Любопытство – порок невинный. Любопытно знать, чем живет творческая Москва. Какие интеллектуальные импульсы, помимо телевизионных, она посылает в безбрежную провинцию. Именно любопытство и ностальгическое желание припасть к духовно близкому, русскому искусству неизменно влечет в художественную галерею при Российском посольстве.
Там сейчас открыта выставка произведений московского художника Владимира Наседкина. В экспозиции представлена графика больших и малых форм, исполненная в принципах абстрактного и геометрического минимализма. Кроме того, можно увидеть большеформатные фотографии, исполненные художником на Тибете, где он побывал не так давно.
Особенности экзотичных мест с легендарными монастырями, далай-ламами и величайшими вершинами Наседкин отобразил так, как и положено художнику, по-своему. Геометрия глубоких теней от архитектурных и других неподвижных форм фрагментарно покрывает каменистую и тоже неподвижную (не знаю, важно ли это) землю. При известной доле фантазии в фактуре отображенной земли можно увидеть подобие аэрофотосъемки, и тогда блуждающий смысл обретает конкретную форму чего-то значительного и мистического, что так хорошо соотносится в нашем сознании с Тибетом. При этом чем-то внеземным и фантастическим выглядят тени, распластавшиеся на воображаемом ландшафте. Но грандиозные фантазии в конце концов приземляются на землю, которая под ногами и которая была снята камерой Наседкина.
Тщательность разглядывания и сопутствующего анализа чуть было не привела к обретению личного понимания передовых принципов минимализма. Все грандиозное легко переосмысливается в лаконичных формах минимального искусства и трансформируется в предельные лаконизмы. Тибет, прочувствованный мастером как каменистая фактура того, что под ногами, несложно обрести каждому из нас по месту жительства. И это не обязательно должен быть Тибет, а мы, соответственно, не должны быть непальцами.
Впрочем, все, наверное, не так. Любые домыслы человека, созерцающего искусство, перенасыщены субъективизмом. Который, как известно, у каждого по-своему перекошен и изуродован устоявшимися пристрастиями, а также точками зрения, смысл которых отчасти в том, чтобы их не разделять.
Поэтому можно предположить, что высказанный мастером минимум, по поводу разнообразных окрестных максимумов наверняка имеет другой, сакральный смысл. Для прояснения его минималистической позиции можно ознакомиться с комментарием безымянного искусствоведа прямо в галерее. В комментарии, к примеру, на хорошем русском языке, с редкой прозрачностью смысла, просто и внятно написано: «Платоновские эйдосы и дискретные атомы Демокрита, помноженные на традиции пифагорейства, явно формируют генезис аскетических алфавитов Владимира Наседкина, интегрируя в себе европейские корни универсальных коммуникаций». И так далее. На двух страницах убористого текста. Попутно отметим некое логическое несоответствие между аскетизмом изобразительного языка и обилием слов, поясняющих упомянутый аскетизм. Впрочем, это грех искусствоведов, а не художников. Пикассо, спустя много лет после появления первых кубистических композиций, не мог надивиться на обилие расплодившихся искусствоведческих монографий, посвященных зарождению, развитию и теоретическому обоснованию кубизма. Это к примеру.
Не стоит забывать, как непросто сказать свое слово в искусстве. Тем более, новое слово. Пытаясь сказать свое и новое, многие упускают из виду известную истину. Новое – это хорошо забытое старое. Другими словами, старое – это то, что постоянно пытаются выдавать за новое. Если расширить и углубить эту мысль, то можно с удивлением обнаружить, что любое старое, будучи в свое отжившее время новым, было хорошо забытым еще более старым, которое в свою очередь… Ну и так далее. Вот и получается, что мы в своей жажде новизны вынуждены бесконечно повторяться. И упершись в скромные возможности изобразительных средств условно-современных течений искусства, однообразно перепеваем конструктивизм, лучизм, супрематизм, ташизм, концептуализм, минимализм и множество других разновидностей постмодернизма, отбунтаривших в «цивилизованном мире» в далекие шестидесятые.
«Искусству минимализма чужды аналитические построения, – пишет сам художник в монографии, посвященной его же искусству. - Его путь от сложности к простоте – сказать не как можно больше, но как можно меньше. Стремление воплотить истину одним ударом кисти, в одной линии». Логика подсказывает дальнейший путь развития минимализма – к точке. «Точка, - как определено в пособии по геометрии XVIII столетия, - есть предел линией, или знак самый нечувствительнейший». Но и ее хватит для того, чтобы напрячь и украсить обнаженную белизну листа выразительным итогом еще одного течения в современном искусстве.
