"Молодежь Эстонии" | 29.08.02 | Обратно

Ольга Лепешинская: Независтливая и независимая

- Ольга Васильевна, где прошло ваше детство?

– В Москве. Жили мы в большом доме на Солянке, номер 1. Дом принадлежал НКПС – Наркомату путей сообщения. Наша коммунальная квартира была на пятом этаже. Там у нас были две комнаты, а рядом жили сапожник, литератор, мальчик с мамой и моя няня, которая водила меня в церковь.

– Вы всегда мечтали стать балериной?

– Нет, нет. Я, как папа, хотела быть строителем мостов. Мой папа – Василий Васильевич Лепешинский — работал ответственным работником в Госплане СССР. Он был знающим инженером, строил мосты, работал на КВЖД, а потом на паровозе их испытывал. Если чертежи были верны – все в порядке, мост выдержит, а если нет… Ну и, конечно, я думала только о том, что буду строить мосты. Узнав, что я люблю танцевать, папа говорил мне, что лучше бы мне выбрать другую профессию.

– Отчего ваш отец так не хотел, чтобы вы стали балериной?

– Знаете поговорку: «Было у отца две дочери, одна – умная, а другая – балерина»? Папа этого боялся, потому что считал, что человек должен быть прежде всего образованным: грамотно говорить по-русски и знать языки. Мой папа был энциклопедически образованным человеком.

Мои родители вообще довольно плотно занимались нашим с сестрой образованием. К четырем годам я научилась читать, причем читала все, запоем. Цитировала Пушкина наизусть. Особенно любила «Евгения Онегина». Можно точно сказать, что я выросла на Пушкине. В 5 лет водила кота вокруг дерева, с бантом вместо цепи золотой, и сидела русалкой на рояле. Все меня сгоняли с инструмента, потому что он был довольно дорогой и хороший. Папа часто нас с сестрой возил в Кусково, в Коломенское, в Абрамцево. А по дороге рассказывал нам интереснейшие истории о том, кому принадлежали эти имения.

– Артисты балета часто многим жертвуют ради творчества и искусства, жертвуют своим домом, личным счастьем. Когда в вашей жизни появилась любовь?

– Самая большая любовь – первая. Это была влюбленность в Илюшу Трауберга, режиссера «Ленфильма». Когда он приехал в Москву в 1935 году и увидел меня на сцене, то сразу влюбился. Я танцевала на вечере, посвященном Неждановой, причем танцевала я слепую. Хореограф Якобсон специально для меня сделал оригинальный номер «Слепая», а потом еще один «Охотник и птица». В тот вечер на сцене было очень скользко, и я, по-моему, свалилась. Но у меня хватило самообладания начать все сначала. Трауберг это оценил и позже прислал мне письмо. Завязалась интереснейшая переписка, которая длилась почти год. Мне было необычайно любопытно узнавать и открывать для себя новые, не известные вещи, скажем, о режиссуре, о кино или о том, что он собирается делать. А подписаны все письма были только инициалами – И.З.Т. – Илья Захарович Трауберг. В общем, кончилось все тем, что в 1936 году Трауберг вновь приехал в Москву и попросил наконец свидеться – в 12 ночи, около третьего фонаря на Солянке, у дома номер 1. Но без мамы встречаться с мужчиной я не могла. В наше время и при моем воспитании – это было неудобно.

– То есть вы на свидание пошли с мамой?

– Да. Поэтому мы с мамой, держа друг друга за ручку, и пришли. Илья поцеловал маме руку, и они познакомились. Убедившись, что это порядочный человек, она успокоилась. Это и была моя влюбленность. Илья был очень красивый человек: умный и благородный. Через год, когда он уже окончательно переехал в Москву, я вышла за него замуж. Мы уехали в Крым. У меня не было никаких расчетов, как это иногда бывает, когда девушка выходит замуж, потому что надо. Ничего этого не было. Было небо, море, была великолепная любовь, и все было очень хорошо. Но наступил 1940 год, и вскоре мы расстались.

– Отчего?

– Илья хорошо знал немецкий язык, поэтому его сразу отправили на переводческую работу. Стране нужны были специалисты. Наш брак расстроила война.

– И именно тогда, в начале войны, вы встретили Леонида Райхмана…

– Да. Леонид Федорович Райхман проявил к нашей семье не только интерес, но и заботу. Это был интереснейший человек.

– Где вы с ним встретились?

– На приеме в Кремле, в самом начале войны. Очень интересный, умный и талантливый человек, Райхман носил погоны генерал-лейтенанта Министерства государственной безопасности. И так как ни мама, ни я, ни сестра были совершенно не приспособлены ко всему тому, где нужна какая-то пробивная энергия, то Райхман очень помог нам в то время. Когда мы приехали с театром в Куйбышев в эвакуацию, он сумел поселить нашу семью в квартиру, которая находилась в правительственной лечебнице – ее по-простому называли Кремлевка. Вот в эту Кремлевку, где лечились несколько человек из Большого театра (Нежданова и другие знаменитые артисты), нас и определили.

– Райхман стал вашим мужем?

– Да. Мы прожили вместе 13 лет. Мой муж был выдающимся человеком, работал в окружении Сталина. У него был удивительно хороший слух и замечательный голос. Как-то у нас в гостях был Светланов, услышал, как поет муж, и спросил: «Леонид, что ж вы не пошли в оперу?» А он пел только в свое удовольствие.

На его похоронах я узнала от его друга, что легенду для знаменитого разведчика Кузнецова придумал мой муж. По его сценарию и под его руководством велась вся работа с Кузнецовым.

В 1951 году он был арестован прямо на улице. Для меня начались страшные дни, месяцы неизвестности. Но беда не приходит одна. В день его ареста — 7 ноября — у меня был спектакль, я танцевала «Красный мак». И вдруг прямо на сцене раздался страшный треск. А надо сказать, что в балетной обуви есть небольшая, но очень крепкая стелечка. Моя сестра, которая сидела во втором ряду (она всегда смотрела мои спектакли), подумала, что треснула эта стелька. Но оказалось, что это треснула моя кость на правой стопе. Уйти со сцены я не могу, потому что нужно дотанцевать вариацию, подождать, когда капитан советского парохода, который пришел в Китай, получит красный мак – эмблему китайской революции. Партию Тао Хоа я дотанцовывала со сломанной ногой.

– Наверное, боль была безумная?

– Да такая, что я не знала, смогу ли дойти. Но как-то так получилось, что если повернуть чуть-чуть криво ногу, то можно было все-таки доделать одно движение. Я успела подойти к капитану, поклониться и передать ему красный мак. На мое счастье, меня в этой сцене выносили на носилках. После поклона я забралась на паланкин, помахала капитану ручкой, закрыла занавесочку и только за кулисами потеряла сознание. Но самое страшное было потом. Приехала «скорая». Меня везут по Театральной площади, через переулок Грановского в больницу. Поднимают на третий этаж, а нянечка не понимает, почему у меня косые глаза. А я же китаянка! Снять грим у меня уже не было сил. Делают рентген. И тогда я понимаю, что мои дела плохи… В общем, выяснилось, что у меня три перелома и одна трещина.

– Но крест на себе как на балерине вы не поставили?

– Прошло менее месяца, и я уже была на ногах и вскоре танцевала. Меня спас Пришвин.

– Писатель?

– Да, Михаил Михайлович Пришвин. Поэт природы. Он в то же время, что и я, лежал в больнице. Я, конечно, знала его творчество, прочла «Фацелию», «Старый гриб». Уже позже в его воспоминаниях, в последнем, четвертом томе написано: «Привезли какую-то балерину. Посмотрел. Ничего особенного». Через три страницы: «Влюблен как гимназист». А потом: «Глаза как хрусталики, кажутся холодными, а когда ближе познакомишься, такое впечатление, что ты знаешь ее всю жизнь».

– Так почему и как он вас спас?

– Потому, что приходил ко мне, садился на постель и рассказывал... Рассказывал, а я спрашивала и вспоминала. Пришвину удалось примирить меня с самой собою. Мне вообще в жизни очень трудно разобраться в самой себе. Меня часто мучил вопрос: что же я больше люблю – природу, танец или музыку? Михаил Михайлович помог мне ответить на этот вопрос. Как? Он мне рассказал историю: «Вот вы сидите на террасе. Прошел дождик. Выглянуло солнышко. И капельки стали падать с ветки на ветку, с ветки на ветку... Прислушайтесь. А ведь это музыка. Танец… Капельки танцуют – они прыгают с ветки на ветку. И музыка, и танец – одинаковы. Значит, вы любите танец, потому что любите музыку, под которую танцуете. И под эту музыку вами все продумано и прочувствовано». Пришвин рассказывал мне о таких вещах, о которых мне и не думалось раньше. Ему удалось объяснить мне, что нужно в каждое свое движение вкладывать мысль.

Мы подружились. Михаил Михайлович был человеком, который не умел лениться. У него был рак, и он знал, что должен умереть, но каждый день приходил, присаживался ко мне на кровать и поднимал мне настроение. А у меня было совершенно жуткое моральное состояние. Не только и не столько из-за ноги, сколько от того, что арестовали Райхмана. Когда я узнала об аресте мужа, то отказалась есть, пить. Вызывали мою сестру, чтобы меня забрали, потому что от истощения я могла отправиться на тот свет, а врачам придется отвечать…

Но благодаря Пришвину я поняла, что есть еще вещи, ради которых имеет смысл жить. Стала довольно быстро поправляться. Меня отправили в Барвиху и там уже подлечили окончательно. Я вернулась на сцену. Танцевала тот же «Красный мак», «Спящую красавицу», «Пламя Парижа». Вернула себе весь свой репертуар.

– А ваш муж в это время был в тюрьме?

– Да, он целый год просидел. Причем должна вам сказать, что самое страшное, что я испытала в жизни, – так это лязганье железной двери за тобой. Когда приходишь в тюрьму, этот звук тебя преследует.

– Вы его часто навещали?

– Да. Хотя Берия и не советовал этого делать. Приходила вместе с его дочкой Шурочкой, ей было 7 лет. Для Шуры я была близким человеком, мы и до сих пор дружим. У нее уже своя дочка выросла. Это такая радость, что есть все-таки какой-то близкий человек, родная кровиночка.

– Прошу прощения, но хочу затронуть трудную для вас тему. Продолжение вашего рода…

– Паша, мы говорим с вами откровенно, так что спрашивайте обо всем. К сожалению, у меня никого нет и никого не осталось. Ни одного родственника. Конечно, мне очень жаль, но что тут сделаешь...

А возвращаясь к Райхману, добавлю: когда в 1953 году умер Сталин и расстреляли Берию, то мужа выпустили. Но мы уже не воссоединились.

– Почему?

– В тюрьме его спасла женщина, врач. Причем очень милая и хорошая. Благодаря ей он вышел из тюрьмы здоровым. Освободившись, он понял, что вернуться ко мне будет нечестно ни передо мной, ни перед ней. Вот мы и расстались.

– Но любовь вновь настигла вас?

– Как точно вы это сказали. Именно так – настигла. Я познакомилась с Алексеем Иннокентьевичем Антоновым. Это был удивительный человек, именно с точки зрения душевной красоты. Его первая жена была очаровательная женщина, вместе они прожили 34 года. После ее смерти мы и познакомились. Для меня, честно говоря, наша встреча была неожиданна. Военных я знала совсем другого формата. А Алексей Иннокентьевич любил музыку, балет, знал французский язык, да и вообще был воспитан на французской культуре. В войну был начальником Генерального штаба. Говорили, что Сталин никогда не говорил ему «ты» и всегда называл по имени-отчеству. А после войны он был начальником Генерального штаба Варшавского Договора. Генерал армии Антонов – единственный генерал, у которого был орден Победы.

– А как вы познакомились?

– Встретилась с ним случайно. В 1956 году был какой-то прием в гостинице «Советская». Он был в штатском. Я была в обыкновенном платье. Ни я не знала, кто он такой, ни он, кто я. Мы вышли одновременно из дверей гостиницы. Большой театр по какой-то причине не прислал за мной машину, или она опаздывала, не помню. Шел сильнейший дождь. Я металась в поиске телефона. Мужчина, увидев, что я без машины, предложил меня подвезти. Дорога была довольно длинной, нужно было долго разворачиваться по Ленинградскому шоссе. Мы разговаривали. Прошло какое-то время, и я почувствовала, что мое сердце как-то очень странно забилось. Я поняла, что это любовь.

Физически и духовно Алексей Иннокентьевич был очень красивым человеком. Позднее все надо мной подшучивали, говорили, что я кормлю его на ночь просто-квашей, оттого у него такая хорошая фигура.

Мы жили душа в душу. Это были самые счастливые годы моей жизни. Семь лет, почти восемь, до 1962 года. Теперь он лежит в Кремлевской стене...

После его смерти я уже танцевать не могла. Сил не осталось. К тому же я почти ослепла. Было очень яркое солнце, когда хоронили Алексея Иннокентьевича, и я обожгла глаза, да и стресс был сильнейший. Меня быстро отправили в Италию на лечение. Только примерно через год я пришла в себя.

– А когда вы начали преподавать?

– Когда ушла из Большого, в 1962 году. А мой педагогический стаж 26 лет. О моем уходе первым узнал профессор Казельштайн из Германии. Он руководил знаменитым театром оперы, государственной оперой, бывший императорский театр. Около 10 лет я провела в Германии. Причем для меня все было очень интересно. Ну, во-первых, я отдаю должное Германии, там первыми поверили в мои педагогические возможности. Очень забавно, когда рухнула Берлинская стена, то нас из Академии, членами которой мы были, попросили. Изменилось правительство, изменились вкусы, и теперь я уже не немецкий академик. Позже я много преподавала, объездила почти весь мир. Работала в Венгрии, Италии, Японии, Скандинавии, Англии, Канаде, Египте, на Филиппинах, в США... Так проходили годы.

– Как же вам удается жить одной в наше непростое время?

– Ну почему одной. Со мной живет Ариадна Даниловна. Она попала в наш дом 14-летней девочкой. После гибели всех родных в Ленинграде Арина переехала в Москву к тете, в деревянный дом в Сокольниках. Вскоре случился пожар, в котором погибает дядя, а через некоторое время от сердечного приступа умирает тетя. Ариадна остается совершенно одна, и моя мама начинает пестовать ее. Так Арина и стала своим человеком в нашем доме. Окончила школу и поступила в НКПС, в Наркомат путей сообщения, где служил мой папа. Становится отличником НКПС, получает орден. А когда я уехала в Германию, Арина всегда жила в этой квартире. И вот так почти 45 лет она со мной. Это уже абсолютно родной человек. В нашем доме сохранились антикварная мебель из карельской березы, красного дерева, изумительные картины – и все потому, что здесь всегда жили люди.

– Как и чем вы поднимаете себе настроение?

– У меня есть книжка, в которой собраны многие живописцы мира, и для того чтобы себе создать хорошее настроение, я вынимаю ее и начинаю просматривать то, что хорошо знаю. На душе и сердце сразу становится теплее.

– Вы человек с юмором?

– О, да. Не всякий понимает юмор. Знаете этот анекдот: двое едут в купе. Один у другого спрашивает: вы верите в привидения? Тот отвечает: нет. И исчез.

Люблю жизненные истории. Но не люблю бранные слова. Отвратительно, когда ругаются.

– Главное слово, которым можно охарактеризовать вас?

– Независтливая и независимая.

– Как вы думаете, для чего жизнь дана человеку? Для чего мы вообще здесь на земле?

– Приносить пользу. Я считаю, что только для этого. Каждый приносит пользу для следующего поколения, какую возможно. Ты воспитываешь кого-то, кто потом вырастает и продолжает твое дело.

Павел МАКАРОВ