А время жертвенности, в общем, прошло

Элла АГРАНОВСКАЯ

В понедельник в Москве откроется Фестиваль спектаклей крупнейшего английского режиссера Деклана Доннеллана, одного изруководителей Королевского Национального театра в Лондоне, создателя всемирно известного театра «Чик бай Джаул».Разумеется, в его программу включена и поставленная с популярными российскими актерами шекспировская комедия«Двенадцатая ночь», в которой все роли исполняют мужчины. Именно этим спектаклем совсем недавно завершилсятеатральный «Русский сезон» в Токио.

«Двенадцатая ночь» - второй после «Бориса Годунова» спектакль, в котором со знаменитым британским режиссером ДекланомДоннелланом работал известный русский актер Александр Феклистов.

И наверное, нет ничего удивительного в словах актера, прозвучавших в самом начале нашего разговора: «Вообще-то я больше склонен к театру, там я больше за себя отвечаю, и ответственность на себя беру, и как-то свободнее себя чувствую. А в кино до сих пор ничего не понимаю. Но вынужден там тоже работать. Иногда».

Но это «иногда» особенно хорошо звучит в устах человека, который за двадцать лет накопил 62 работы в кино и на телевидении, не считая тех семи фильмов, которые находятся сейчас в производстве. Поэтому осторожно ему напоминаю, что кино больше способствует популярности артиста, его узнаваемости, да и в профессиональном отношении для театрального актера оно иногда бывает довольно полезным, например, крупный план за сцене рассмотреть трудно, разве это не важно?

«Да, важно, конечно, - отвечает он почти равнодушно. - Другое дело, что здесь все зависит от режиссера, от материала. Это банальные вещи, но далеко не всегда в этом треугольнике все совпадает. Правда, и на моем веку попадались опытные режиссеры, хотя в театре мне все же больше везло, на личности, на режиссеров мирового уровня. Я люблю учиться, и вот там учиться как-то больше возможностей. Кино - это все-таки потогонная система, где приходится отрабатывать то, что от тебя хотят, - и все».

«Сериалы - это так, ерунда»

Что же касается сериалов, где Феклистова в последние годы особенно отчетливо запомнил массовый зритель, то тут разговор совсем короткий: «Мне очень понравилось работать с Александром Муратовым в «Досье детектива Дубровского». Но вообще сериалы - это так, ерунда».

Ну, почему ерунда, пристаю я к нему, хотя сама придерживаюсь того же мнения. Но твердо при этом знаю, что большинство зрителей его не разделяет, и не мне их перевоспитывать.

- Да потому что надо играть восемь сцен за один день! - оживляется Феклистов. - Это ужасная, ужасная система! Денег на них дают гораздо меньше, чем на кино, поэтому мы вынуждены работать очень быстро, некогда нам вышивать рисунки своих ролей. И потом, никто же специально не халтурит, все равно мы стараемся делать свою работу как можно лучше. Просто нет возможность это делать. Печальная история на самом деле...

- Неужели «Петербургские тайны» вам тоже не понравились? Согласитесь, некоторые сериалы больше похожи на настоящее кино, а некоторые - меньше. Вот «Петербургские тайны» похожи больше, лично мне так кажется. А у вас, как я вижу, нет такого ощущения.

- Нет, почему же? Там был очень хороший материал. Но опять же не совсем то, о чем мечталось. К тому же я играл в «Развязке петербургских тайн». И даже отказался поначалу, потому что это жуткая кабала на целых два года. Сейчас сериалы снимаются гораздо быстрее.

Везде одно и то же

- Но театральные режиссеры все равно не очень охотно отпускают своих артистов на съемки?

- Не знаю. Я свободный художник, нигде не работаю. А моя трудовая книжка сейчас лежит в Международной конфедерации театральных союзов, с которой я связан, и по работе, и чисто человечески. На данный момент у меня в Конфедерации два спектакля - «Борис Годунов» и «Двенадцатая ночь». Есть два спектакля в репертуарном Театре имени Пушкина, это «Черный принц» и «Трое на качелях». А еще два в антрепризе...

- А вот мы хороших спектаклей почти не видим, и у зрителя, откровенно говоря, складывается представление, что театр в России сегодня примитивен и убог.

- Если речь об антрепризе, то, что поделаешь, время диктует мобильные спектакли, которые легко куда-то повезти. Ведь антреприза - это, прежде всего, определенные экономические условия, которые помогают людям в каком-нибудь Уренгое хоть что-то увидеть. Хотя, конечно, такой город, как Таллинн, мог бы пригласить и более объемные постановки. Но, впрочем, везде одно и то же, и на Западе, кстати, тоже. А такие большие проекты, которые осуществляет Международная конфедерация театральных союзов, так они даже по России не ездят. Даже по Москве! Мы объехали с ними полмира, а наши зрители их не видят. Мы три года не играли «Бориса Годунова» в Москве, потому что не можем потянуть его экономически: здесь нужен профессиональный театр, с большой сценой, с хорошим светом, но аренда обходится очень дорого, а билеты и без того стоят дорого. Немного проще с «Двенадцатой ночью», потому что этот спектакль мы играем в традиционной итальянской коробке. Но ведь именно «Бориса Годунова», где очень много актуальных, узнаваемых моментов, хотелось бы играть в своей стране.

«Сейчас у меня свобода выбора»

- А почему вы ушли из репертуарного театра, в частности, из такого именитого, как МХАТ? Была какая-то конкретная причина, или надоело служить?

- Тут как-то все сошлось. Я уже говорил, что в последние годы тесно связан с Международной конфедерацией театральных союзов, и хотя в «Гамлете» сейчас играю редко, остаются «Борис Годунов» и «Двенадцатая ночь», а это - фестивали, поездки, большая гастрольная деятельность. В репертуарном театре надо было бы часто отпрашиваться, просить, чтобы под тебя подстраивали репертуар. Согласитесь, ситуация довольно неловкая. К тому же театральная система действительно подразумевает служение: ты можешь один раз отказаться от роли, которая тебе неблизка, ну, два, а в третий раз ты уже отказаться не можешь. Театр - это ведь такой сложный организм, там наплевать на звания и регалии, там коллектив, и кому-то - позволено, а кому-то - нет. И об этом следует помнить постоянно, это постоянно нужно иметь в виду. А здесь у меня, во-первых, свобода выбора, во-вторых, сейчас я уже могу себе позволить не служить. И потом, прежде были какие-то имена, ради которых можно было многим жертвовать...

- Нынче имена кончились, или собственный резерв исчерпан?

- И имена кончились, и возраст, привлекающий режиссеров, выходит. Да и какой-то опыт появился, собственное эстетическое представление о театре, которое не совпадает с тем, что я вижу.

- Как, по вашему мнению, нынешний театр - живой организм или где-то уже умирающий?

- В том виде, в каком он сейчас существует, это тяжеловесная мертвая машина. И как его реформировать, каким образом вдохнуть в него жизнь, это вопрос вопросов, над которым сейчас в России бьются, и мучаются, и ищут решение проблемы. Но, с одной стороны, у нас нет никаких социальных тылов, нельзя же все пятьсот театров выгнать на улицу, а с другой - это такая порой невыносимая каторга! И умножена она на маленькие деньги, что тоже очень сильно влияет на настроение. О качестве жизни говорить не приходится, часто не приходится говорить даже о возможности выжить, поэтому нужно бегать, искать, где бы еще заработать, чтобы прокормить себя и своих детей. Словом, театр сегодня существует в таком виде, когда с ним очень сложно что-то сделать. А время жертвенности, в общем, прошло.

- К тому же существует еще зритель, который по привычке ждет от спектакля потрясения.

- Но театр всегда был штучным товаром. И даже у самых именитых режиссеров случаются достаточно проходные вещи, но есть жемчужины, которые и делают имя. Впрочем, наверное, в каждом театре есть какие-то живые спектакли, хотя большинство, к сожалению, ниже того уровня, который мы ожидаем.