Наверное не я первый заметил, что переводчик двуличен в силу своей профессии. Вот, с одной стороны, он настолько велик, могуч, правдив и свободен, что начинаешь в нем путаться с первых слов. С другой стороны, он же не дает закоснеть, заставляет думать, соображать и работать над ошибками. Потому что надо было сказать, переводчик двулик - это позволяет говорить о каком-то отличии от двуличия (простите за невольный каламбур), которое более свойственно другим профессиям.
День тягостных раздумий
Надо вам сказать, что я давно слушаю по радио Ку-Ку передачу под названием «Полуденный час» (Keskpaevatund). Наверное потому, что двулик и надо кормить свой второй лик, первый кормится передачами местного русского телевидения и российских каналов. Сейчас, правда, «Час» этот стал гораздо скучнее: хороший журналист Харри Тийдо стал, наверное, хорошим чиновником в Министерстве иностранных дел, а желчный Рейн Ланг вляпался в заместители к Эдгару Сависаару, которого он в этом «Часу» отделывал, как Бог черепаху. Из ветеранов остался один Ханс Луйк, а один, как известно, в поле не воин. Тем более что выступающие с ним господа Асток, Пальтс и Кильк чем дальше, тем больше превращают передачу в новгородское вече, чтобы не сказать плохого про женщин на базаре. А заговорил о ней я не случайно. Участники этого «Часа» очень любят щеголять не только осведомленностью в политике и бизнесе, но и в различных языках. При этом с английским стараются обходиться толерантнейшим образом, произнося даже «fuсk» на американский лад (навык, между прочим, непростой). Но меня удивило, как эти полиглоты обращаются с русским языком.
Мягко говоря, странное бравирование исковерканными русскими словами достигло апогея в минувшую субботу, когда речь в очередной раз зашла о закавыках приватизации Эстонской железной дороги. Вот тут рес публиканец Тынис Пальтс и порадовал находкой, заявив, что это, дескать, у них там «raspiruhha». Сей перл затмил собой не только «заместителя спикера российского парламента Хакимодо», изобретенного Рейном Кильком, но и краеведческое открытие Ханса Луйка, который обратил внимание радиослушателей на известное в Москве место под названием «Лублянка». Что до госпожи Хакамады, то это вроде как сделать нашего Пеэтера Крейцберга каким-нибудь Беркройцем. А вот с Лубянкой медиа-магнат Луйк, как говорится, попал в историю с географией.
При том, что эстонцы сверхтрепетно относятся к своему языку и при каждом удобном и неудобном случае подчеркивают, что родной язык (emakeel) - это их все, я никак не могу понять подобного отношения к языку русскому, из которого эстонский, кстати говоря, почерпнул немало. Известно, что эстонское и русское ухо слышат по-разному и соответственно изображают то, что слышат, на письме. Фамилия «Белобровцев» для эстонца начинается с «мягкого «П» (pehme «p»), а Пальтс - с твердого «П» (kova «p»). Отсюда, вероятно, придуманный им «пируха» или «пируха». Но ведь слушатели этой передачи, которые не сильны в уголовном или молодежном русском жаргоне, ничего не поймут. А кто знает, что речь должна идти о «разборке»: ссора, конфликтная ситуация; выяснение отношений, самосуд - «Большой словарь русского жаргона. 2000 г.» - те либо в толк не возьмут, либо будут сбиты с толку и начнут думать, что они, неверно, знают это слово. А поскольку такого рода примеров можно привести довольно много, и не только из радиопередач, то я полагаю, что такое отношение наносит ущерб русскому языку в Эстонии. Что само по себе очень печально, поскольку участники, например, этой передачи люди образованные и в стране не последние.
День сомнений
И вот на эти тягостные раздумья наложился опубликованный на этой неделе в эстонской части портала «Дельфи» материал о том, что язык русских в Эстонии находится под угрозой. К такому выводу автора подводит интервью с профессором Тартуского университета Ириной Кюльмоя. Речь идет о том, что «русский язык местных русских особенно в последнее десятилетие пал жертвой в значительной степени и воздействия эстонского языка». Из текста не понять, чье это открытие - то ли журналиста, то ли профессора. Но посмотрим, чем же доказывается это «жертвопадение» великого и могучего. Автор говорит о том, что основное воздействие эстонского на русский язык выразилось «в виде слов» - местные русские используют такие эстонские слова, как «haigekassa» (больничная касса), «tulumaks» (подоходный налог), «kaubamaja» (универмаг) и другие. И тут хотелось бы поспорить. То, что кто-то использует эстонские слова, еще не говорит об угрозе языку (кстати, «каубамая» живет в местном русском языке не десять, а лет эдак тридцать). В свое время примерно так же страдали по поводу катастрофы с русским языком в Америке. А теперь слово «парковка» стоит во всех приличных толковых словарях русского языка. Это не значит, что следует ожидать того же с «тулумаксом», но пусть себе местные русские бухгалтеры пользуются своими «профессионализмами», им еще очень нравятся «интрессы».
Язык - живой организм, он не может не реагировать на окружающую среду (сложнее вопрос с языком литературным, где подобная лексика может использоваться лишь как языковая характеристика персонажа). Более того, он, как мне кажется, реагирует очень интересно. Может, я неправильно понял, но в контексте «ума холодных наблюдений и сердца горестных замет» госпожи Кюльмоя стоят и такие любопытные, на мой взгляд, трансформации как, «сайтаришь» - шаришь, понимаешь и «кыйкнулся» - гавкнулся, накрылся. Здесь, по-моему, впору порадоваться удивительной гибкости, может быть, той самой свободе, с какой русский язык вплавляет инородную лексику в свое тело (вспомним все ту же историю с парковкой, припарковать, паркинг и т.д.). Следующая опасность, подстерегающая русский язык в Эстонии: «К прямым заимствованиям добавляется прямой перевод с эстонского (то есть слова, полученные в результате прямого перевода. - В.Б.), например, происходящее из слова «omavastutus» выражение «самоответственность», которое, по словам профессора Кюльмоя, как правило, российские русские не понимают».
Тут уважаемая профессор насчет российских русских перебрала. Эти русские знают, как минимум, четыре значения давно известного слова «самоответственность». Это может быть
- юридический термин «недостаточная самоответственность работодателей негосударственных форм собственности в виде невыплат заработной платы»;
- выражение, часто используемое психологами «высокая внутренняя самоответственность дает возможность Корехову успешно работать с людьми»;
- политологический термин «объективные и достаточно позитивные процессы возрождения национального самосознания, самоопределения, самоответственности этносов в государстве»;
- важнейший термин в системе страхования: «цивилизованное общество не выработало другого средства, гарантирующего возмещение потерь, кроме самоответственности граждан и экономических субъектов».
Примерно такое же лингвистическое открытие предложила И.Кюльмоя автору, который, вероятно, вслед за ней утверждает, что русские в Эстонии не знают новых слов, которые появляются «в русском языке России». В пример приводится слово «пиарщик». Пример на удивление неудачный. Надо просто не полениться дойти до ближайшего книжного магазина, в котором есть русские книги, и взять что-нибудь про рекламу, маркетинг. Их даже читать не надо, хватит просто заглянуть в содержание. Я уж не говорю о возмущении такими открытиями русских, которые участвовали в довольно интересной эстонской дискуссии по поводу этой статьи в «Дельфи».
Я согласен, что мы тут не знаем каких-то новых слов, возникших совсем недавно в русском языке. А что в каком-нибудь российском Мухосранске их сразу вывешивают на дверях люфтклозета? Или опытные лингвисты проводят там выездные коллоквиумы по новейшим веяниям в лексике современного русского языка?
От всей статьи остается впечатление, которое местные русские на своем угасающем языке называют «Картина Репина «Приплыли». Тем более что в этом материале проскальзывают упреки в адрес языка местной русской прессы. Язык действительно не тургеневский, и ошибок хватает, сам грешен. Но такого рода упреки я лично согласен выслушивать от человека, который профессионально занимается, например, языком местной прессы в сравнении с языком, скажем, метрополии. Ибо в первом приближении язык российской прессы, особенно если мы не будем брать в расчет несколько элитарных московских или питерских изданий, не хуже и не лучше местного. Почитайте, уважаемые критики и критикессы, провинциальные газеты (а провинция - это миллионные города Волгоград, Самара, Саратов), они там куда популярнее центральных изданий, и тогда можно будет серьезно разговаривать о языковом уровне наших масс-медиа.
Поддержка и опора
Читая эти «саратовские страдания», я никак не мог отвязаться от мысли, что где-то уже все это слышал. И вот выяснилось, что не только я. Один (одна) из «дельфийских» комментаторов свои возражения уснастил(а) такой фразой: «Те же самые речи звучали ровно три года назад, и примеры не изменились - та же «хайгекасса», «тулумакс» и так далее. Бессмысленно».
Тогда можно сделать два вывода. Либо за три года ничего не изменилось и напрасны причитания о близкой кончине русского языка (так понял эту статью не только я, но и большинство из более чем трехсот комментаторов заметки в «Дельфи»), либо профессор знает что-то еще, но пока не хочет нас расстраивать. В первом случае я могу представить себе соображения, которыми руководствовалась Ирина Кюльмоя, рассказывая о своих давних наблюдениях наивному журналисту. Но вот чем она руководствовалась, если мы имеем дело со вторым случаем, я понять не могу.
На самом-то деле рано петь отходную русскому языку в Эстонии. Не следует руководствоваться здесь примерами французской, американской эмиграции и говорить, что через два-три поколения по-русски тут не с кем будет поговорить. Ситуация в мире меняется довольно быстро, спутниковое телевидение, которого не знали эмигранты прежних лет, Интернет и свободное движение товаров (книг), людей (театров) через границы и то развитие инфотехнологий, которое мы еще себе даже представить не можем, ну никак не позволяет справить в обозримом будущем тризну по русскому языку в Эстонии. К этому остается добавить еще одно любопытное высказывание эстонского «дельфийца»: «Интересно, а сами-то русские знают, что их язык в опасности, или эту сказку рассказывают только в эстонском «Дельфи»?»
