Почему руки моют, а ноги - нет?

Окончание. Начало в №№ за 19 и 26 июля

Елена СКУЛЬСКАЯ

У нас в студенческих аудиториях неважно пахнет. Пахнет плацкартными вагонами моей молодости, в которых плакали и пели стройотрядовцы, заглушая звонкими голосами болотные запахи немытых тел. Пахнет общежитиями Тартуского университета начала 70-х, где жили по одиннадцать человек в комнате, и среди выдающихся учениц Ю.М. Лотмана считалось зазорным ходить в баню, поскольку мытье отнимало время у образовательных усилий.

Старожилы рассказывают, что один сотрудник газеты «Советская Эстония», не добившись интимного расположения одной своей коллеги, написал на нее в партком заявление такого содержания: «Она так морально разложилась, что от нее воняет!» Он употребил аллегорию: от предмета его вожделений воняло в переносном, так сказать, моральном смысле. А я говорю в смысле совершенно прямом, даже, если угодно, прямолинейном.

В Америке, например, студенты моются. Приходят в аудиторию, снимают башмаки, обнаруживают под ними носки, излучающие белоснежное сияние, садятся на пол и слушают лекцию. Если бы наши еще и сняли обувь, то педагог оказался бы в положении Дездемоны, которую Отелло уже начал душить, но еще не прикончил кинжалом, чтобы не мучилась.

Среди моих коллег-педагогов считается неприличным указывать студентам на то, что они, студенты, не моются. То есть указывать на то, что они не читали ни Пушкина, ни Лермонтова – прилично, а на то, что голова облеплена сальными волосами, на щеках лежит прошлогодняя пудра, облупившийся лак на ногтях предполагает торговлю в мороз овощами в митенках, а не занятия в театральной студии или на журфаке, что небритые и немытые ноги и подмышки, выставленные напоказ, возможны дома (кому как нравится!), но не на подмостках и не во время сбора материала для газеты,- неприлично.

Я понимаю, студенчество хочет против чего-нибудь протестовать. Например, носить длинные волосы, если велят стричься, брить голову, если велят отпускать волосы, носить клеши, если требуются узкие брюки, натягивать с мылом дудочки, если велят надевать широкие штаны…

В театральной студии несколько лет обучался некто Максим Г. Однажды он попросил меня задержаться после лекции и сказал примерно следующее: «Елена Григорьевна, я знаю, как вы цените правду, и поэтому намерен вам ее открыть…» (Замечу в скобках, что правды не любит никто, и я не исключение.) И продолжил: «Вы, Елена Григорьевна, каждый день моете голову, не отпирайтесь, это видно, делаете прически, меняете наряды, обливаетесь французскими духами, краситесь… Какой пример вы подаете молодежи?! Что про вас скажут коллеги?! Ни моя мама, ни моя бабушка так не одеваются и так не выглядят! А знаете, что про вас говорят в театре…»

Максим Г. – воплощение торжествующего, ликующего, безнаказанного и мучительно-нечистоплотного трамвайного хамства - успешно окончил театральную студию и не менее успешно поступил в Школу-студию МХАТ. Но!!! Через полгода его выгнали оттуда именно что за наглость и хамство. Видимо, тамошние педагоги не побоялись, что и их обвинят в каждодневном мытье головы...

Встречают по одежке – провожают по обуви

Есть такая легенда, мол, главное в человеке не его внешняя культура – внешняя она и есть внешняя, нечего ею гордиться, а главное - культура внутренняя. Никак не могу с этим согласиться. Внешняя культура - знак уважения человека к окружающим, его социальная инсталлированность, его право жить среди людей. А вот внутренняя культура – сугубо личное дело каждого человека, вопрос исключительно интимный, как любовь или зубная щетка.

По той же легенде грубый и хамоватый человек именуется закомплексованным, неуверенным в себе, застенчивым, робким, мол, в душе-то он нежный и утонченный, а нагрубил вам, мадам, только что исключительно от смущения. Неправда! Никогда рефлексия не порождает хамства и дикости. В жизни, как и в литературе, форма всегда является элементом содержания.

В студии Русского театра существует традиция, по которой все экзамены, включая историю театра, театрализуются и преподносятся зрителям в виде представления. Естественно, что педагоги обращаются за помощью друг к другу – поставить танец, прокомментировать текст, выбрать костюмы. Чаще всего за помощью обращаюсь я, поскольку мой теоретический предмет наиболее далек от сцены, и всегда получаю эту помощь и поддержку как нечто само собой разумеющееся в контексте театра. В нынешнем учебном году студия пополнилась новыми педагогами – вчерашними студентами, только что окончившими театральные вузы. Одного из них я попросила прийти на мои занятия и помочь с постановкой. Юноша, опоздав, впрочем, на час и выразив недовольство тем, что студийцы его вовремя не разбудили, раздраженно начал свою помощь с того, что стал экзаменовать учащихся по моему предмету - истории театра. Поиздевавшись, остался недоволен и доброжелательно-строго вынес свой вердикт:

- Вы бы, Елена Григорьевна, сначала прочли бы им нормально лекции по Древней Греции, рассказали бы немного про Эсхила, там, Софокла, знаете ли, Еврипида, а потом бы звали меня ставить…

Слава Богу, что с лихостью Ивана Бездомного не выгнал из студии, дал возможность исправиться…

Хамство тем отличается от всех иных видов грубости и наглости, что уверено в полнейшей своей безнаказанности. Мой юный коллега прекрасно понимал, что в присутствии детей я не вступлю с ним в полемику, не буду его одергивать и ставить на место, а попытаюсь продемонстрировать некую педагогическую солидарность, что непременно должно быть свойственно школе; школа, чтобы не развалиться, должна иметь некие общие принципы, как минимум, в ней должно царить уважительное отношение педагогов друг к другу- мы можем хоть чему-то научить только личным примером. Дети ведь подражают нам, и особенно виртуозно они усваивают издержки и изъяны наших неидеальных натур.

Один журналист много лет хамил мне в своих статьях, будучи главным редактором газеты, уверенным в своей полной безнаказанности. Когда же я против всех его ожиданий ответила ему через другую газету, он страшно растерялся и безумно обиделся: я нарушила законы жанра. На хамство, по закону жанра, никто и никогда не отвечает. Ибо не может. Ибо его заблаговременно лишили голоса.

Тот же журналист написал однажды в рецензии на спектакль «Идиот», что в нем князь Мышкин изображен человеком, который переболел церебральным параличом. Это сравнение не имело ни малейшего отношения к спектаклю и его концепции и именно поэтому (а так и строится схема хамства) было особенно оскорбительно. В эти дни я поручила студентам журфака написать рецензию на тот же спектакль, посоветовав прочитать предварительно то, что пишут о нем профессионалы. Ровно треть курса – семь будущих журналистов! – вдохновилась именно церебральным параличом и включила его, раскавычив, в свои доморощенные исследования. То есть им не пришло в голову задуматься о спектакле, перечитать, а, точнее, прочитать Достоевского, обратить внимание на толковые и имеющие прямое отношение к делу статьи, нет, они ухватились за хамство – интуитивно, победительно, радостно. Потому что творчество, как все прекрасное, требует больших душевных и, главное, индивидуальных усилий, а хамство, как спорт массовый, нуждается только в тренировках…

И пока еще не видно, чтобы при нашей жизни заросла народная тропа к Хаму.

Почему ты такой бедный?

Порой студенты мне говорят: как это педагоги рискуют учить нас жить, если сами они такие бедные? Например, преподаватель по экономике рассуждает о современном бизнесе, о том, как сегодня можно стать миллионером, а на самом брюки позапрошлого сезона, и жена круглый год в демисезонном пальто!

Конечно, никакой отдельной доблести в бедности нет, и желательно, чтобы преподаватель экономики был человеком состоятельным. С другой стороны, зачем состоятельному человеку преподавать кому-то экономику, да еще тем людям, которые ценят деньги как таковые, а не науку их объясняющую?

А с третьей стороны, зачем и чему учатся состоятельные студенты? У них и так уже есть деньги. А несостоятельные учиться не могут, поскольку им нечем платить за учебу, которая все равно не научила бы их зарабатывать деньги, а только подвела бы под их бедность теоретическую базу.

Илья Эренбург закончил восемь классов, а стал известным писателем. Иосиф Бродский не окончил школу, а стал Нобелевским лауреатом. Альберта Эйнштейна в школе считали отстающим учеником, а он открыл теорию относительности. Да что говорить! У Шекспира было каких-нибудь четыре класса! У Пушкина не было высшего образования, а он все-таки - наше все!

У Сергея Довлатова не было высшего образования. Евтушенко и Ахмадулину выгнали из Литературного института. Правда, Евтушенко в канун семидесятилетия дали-таки с некоторым опозданием защитить диплом, но стихи после этого он не стал писать лучше. Уж как писал всю жизнь, так и продолжает. Не помогли корочки.

Не помогают корочки и журналистам – кто умеет писать, тот так и пишет, без диплома, а кто не умеет, то хоть в рамку диплом возьмет и повесит над компьютером – не помогает.

Конечно, если никаких способностей нет, то лучше все-таки купить диплом о высшем образовании или ученую степень. Мало ли как жизнь сложится – все может пригодиться.