что вашу просьбу можно удовлетворить". И добавил с пафосом: "Только не думайте, что мы пошли на поводу у ваших требований, просто температура воздуха и воды в море соответствует допустимым нормам". Французы радостно зааплодировали. Мы проявили восторг более сдержанно, в глубине души понимая, что мало не покажется.

Инцидент с несколько вольным переложением песни композитора Пахмутовой усугубил нашу ситуацию, и звонкие артековские характеристики нескольких танцоров балетной студии украсились обвинениями идеологического толка. А чтобы не показалось мало, нас лишили поездки в город-герой Севастополь и оставили в лагере под бдительным присмотром вожатой Нади. Вопреки припадочным наставлениям оголтелых последователей великого педагога Песталоцци Надя проявила к провинившимся снисходительность: она открыла пионерскую комнату, доотказа набитую знаменами, барабанами и горнами, включила телевизор и разрешила посмотреть свою любимую передачу "Кабачок 13 стульев", приговаривая: "Но чтобы к их возвращению все спали!" Не слушая ее, мы дружно кивали: ведущий Михаил Державин уже приглашал всех к себе в гости. Вот тогда я впервые увидела его приятное интеллигентное лицо.

"Еще не финиш"

- Державина я запомнила в "Кабачке 13 стульев", где ему была отведена роль ведущего.

После чего обратилась к Державину:

- У всех остальных персонажей была яркая красочка, а у вас, Михаил Михайлович, такого ярко очерченного шаржированного рисунка не было, отчего, видимо, задача сильно усложнялась?

- Это верно, - согласно кивнул Державин, - быть посредником между телезрителями и телегероями - очень сложная роль. Это сегодня просто, когда можно подложить смех и искусственно внести оживление. А мы выходили в эфир живьем, и режиссер из-под камеры корчил нам страшные рожи и шипел: "Веселее! Веселее!" Мне кажется, сегодня можно поучиться на том старом опыте моего конферансье.

- Я ведь не случайно углубилась в прошлое. Вы тоскуете по тем временам, когда было трудно, но интересно?

- Конечно. Ведь это была молодость, - мечтательно протянул Державин.

- Трудно сказать... - отозвался многоточием Ширвиндт.

Я почему-то снова вспомнила свою прославленную балетную студию, которую создала молодая и перспективная балерина Татьяна Симохина: по уши влюбившись в военного летчика, она безоглядно махнула за ним в Белоруссию, бросив и Москву, и подмостки Большого театра. Студию возили по стране, про студию снимали фильмы, студии устроили пышный 10-летний юбилей, на который мы, "старички", приехали из своих столичных вузов, чтобы пару минут постоять на сцене, утирая слезы и умиленно глядя на свою смену. А буквально наутро после банкета наша фанатично преданная своему детищу руководительница улетела в Крым, где приняла предложение руки и сердца седовласого генерала и, бросив, наконец, своего давно и сильно пьющего летчика, рванула с генералом в столицу. И студия приказала долго жить. Веселая была жизнь, подумала я, а вслух сказала:

- Да, сейчас совсем другая жизнь, и очень непростая.

- У Ежи Леца есть замечательная фраза: "Когда я опустился на самое дно колодца, снизу постучали". Значит, не финиш, - успокоил меня Ширвиндт.

- В общем-то, и сейчас жить очень интересно, - задумчиво откликнулся Державин.

- Страшно, но интересно, - продолжал Ширвиндт. - Знаете, как в детективе: на самом интересном месте - продолжение следует. Вот уедешь на гастроли и знаешь, что без тебя непременно что-то произойдет, вернемся - будет следующая серия. Такой вот жизненный детектив. Не было бы страшно за внуков и детей, можно было бы увлечься до беспамятства. Ну, прибьют - зато интересно! Но непредсказуемость будущего, которое ждет молодых, действительно пугает.

- С другой стороны, они как нечто вполне естественное воспринимают то, о чем мы и грезить не смели, - внес ноту оптимизма Державин. - Посмотрите на наших молодых коллег: гастроли в Париже, в Нью-Йорке - весь мир открыт, и это норма, это жизнь.

- А Леня Якубович как-то на своем "Поле чудес" собрал маленьких внуков прославленных советских маршалов. Трое из них не знали, кем работали дедушки.

Ширвиндт тут же повернул медаль другой стороной, а Державин развил тему:

- Мой внук, он правнук Буденного, замечательно ответил на вопрос одной немецкой съемочной группы, которая приехала к ним домой. Увидев портрет с дарственной надписью Сталина, ведущий спросил у внука: "А это кто такой?" - "Как кто? Знакомый дедушки".

Мы переглянулись: реплика в комментариях не нуждалась. Ширвиндт предложил Державину рассказать эпизод с охранником. Державин улыбнулся:

- Был такой случай: охранник у Кремлевской стены, где похоронен Буденный, ласково поинтересовался у внука: "Что, дедушку идешь навестить?" А внук, в свою очередь, спросил: "А вы знаете, кто мой дедушка?" И сам же гордо ответил: "Мой дедушка - Михаил Державин". Так что дети реагируют на прошлое очень своеобразно.

"А что вообще у нас получается без абсурда?"

- Комната внучки вся обвешана "Титаником", утонуть можно, а тут вдруг появился потрет какого-то беззубого чудовища. Спрашиваю: "Это еще что такое?" Машет на меня рукой, мол, ничего ты не соображаешь.

- А на самом деле соображаете? - спросила я, отлично зная, что соображает, и прекрасно, потому что профессор Ширвиндт много лет преподает мастерство будущим актерам.

- Кошмар какой-то! - брезгливо скривился Ширвиндт.

- Ну, я-то из-за Роксаночки слежу, - гордо сообщил Державин.

- Он просто ведомственно обязан быть в курсе всех событий, - съязвил Ширвиндт.

- По-моему, вы тоже, - заметила я и вдруг вспомнила, что давно хотела узнать одну вещь. - Кстати, по какому принципу в театральных вузах одним студентам дают возможность учиться бесплатно, а другим предлагают платить за свое обучение? Они что, становятся одареннее оттого, что имеют возможность заплатить?

И тут же почувствовала, что спросила напрасно: ироничный Ширвиндт очень болезненно отреагировал на этот вопрос.

- Это просто безобразие! Вот у меня сейчас второй курс - платный. Но ко второму курсу все студенты умеют примерно одинаково: педагоги-то хорошие. Если бы всех учили бесплатно, как раньше, или всех - платно, такой подход можно было бы понять. Но когда буквально через стенку одному и тому же у одних и тех же педагогов учатся и те, и другие, получается бред собачий.

- Но был же здесь какой-то здравый расчет? Или не был?

- Расчет был на то, что придут дети миллионеров, и при этом очень талантливые. Но, во-первых, пришли не очень талантливые, хотя способные, безусловно, есть, и при этом никто из них не оказался детьми миллионеров.

- А самое неприятное, - грустно вздохнул Державин, - когда начинаются разговоры: о, ваш друг, конечно, миллионер, он столько получает на платном курсе! Да ничего он не получает! Но предполагается, что все это идет педагогу.

Я вытаращилась на него во все глаза: вывод был занятным, но уж слишком дремучим.

- Скажете, ерунда? - прочитал мою нехитрую мысль Державин. - Есть люди, которые именно так и думают.

Передо мной сидели два умных человека и словно оправдывались за чужую тупость. Мне стало неловко.

- А привести систему в порядок пока не получается?

- А какую систему у нас сразу получается привести в порядок, не доведя ее предварительно до абсурда? - спросил Ширвиндт в присущей ему разговорной манере, к которой я уже успела привыкнуть.

Прощаясь, он шамкающим голосом изобразил, как лет через двадцать я буду рассказывать в эфире о замечательных артистах Александре Ширвиндте и Михаиле Державине, которые были гостями программы "Случайные встречи". Название мне понравилось, и я не стала занудствовать, дескать, передача называется "Короткие встречи".

Державин на прощание галантно поцеловал мне руку.

Фото Файви КЛЮЧИКА.