архив

"МЭ" Суббота" | 16.03.02 | Обратно

Человек из трамвая

Мне всегда хотелось сделать интервью именно с этим артистом. Геннадий Юхтин не из тех, кого принято называть кинозвездой в сегодняшнем придыхательном понимании, но снимался в картинах, что сызмальства нравились многим поколениям зрителей. В «Весне на Заречной улице», к примеру, И никогда актер не терялся в ряду знаменитых партнеров, запоминался. Потому, встретив Юхтина на гатчинском фестивале «Литература и кино», больше всего опасался разочарования. Мало ли нас обманывали лицедеи своим обаянием на экране, мягко говоря, противоположным в жизни. Но, к счастью, это не ОТНОСИТСЯ К народному артисту России Геннадию Юхтину.

- Геннадий Гаврилович, если сделать небольшое арифметическое вычисление, то получится, что ВГИК вы окончили в 23 года, то есть поступили в него с ходу, сразу, и это само по себе кажется невероятным.

- Бывает, бывает такое... Пришел и поступил, прошел три тура. Знакомых из этого круга у меня не было, а претендентов на место было много, и мне казалось, на экзамене читал, что там положено было, хуже всех. Так что, в чем было мое везение, я и до сих пор понять не могу. Одно меня утешает: в приемной комиссии сидели мои будущие педагоги, Ольга Ивановна Пыжова, удивительная актриса, женщина и педагог, и Борис Иванович Бибиков, тактичнейший, тончайший психолог, юмор замечательный. Я сейчас полагаю, что немного тогда был на него внешне похож, потому что, чем дальше, тем больше об этом говорят и люди посторонние.

- Если про везение продолжить, то одну из первых ролей вы сыграли в фильме «Дело Румянцева», который и сейчас помнят, и вас в нем помнят. Опять, получается, вытащили счастливый билет?

- Можно и так сказать. После института меня приняли на работу в Театр киноактера, где были собраны уникальные звезды тех лет: Ладынина, Смирнова, Крючков, Алейников, Андреев, Бернес. Немало было и еще прекрасных актеров, но эти считались уже классиками, перед ними хотелось колени преклонить, они недосягаемыми казались.

То, что сначала ставилось у нас в театре, потом нередко переносилось на экран, так «Молодая гвардия» Герасимова возникла. В театр тогда часто приезжали режиссеры и читали свои сценарии, и даже говорили при этом, что каждый артист может подать в актерский отдел заявку на приглянувшуюся роль. А там на пробу пригласят, повезет, так и утвердят, может. Я только что поступил в театр, и приезжает к нам читать свой сценарий Хейфец, а сценарий этот - «Дело Румянцева». И вот сидим мы вместе - великие киты, и еще ни чем себя не проявившая шантрапа. Великие могли не утруждать себя письменными заявками, они устно свои желания высказывали, а нам оставалось только слюнки глотать и мечтать: вот бы сыграть дали. И все молчком.

В это время Михаил Швейцер, работавший на фильмах Хейфеца ассистентом, приступал к своей первой самостоятельной картине «Чужая родня» по повести Тендрякова «Не ко двору». Хейфец был ее художественным руководителем. Швейцер и Софья Милькина, его жена, с которой он всегда работал, видели нас в институте и пригласили на пробы Рыбникова, Мордюкову, а с нашего курса кроме меня еще Руфину Нифонтову. Приехали мы с нею на первую в жизни пробу - тихие, несчастные - мне дали роль гармониста Васи, маленькую, но через весь фильм проходила и все равно счастьем казалась, потому что первая. Не без моего участия придумали, что этот Вася не будет таким развеселым, как тогда после «Свадьбы с приданым» гармонистов показывали - первый парень на деревне, «хвастать, милая, не стану...». Проба получилась, понравилась Тендрякову, я, сказал он, таким, кажется, Васю и писал. Хейфец и худсовет меня утвердили, а вот Нифонтову - нет, Мордюкова снималась, и с нашего курса я на картине остался один.

Вернулся с «Ленфильма», и тут приходит телеграмма с приглашением на пробы в «Дело Румянцева». А мне уже в Кунгур надо ехать, где снимал Швейцер, и в театре говорят: сначала производство. Приказ есть приказ, я отправился в Кунгур, под Свердловск, и работали мы там два с половиной месяца. Все было замечательно: Швейцер, артисты, оператор Володя Фастович, ученик Урусевского. Про «Дело Румянцева» старался уже не думать, проехали, получалось. Вернулись из экспедиции, и я еду в Ленинград на павильонные съемки «Чужой родни». А мне на студии передают: вас просят зайти к Хейфецу. Прихожу, и Иосиф Ефимович мне говорит, что у него на «Деле Румянцева» с одной ролью недоразумение получилось. Какое, не сказал, но что-то там не задалось, словом, эта роль в картине в провале оказалась. Ассистентом на картине работал молодой Миша Калик, он перед тем, как институт окончить, полтора года в тюрьме посидел, обвиненный в подготовке покушения на Сталина. Потом его все-таки отпустили, он пришел заканчивать учебу, и Хейфец пригласил его ассистентом. Потом Калик мне рассказал, что Хейфец, увидев меня, сказал: вот этот человек из трамвая соотносится с Баталовым, в нем что-то природное есть, от земли, и это уравновесится с баталовской интеллигентностью. Почему Хейфец назвал меня «человеком из трамвая», я только в Питере понял: трамваи ходили по Лиговке, ближе к центру их меньше было, и ездил в них народ окраинный, рабочий, вот и определил меня Хейфец трамвайным. Мы порепетировали, на следующий день сделали пробу, а еще на следующий я уже снимался. Видите, каким длинным получился ответ на простой, вроде, вопрос.

- А ведь хочется еще и про «Весну на Заречной улице» спросить, и про «Балладу о солдате», и про «Неуловимых», «Мертвый сезон»...

- Смотрю, вы основательно готовились.

- Это вы много снимались. Но пока, если можно, немного о другом. Были хорошие времена, когда фотографии артистов по 11 копеек, кажется, в киосках «Союзпечати» продавали. И ваша среди них была. Как вы к известности обрушившейся отнеслись?

- Да... После «Дела Румянцева» меня стали узнавать на улицах. И был я, конечно, удивлен. Не то чтобы удивлен, но непривычно себя чувствовал. По натуре своей я человек стеснительный, неудобство и неловкость чувствовал. Были, разумеется, и поклонницы, и письма были, одним словом, было все, что молодому артисту, играющему положительных героев, при своем появлении на экране полагалось. Хотя, думаю, тут не ко мне лично тянулись, а к тем героям нового поколения, что пришли в искусство, которых нам посчастливилось играть. Картин снималось немного, но как раз с нашим приходом кинопроизводство стало расширяться. В 50-м году было выпущено 12 картин, а в 55-м - почти 30. Число картин увеличивалось, а это требовало больше молодых артистов, так что мы попали в обойму.

- А теперь - про «Весну на Заречной улице». Столько ведь лет прошло, а она продолжает с нами оставаться, не проходит.

- Знаете, это, наверное, самое удивительное. Ведь тогда на эту картину никто не ставил. Те, кто сценарий читал, называли его лабудой, что это за сюжет такой: не хочу учиться, а хочу жениться. Ни одного доброго слова про этот сценарий на студии сказано не было. И потом, когда снимали, ничего не изменилось. Фильм продолжали ругать, денег не давали. Но парадокс заключался в том, что директором студии в Одессе был тогда прелюбопытнейший человек по фамилии Горский. Он сказал, как отрезал: «Докы я тут, фильм будемо зниматы». Был старым коммунякой и замечательным человеком.

Снимали фильм однокурсники вгиковские из мастерской Савченко, он, царство ему небесное, от Бога был режиссер, уникальный. А Хуциев с Миронером, который написал сценарий, были его учениками. Оттуда и Параджанов вышел. Марлен и Феликс жили в общежитии на Лосинке в одной комнате, куда и меня однажды подселили. Я пришел в эту комнату, и под своей койкой обнаружил огромнейший чемодан. Сундук не сундук, но что-то громадное. Лежит себе под кроватью и лежит. Хуциев, его владелец, как раз в Киев уехал, а Миронер время от времени приходил ночевать на свою койку, у него в Москве были родственники, но он подрабатывал в ЦДКЖ возле Комсомольской площади, скетчи писал. И иногда как раз в общежитии это делал. Мы с ним гоняли чаек, и в конце концов выяснилось, что в огромном чемодане как раз и лежат литературные черновики того, что они с Хуциевым писали, в том числе и «Весны на Заречной улице». И когда они на Одесской студии получили на двоих постановку, то Феликс вспомнил, как мы с ним в общежитии чаи гоняли. А может, хотел отблагодарить за сахар, которым я с ним делился. И пригласил меня в Одессу на пробы. Причем дать мне собирались роль одного из металлургов, ее потом Юра Белов играл. Но у них что-то не клеилось с инженером. Студия была украинской, и им предлагали местных артистов, а у них в то время манера игры была немного на котурнах, не получалось поэтому рядом с Рыбниковым и Ниной Ивановой вписаться в необходимую органику. Нам-то с Рыбниковым искать общий язык не требовалось. И в конце концов Миронер говорит: чего мучаемся, давай Геннадия пробовать. Марлен согласился: давай. Попробовали в двух сценах, получалось интересно. Пошли, конечно, возражения: вот, снимают на Украине, а опять русский артист. Но Марлен с Феликсом все же меня отстояли. И, страшно подумать, я получил солидную роль, считай, почти вторую в сценарии. Ведь по сюжету Таня ко мне приехала, и выходило, что чуть ли не я героев свел.

Когда картина была завершена и вышла на экраны, случился настоящий бум. Все, что было на экране до этого, было чуть иным, жизнью не дышало, которою все тогда жили. Картина не отстранялась от жизни, а вышла из нее. В «Весне» было что-то от новой французской волны: и сюжета почти что нет, и люди какие-то с улицы. Приходят, что-то говорят, и все понятно. И ни тебе партийной организации, комсомольской. Картину смотрели с широко открытыми глазами, и сразу ей навстречу сердца открывались. А главное, свои на экране, молодые: у Рыбникова - вторая работа, у меня - третья. Но ни одной премии до сегодняшнего дня этот фильм не получил. Призом ему стали десятилетия народной любви...

Николай ХРУСТАЛЕВ


(Окончание следует.)