Так начиналась война

Знакомство с «Суур-Тыллом». Первый переход

5 июля. Суббота. Кронштадт. Флотский экипаж

Как новоприбывших разбудили в 7 часов. Позавтракали — и на комсомольское собрание в ленкомнату. Нас, комсомольцев и партийных, человек 30. Какой-то политрук у каждого осматривает, проверяет комсомольские и партийные документы. До меня еще не скоро. Я боюсь, что ему мой год рождения покажется подозрительным, но тот лишь немного удивился, но ничего не сказал.

Только закончил политрук просмотр документов, заходит посыльный и спрашивает разрешения вызвать двух человек.

«Радист, старшина 2 ст. Кожин, есть?» — Молчание.

«Сигнальщик, краснофлотец Трифонов, есть?»

«Есть!» — отвечаю.

«Владимир Иванович?»

«Так точно!»

«Идемте за мной!»

Я спрашиваю у политрука разрешения выйти и выхожу. Спрашиваю у посыльного, куда это меня. Говорит, что не знает, велит взять вещи и подождать во дворе.

Выхожу во двор и сажусь на скамейку, а посыльный пошел искать радиста Кожина. Наконец нашел его и подвел ко мне. Невысокого роста, коренастый, с суровым лицом, светлыми короткими волосами, в запыленных ботинках и брюках, в измазанной суконке с двумя полосками на рукаве и без головного убора, он сел рядом и начал спрашивать меня, с какого я года, специальность, где служил и по какому году.

Ответил, что с 23-го, сигнальщик, служу по второму, сам с Ладоги, а сюда попал из-под Риги.

«Тикали?» — спрашивает. — «Нет, отвозили раненых в госпиталь».

Он сам уже «рубает» пятый год, служил на эсминце «Ленин», радист. До 26 июня держали Либаву, куда ушли с кораблей. «Ленин» был в ремонте, и его сами взорвали.

Пришел посыльный, сказал, что придет сейчас гл. старшина и мы пойдем с ним.

«Куда?» — «На какой-то ледокол, название какое-то чудное». «Не «Ермак»?» — спросил я. — «Нет».

Подошел какой-то краснофлотец, товарищ Кожина, и, узнав, куда нас отправляют, сказал, что там нам будет неплохо. Он сам сигнальщик, но его никуда не отправляют.

Наконец вышел гл. старшина, и мы пошли с ним. Вышли на улицу, солнце уже начало припекать. В рюкзаке нож колет спину, и его неудобно нести. Из разговора с гл. старшиной узнал, что идем в порт на ледокол «Суур-Тылл».

Вышли в большой парк. Сплошь клены, вековые липы. Здесь кругом тень. Это Петровский парк.

На пристани сказали, что ледокола в гавани нет, он на Восточном рейде. Сейчас пойдет в Ленинград буксир и может нас захватить по пути. Гл. старшина отдал пакет с направлением и документами Кожину, проводил нас на буксир и ушел.

В 9 часов буксир отошел и с полчаса вертелся в гавани около «Октябрины» (линкор «Октябрьская Революция»). Я «пожирал» глазами гавань. Кругом суда, о которых я лишь читал и видел на снимках. В середине гавани стоит флагман — красавец «О.Р.» («Октябрьская Революция»). Перед самыми воротами на бочках стоит красавец «М.» (линкор «Марат»). На баке черно от флотских брюк и суконок, но на полубаке никого — лишь часовой у гюйса.

Буксир идет вдоль стенки на ост. Впереди на якоре какой-то порядочный корабль. Корпус и две толстые трубы черные, все надстройки — желтые. Вспоминаю, что такая же окраска была у «Ермака», и решаю, что это тоже ледокол. Я не ошибся. Подошли к правому борту. Кожин быстро перелез на палубу, но мне с шинелью и рюкзаком не так-то легко, тем более, что его палуба слишком высока. Наконец влез. Прошли на другой борт — никого нет. Повернули в корму и увидели у спардека краснофлотца и девушку.

Поздоровались, спросили у краснофлотца — где командир. Ответил, что командир в городе. Просим провести к себе.

Прошли по правому борту в нос, спустились по трапу вниз и по коридору снова в корму. Коридор устлан плитками, которые кое-где звенят.

Зашли в кубрик. Он как раз в центре, по правому борту над котельным отделением, и потому там жарища. Кубрик большой: слева 4 койки и справа 6, из них 2 вдоль борта. Конечно, все двухъярусные. Посередине от борта стол и две банки, покрытые линолеумом. Слева в углу шкаф, под каждой койкой 2 рундука, в борту 3 иллюминатора, на подволоке одна лампочка, палуба цементная.

Вот и все оборудование кубрика. В нем расположились три краснофлотца — Кошель, Жентычко и Ломко. Расспросили их. Они на корабле с 30 июня. Пришли из Таллинна как комендантская команда. Комендантом на корабле кап.-лейтенант Линич. Прибыл за день до них. Взяли их в Т. флотском экипаже, привели в порт, дали прямо из ящиков по винтовке, 60 патронов и — на корабль. Продуктов — сухим пайком на три дня — хлеб, консервы, масло, сахар. Теперь уже почти все поели, а на довольствие с командой все не ставят, и продуктов не получает комендант. Команда же вся эстонская.

Обязанности комендантской команды — у стенки стоять, у трапа и никого не впускать и не выпускать, а на рейде нести вахту на мостике и смотреть за «погодой».

В общем, служба еще та.

Часов в 12 поднялись все на мостик, ищем, где стоит «М.Г.» (крейсер «Максим Горький»). Я вижу что-то похожее на его рубку и мачту, но он ли это — не знаю, так как никогда не видел его.

Кожин рассказывает о своих похождениях, я же больше слушаю. У ребят мнение таково, будто мы с Кожиным с одной коробки.

Пошел знакомиться с верхней палубой, влез на спардек. Там три шлюпки, две большие, спасательные белые. Надпись «Suur Tхll», по-русски «Суур-Тылл» — «Большой Тылл».

На мачты лезть не решился и снова поднялся на мостик.

Часов в 16 к борту подошел катер, он привез из города кап.-л-та.

Мы спустились ему навстречу. Кожин отдал ему пакет. Прочитав его, спросил, сколько мне лет. Очевидно, ему не совсем понравилось, что мне 19, но Кожин поддержал меня, сказав, что я «старый сигнальщик».

Кап.-л-т сказал, что теперь мы будем питаться с командой.

Поужинали в 20 часов и стали готовиться сниматься с якоря. Капитан-лейтенант и нас человек трое поднялись на мостик. Кап.-л-т велел мне спросить разрешение у оперативного дежурного получить 50 т угля для следования в Т. Сердце у меня забилось сильнее. Первый раз такое важное поручение. Ведь очень давно не занимался по семафору, а тут надо писать в штаб базы. Однако я не растерялся и даже виду не подал, что забыл или не знаю. Беру в рулевой рубке пару паршивеньких флажков и влезаю на крышу будки левого крыла мостика. Даю вызов на «М.» («Марат»), так как до самого штаба далеко и он меня не увидит. Кап.-л-т, видя, что я только машу флажками, подсказывает, чтобы я писал полностью имя «М.», но чувствую, что вместо «М» пишу «Л». Мне никакого ответа. Поднялся на мостик капитан ледокола. Кап.-л-т решает, что надо подойти поближе. Выбрали якорь и задним ходом подошли к «М.» метров на 700 и застопорили машины. Я снова пишу. Наконец на «М.» взвился сигнал «Ясно вижу».

Я приступаю писать теперь сам, но «ясно вижу» несколько раз опускается до половины — «не понимаю!» Пишу снова, и тот же ответ. Тогда я пишу от себя: «У нас нет сигнальщика, постарайтесь понять».

Смотрю, мне пишет один из сигнальщиков ответ: «Что вы пишете? Мы не можем разобрать». Не знаю, как это я сумел прочесть и снова пишу объяснение насчет сигнальщика. Кап.-л-т спрашивает, что мне ответили, а я ему говорю, что это мы между собой разговариваем!

Не знаю, чем бы все это кончилось, но тут подошел катер со штаба, и нам приказали перейти на Большой рейд и ждать выхода каравана. Мы должны идти непосредственно за БТЩ. Угля взять не разрешили, велели идти с тем запасом, что есть.

Мы развернулись и вышли мимо Кр-л-та (Кроншлота) на Большой рейд и застопорили машины.

Итак, начало у меня неважное. Ну, если решил остаться на корабле, то нужно срочно все вспомнить и обучаться новому, а то спишут куда-нибудь.

Кап.-л-т остался на мостике поджидать БТЩ, остался и я.

Солнце уже зашло, и я пошел спустить флаг. Под спардеком сидели двое пожилых мужчин. Один маленький, худой, другой высокий и полный.

Первый, как оказалось потом, — старпом, второй — стармех.

«Тэрэ!» — обратился ко мне стармех.

«Что?» — спросил я.

«Ну, здравствуйте, по-вашему», — повторил он.

«Здравствуйте!»

«Вы что, сигналист?»

«Да, сигнальщик».

«Ага, а то у нас не было сигнальщика».

Я пошел дальше, ругая себя, как мог забыть, что значит «тэрэ». Ведь это слово я запомнил первым делом по словарю. Просто растерялся.

Примерно около 22.30 мимо нас прошел на выход БТЩ и поморгал ратьером. Не поняв ничего, я все же сказал, что он передал: «Следовать за мной!» Мы дали ход. Быстро темнеет. Очевидно, сегодня новолуние.

На мостике кап.-л-т, капитан, старпом, я, Жентычко с винтовкой и рулевой в будке. Меня немного клонит ко сну, но я решил притвориться здорово уставшим.

Впереди левее нас какой-то бурун идет параллельно нам, а по бортам видны силуэты катеров охраны «МО».

«Сигнальщик, что это за бурун?» — спрашивает к.-л.

«Наверно, перископ подв. лодки», — отвечаю.

«Сам ты перископ. Это буй от трала!»

Откуда же я мог это знать, если первый раз взял на себя такую большую обязанность, и не где-нибудь, а на большом корабле, да еще в войну, и первый раз выходя в большой поход.

БТЩ что-то часто пишет морзянкой ратьером, и кап.-л-т требует моего ответа. Я делаю вид, что читаю, не разбираю, даю в ответ какие-то знаки и, наконец, соображаю, что мы немного вылезли вправо от кильватерного следа БТЩ.

«Держать левее кильватера», — пишет БТЩ, — докладываю я. Капитан приказывает держать левее. Через некоторое время снова мелькает красный ратьер: «.-..». Я не разберу, что это такое, но вижу, что головной берет лево руля, и я докладываю: «Головной повернул влево».

Наконец, чтобы от меня отвязались, делаю вид, что почти сплю, и начинаю «клевать носом», и когда меня Жентычко будит, я будто бы во сне бормочу: «Справа обходят, справа. Огонь по ним!». Это подействовало. Они решили, что я действительно недавно из боя, очень устал и мне надо дать отдохнуть.

На мостике беспрестанно находится старпом и 2-й штурман. Из наших — кап.-л-т и двое ребят. Я улегся тут же, на мостике, на банку.

Так начался первый день моей военно-морской службы и первый переход на настоящем, да еще на таком экзотическом по назначению и по составу команды судне.

До сих пор не перестаю удивляться, почему наш комендант — капитан-лейтенант Линич не списал меня в Таллинне за явную непригодность к работе сигнальщиком? А может быть, он и обращался в штаб базы, но ему отказали, так как моряков с кораблей требовала сухопутная оборона Таллинна. Стало быть, судьбе было угодно, чтобы именно 5 июля 1941 года сбылась моя детская и юношеская мечта — я стал моряком-краснофлотцем. И, конечно, что так случилось, я был очень благодарен капитан-лейтенанту Линичу Владимиру Яковлевичу — душевному, справедливому командиру флота, моему первому командиру.

Владимир ТРИФОНОВ.

(Продолжение следует).