Так начиналась война

25 августа. Понедельник

Рано утром 25-го, еще до завтрака, грохот залпов тяжелых немецких орудий, которые обычно обстреливали корабли, но значительно позже, выгнал меня на мостик посмотреть, в честь чего такой неурочный обстрел. В бухте ничего нового. Эсминцы медленно маневрируют по бухте и бьют по берегу, по целям, указываемым корректировщиками. Очередной залп 6-дюймовой немецкой батареи. Смотрю — куда лягут снаряды. Вдруг черный взрыв на кормовой палубе «Кирова» и три столба воды рядом с его кормой.

Перед обедом пешком прибыли в краснофлотской форме человек 12 бывших матросов торгового флота уже солидного возраста — от 30 до 40 лет.

Форма сидит мешковато, да и сами какие-то мешковатые. Оказалось, что это команда на носовую машину и на котел к ней, которыми мы пока не пользовались. Из штаба флота приказано за сутки подготовить носовую машину к работе. Она добавит нам 4-5 узлов скорости. Большую часть новеньких поселили в носовой кубрик и через кубрик от нашего к корме по правому коридору. Одного подселили к нам в кубрик, где была свободна одна койка. Это — машинист, худой, высокий с небольшой рыжеватой бородкой и усами, лет за 40. Ратман Павел Иванович. Семья его в Ленинграде, а родился в Тарту.

Наверное, он единственный из краснофлотцев, направленных на «Суур-Тылл» в июле-августе 1941 года, который прослужил на этом корабле до конца войны и демобилизованный в ноябре 1945 г.

Во второй половине дня к кораблю стали подъезжать на автомашинах, больше на легковых иностранных марок, какие-то люди в штатском — мужчины, женщины и дети. Багаж у всех очень небольшой — чемоданы, саквояжи, редко узлы. На палубе у трапа их встречали капитан и наш капитан-лейтенант. С некоторыми капитан сам спускался вниз, очевидно, показывая — где они будут размещаться. Несколько легковых автомашин кранами были подняты на палубу и принайтованы, чтобы не катались по палубе.

С грузовых машин пассажиров провожали вниз старпом или боцман. Грузовые машины сразу же уезжали в город. Пассажиры поступали до темноты. Все они представляли вахтенному у трапа и руководству корабля какие-то бумаги, очевидно, направления на наше судно. Никаких недоразумений и конфликтов при этом не было. Очевидно, на территорию порта тоже пропускали по соответствующим документам.

Много лет спустя в одной из статей, посвященных Таллиннскому переходу, я узнал, что на нашем корабле в числе эвакуированных было все правительство Эстонской республики, кроме Председателя Совета народных комиссаров Эстонии Иоханнеса Лауристина, который опоздал на наш корабль, попал на штабное судно «Виронию» и погиб на нем 28 августа.

В темноте в Кадриорге, судя по вспышкам разрывов и трассирующим лентам пулеметных очередей, немцы продвинулись к городу еще на километр.

Памятник «Русалке», который днем с мостика было хорошо видно, теперь был левее линии фронта.

Ночью дежурили по три человека — у трапа один вооруженный вахтенный из наших и матрос из команды и на мостике один из наших. Одну из вахт на мостике нес и главстаршина-курсант.

26 августа. Вторник

Утром погода начала немного хмуриться, северо-восточный ветер потянул светлые пока одиночные облака, а в бухте заиграли небольшие волны. На эсминцах, которые были ближе к восточному берегу бухты, периодически давали дымозавесу, и она, медленно поднимаясь и редея, ползла в нашу сторону, на Купеческую гавань и на город. Очевидно, это очень затрудняло немцам вести прицельный артогонь, потому что он был какой-то ленивый, вялый.

Часов с десяти снова к нам стали поступать пассажиры и в штатском и военные, больше флотские — краснофлотцы, старшины, несколько командиров. Все с оружием. Несколько военных командиров подъехали на черной легковой машине и просили капитана погрузить на палубу их машину, но капитан отказал, показав, что на палубе уже тесно от людей. Водитель походил, походил вокруг машины, посмотрел, не осталось ли чего нужного в салоне и в багажнике, погладил капот, как будто прощаясь с машиной, потом открыл его, отвинтил какую-то деталь от двигателя и, размахнувшись, бросил в воду. Затем подошел к группе краснофлотцев, стоявших недалеко от трапа, с их помощью направил машину носом к воде, и, всей группой разогнав машину, они столкнули ее со стенки в воду. Окна на ее дверцах были открыты, и машина быстро пошла на дно. Наверное, мне не меньше, чем водителю, было жалко эту красивую машину.

В течение дня к нашему судну подъехали еще несколько легковых и грузовых машин, и их водители, узнав, что на борт их не погрузят, быстро, по-деловому, с помощью своих пассажиров сталкивали машины в воду. Эти действия меня уже не очень трогали.

Помня, как выглядел наш корабль, перевозя недавно в Ленинград около 800 новобранцев-эстонцев, думаю, что мы уже приняли не меньшее количество эвакуируемых.

К вечеру команда: «Приготовиться к отходу». Дым из наших мощных труб стал гуще, ветер, который к вечеру значительно усилился, сносил его в глубину гавани. Веселей задымили и другие суда, стоявшие в гавани, которые заметно осели от принятых грузов и многих сотен эвакуируемых, находящихся сейчас на верхних палубах. Очевидно, все получили такой же приказ.

Но на причалах, около транспортов, были еще толпы людей, многие бегали от транспорта к транспорту, но их, по-видимому, взять на борт уже не могли. Сходни, как я видел с мостика, были уже убраны, и у швартовых тумб стояли матросы боцманских команд.

Наконец пары подняты, машины провернуты, и команда: «С якоря и швартовых сниматься!» Затем правая ручка телеграфа на «малый вперед», левая — «малый назад», команда на руль: «Лево на борт!», и «Суур-Тылл» стал медленно разворачиваться носом к северным воротам гавани.

Малым ходом, запустив и носовую машину, дошли до середины бухты и стали на якорь в трех-четырех кабельтовых юго-восточнее «Кирова». Волна в бухте была уже 4-5 баллов, и нас заметно покачивало. Темные, почти сплошные теперь облака низко ползли на юго-запад. Хорошо, что не было дождя, иначе двум-трем сотням наших пассажиров, расположившимся на верхней палубе, пришлось бы туго.

Вдруг почти одновременно на разных эсминцах взвыли сирены тревоги, торопясь, как бы наперегонки, застучали зенитные автоматы и длинными очередями залились крупнокалиберные пулеметы. Трассирующие нити от автоматов и пулеметов то перекрещивались высоко в небе, то раскидывались веером. Подойдя совершенно не замеченными за тучами к бухте, штук 6-7 «юнкерсов» вывалились из небольшого окна в облаках почти над серединой бухты и, наверное, растерялись от обилия кораблей, оказавшихся к вечеру в бухте.

Времени для ориентирования и выбора важных целей у пилотов было очень мало, они даже не успевали войти в пике и фактически в горизонтальном полете промчались над кораблями, кое-как побросав бомбы, лишь бы уйти из столь плотного артиллерийско-пулеметного огня. А сигнальщики и комендоры-зенитчики на кораблях молодцы! У них уже был опыт — знали, что немецкие летчики не раз подбирались к кораблям за облаками. И в такую погоду наблюдение за воздухом было особенно внимательным. Я, конечно, в это время смотрел не на облака, а на город, из которого мы ушли и неизвестно когда вернемся. За те несколько кратких выходов в город непосредственное знакомство с его достопримечательностями, а также по купленным открыткам вызывали теплые чувства к этому городу и его жителям. Панорама и силуэт города, которые открываются при подходе к городу с Таллиннской бухты, его шпили кирх, крепостные башни, трубы заводов, портовые краны — все врезалось в память и осталось глубоко в ней.

А сейчас в разных местах города полыхало пламя, в районе Минной гавани гремели мощные взрывы, взрывы гремели и в самом городе. Дым от взрывов и пожаров все больше застилал город.

В 19 часов снялись с якоря и малым ходом пошли к Минной гавани. Встали от нее кабельтовых в двух на якорь. Наверное, должны были принять на борт еще кого-то, но никто не прибыл.

Часов до 12 ночи наши пассажиры и команда были на верхней палубе, на спардеке и смотрели на свой город, прощаясь с ним. Наиболее осведомленные показывали и разъясняли соседям, где что взорвалось, где вновь вспыхнул крупный пожар. Наверное, у всех членов команды «Суур-Тылла» в городе остались семьи, родные и близкие. Что творилось у них в душах? Можно только догадываться. Даже капитан по этому поводу не поделился ничем с Линичем. Только тихо переговаривался со старпомом и главмехом, которые тоже долго не сходили с мостика.

30 августа. Суббота. Ленинград

Утром на корабль явились два или три командира войск НКВД и несколько бойцов. Встали у сходни на палубе и на причале. Началась выгрузка. Проверяли какие-то списки, заводили новые. Как мы и ожидали, наших пассажиров стали разоружать. Старшина Кожин и курсант выпросили себе у кого-то по пистолету с кобурой. На мою долю досталась винтовка 35-го года выпуска без штыка, но которая очень прилично выглядела, будто с ней и не воевали, и четыре отличных кожаных патронташа с сотней патронов. Ребята притащили потом в кубрик еще одну английскую винтовку, четыре наши, но, подумав, пошли и все сдали.

Небольшая часть наших пассажиров вскоре уехала на прибывших за ними машинах, военных, и армейцев и флотских, строем повели, очевидно, в какие-нибудь казармы, а гражданские тоже пешком пошли куда-то в сопровождении солдат НКВД, как под конвоем.

После ухода пассажиров началась большая приборка — все палубы и помещения судна выглядели страшно. Боцман без устали возмущался и ругался на эстонском вперемешку с русским. Позже обнаружили, что пропало 7 кг сливочного масла, а взамен в машинном отделении обнаружили несколько ручных гранат со взрывателями. Чеки гранат были привязаны к разным предметам.

Владимир ТРИФОНОВ.